Получила широкое хождение легенда о будто бы «легкой жизни» Эйнштейна в бюро патентов, о том, что его работа там была совсем не обременительной и оставляла много свободною времени.

Вот рассказ профессора Р. Ладенбурга о встрече с Эйнштейном в бюро (1908 г.): «Он выдвинул один ящик своего стола и сказал, что это его кабинет теоретической физики. Его обязанность читать патенты отнимала мало времени, и он работал по физике всякий раз, когда бывал свободен». А один из творцов квантовой механики В. Паули в 50-х годах рассказывал: «В бернском патентном бюро можно было наблюдать любопытную сцену. Стоило только директору Галлеру появиться в дверях, как молодой человек (речь идет об Эйнштейне. — Авт.) поспешно прятал в ящик письменного стола одну пачку бумаг и извлекал оттуда другую — со своими заключениями по патентным заявкам».

Паули был дружен с Эйнштейном и долгое время работал в Швейцарии. В 1927 году он стал профессором физики все того же Цюрихского политехникума. Но очевидцем описанной им забавной сцены он быть не мог: когда Эйнштейн оставил галлеровское учреждение, вундеркинду Вольфгану Паули не исполнилось еще и десяти лет. Во время второй мировой войны и Паули и Ладенбург оказались в США в Принстонском институте высших исследований, где работал после эмиграции из фашистской Германии Эйнштейн. Думается, что анекдот, приведенный Паули в одном из послевоенных выступлений, просто пересказ ладенбурговской истории.

Есть и другие, менее красноречивые свидетельства, в том числе людей, хорошо знавших Эйнштейна, о мнимой необременительности его служебных обязанностей. Это мнение склонны разделять и многие биографы великого физика, тем более что с таких позиций его небывалая научная продуктивность в бернский период кажется более понятной. Так, известный венгерский физик К. Ланцош, близко знавший Эйнштейна и сотрудничавший с ним в начале 30-х годов, вспоминает: «Однажды я спросил Эйнштейна, как это возможно: он годами работал в бернском бюро изобретений и патентов и был вполне счастлив. Он ответил, что любой человек со средним интеллектом может все, что угодно, изучить за полгода или за год, ибо рутина в любой профессии составляет ее большую часть, и потому любое дело можно освоить без особых трудностей. И что в бюро патентов он был счастлив потому, что мог заниматься физикой, имел достаточно времени для раздумий».

Но существует и противоположная точка зрения. Авторитетный историк науки М. Клейн пишет: «…в противоположность тому, что иногда сообщают, эта работа сильно загружала его (Эйнштейна. — Авт.) — по восемь часов изнурительного труда ежедневно». Швейцарец Флюккигер, наиболее обстоятельно знакомившийся с документами бернского периода Эйнштейна, особо останавливается на этом вопросе: «В условиях строгого патриархального уклада, царившего в бюро патентов, руководимом Галлером, у Эйнштейна не оставалось времени для собственных научных исследований — ему приходилось осваивать техническое черчение. Только в нерабочее время мог он удовлетворять свое научное любопытство и работать над статьями. Указать на это просто необходимо, чтобы развеять легенды, согласно которым экспертная должность Эйнштейна была синекурой, что он доставал из ящика стола свои сочинения и занимался ими между делом».

Таким образом, мы сталкиваемся с двумя диаметрально противоположными точками зрения.

А что говорит на этот счет сам Эйнштейн? Себя и своих коллег-экспертов он называет «батраками», «патентными рабами». Скорее всего, это шутки, но нет ли в них доли правды? «…После восьми часов работы остается восемь часов на всякую всячину, да еще есть воскресенья». В обычном понимании это отнюдь не избыток свободного времени! Галлеровское учреждение Эйнштейн любил называть «светским монастырем». Думается, что, если бы речь шла о синекуре вместо «монастыря», он все-таки подобрал бы другое слово. Мошковскому Эйнштейн признался, что в период создания теории относительности (1905 г.) он замечал у себя какие-то нервные явления. «Это было неизбежно в моем положении в ту пору ранней молодости», — добавил ученый. Что он имел в виду под этим «положением»? Может быть, именно трудность совмещения двух родов деятельности — немалой загрузки по патентным делам и упорной работы над теорией; да еще реферирование.

Вспомним, как Эйнштейн поступил в патентное бюро. Приемное собеседование выявило серьезные пробелы в его технических познаниях. Зачисление было условным. Чтобы закрепиться на постоянной должности, пробелы требовалось ликвидировать. На фотографии рабочего стола Эйнштейна можно увидеть магазин сопротивлений. Казалось бы, зачем нужен был этот, правда нехитрый, электрический прибор патентному эксперту? Дело в том, что по швейцарским законам, действовавшим до 1908 года, патенты выдавались только на изобретения, которые «подтверждались» действующей моделью или образцом, то есть материальным воплощением соответствующей заявки^[51]. Поэтому экспертам нужно было уметь проводить испытания предлагавшихся новшеств. Галлер и тут указал Эйнштейну на недостаточность его знаний и потребовал быстро подучиться. Таким образом, о свободном времени, во всяком случае на первых порах, не могло быть и речи — приходилось совмещать непривычную работу со спешным «подтягиванием хвостов».

Конечно, со временем стало легче. Незаурядность Эйнштейна, его глубокое понимание физики, удивительная интуиция не могли не проявиться и в экспертной деятельности. И еще очень помогала ему его собственная склонность к изобретательству. Хорошо понял это Заутер, сказавший много лет спустя, что у Эйнштейна «…было то преимущество, что он сам был изобретателем. Он легко выявлял суть изобретения, описанного неудовлетворительным образом, и сразу же улавливал, как нужно дополнить, исправить или раскритиковать это описание».

Со временем Эйнштейн приобрел репутацию «патентного аса», и коллеги все чаще стали обращаться к нему за советом в самых сложных и запутанных ситуациях. Помогал он всегда охотно, без тени самодовольства, и поэтому, когда однажды один из его сослуживцев не внял доброму совету просто из ложного представления о престиже, Эйнштейн рассердился. «Ладно, больше не скажу ему ни слова!» — заявил он Шенку. Он остался непреклонным, когда этот чванливый сослуживец вынужден был обратиться к нему еще раз.

16 сентября 1904 года официально закончился испытательный срок, и после нового экзамена Эйнштейн стал уже полноправным техническим экспертом III класса.

В январе 1903 года Эйнштейн женился, а в мае 1904 года у него родился сын. Материальное положение снова становилось незавидным. И он стал ходатайствовать о переходе на должность эксперта II класса. Это сулило существенную и столь необходимую прибавку в жаловании. Но Галлер считал, что нужно повременить. Он сообщил в Федеральный совет Швейцарии (а именно в функции этого высшего органа власти входило утверждение служащих Федерального ведомства духовной собственности):

«Что касается г-на Эйнштейна, то, по мнению директора, он как эксперт III класса достиг основательных успехов, однако с его повышением следует еще подождать до тех пор, пока он полностью освоится с машиностроением; следует помнить, что по образованию он физик».

Эйнштейн попробовал подыскать другую, более высокооплачиваемую работу. Но из попыток устроиться в почтово-телеграфное ведомство (оно тогда находилось в том же здании, что и бюро патентов) или учителем гимназии^[52] ничего не получилось.

Лишь в 1906 году вопрос о переводе Эйнштейна на должность эксперта II класса решился положительно. (И подумать только, что «звездный» 1905 год Эйнштейна был уже позади!) Теперь Галлер рекомендовал его Федеральному совету в следующих выражениях:

«В соответствии с проведенными весной 1904 г. конкурсными испытаниями и последовавшими осенью того же года утверждением в должности Эйнштейн стал экспертом III класса; при этом было отмечено, что по своим научным знаниям он может быть квалифицирован как эксперт II класса. С того времени он все больше осваивался с техникой и наилучшим образом справлялся с весьма трудными патентными заявками. В настоящее время он относится к числу наиболее высокоценимых экспертов Бюро. Зимой этого года он получил звание доктора философии Цюрихского университета. Потеря этого еще молодого человека была бы для руководства Бюро чрезвычайно нежелательна».