Второе. Введение комплексной автоматизации научно регулируется в масштабах всего народного хозяйства, а не только в рамках отдельных его предприятий и их объединений. Препоручая машинам производственные функции людей, общество может сокращать не численность занятого населения, а продолжительность рабочего дня — опять-таки в общегосударственных масштабах.

При капитализме, даже в условиях «экономического чуда», автоматы вытесняют людей, которые пополняют армию безработных. Те же, кто остается до поры до времени в штате учреждения или предприятия, подвергаются усиленной эксплуатации. И вынуждены соглашаться на это, памятуя, что за спиной всегда стоят претенденты на их место.

Третье. Выпуск изделий, его сроки, объем продукции и ее ассортимент по всем видам и сериям заранее определяется дальновидным планированием в общенациональных масштабах, а не игрой рынка, не раз приводившей капиталистические страны к кризисам перепроизводства — к затовариванию складов, уничтожению продукции, к массовым банкротствам и локаутам.

Значение общегосударственного планирования, осуществленного впервые в СССР, поняли даже апологеты капитализма, немыслимого без рыночной стихии. Американский политэконом Д. Гелбрэйт отвергает догмат веры коллег, провозглашающий рынок «надежным и вечным регулятором общественного производства».

Еще в начале нашего века В. Ленин сделал вывод, что современные тресты порождают аппарат учета, контроля, регулирования экономики. Однако, подчеркивал он, полной планомерности они, конечно, не давали, не дают и не могут дать.

Академик Н. Иноземцев, доктор экономических наук С. Меньшиков, член-корреспондент АН СССР А. Милейковский в предисловии к книге Д. Гелбрэйта «Новое индустриальное общество» доказывают, что объединение трестов и концернов, даже сращивание корпораций с государством, отнюдь не ликвидирует рыночную стихию. Оно лишь порождает новые формы монополистической конкуренции, где еще ярче проступают старые противоречия империализма, его загнивание.

— Носителями тенденции к плановости Д. Гелбрэйт считает крупные корпорации. В книге «Новое индустриальное общество» (1967 год) он аттестовал их как высшее выражение прогресса в области экономической организации. Однако в последнее время уже не восторгается ими, как прежде. Критикует их как источники экономической неустойчивости и инфляции в период кризиса, — рассказывает заместитель председателя Госплана СССР Н. Лебединский, принимавший Д. Гелбрэйта в Москве, куда тот приезжал в 1975 году ознакомиться с опытом Госплана.

Столь же утопичны прогнозы американского футуролога Г. Кана, будто XXI столетие станет «веком Японии», ибо, дескать, «японский образец» обеспечил себе победу, продемонстрировав «великолепное управление экономикой». Кстати, сам же Кан не отрицает, что японское издание капитализма по-прежнему основано на конкуренции, по-прежнему ориентировано на рынок, который, как свидетельствует Д. Гелбрэйт, нельзя считать «надежным и вечным регулятором общественного производства».

Итак, эволюционное превращение капитализма в некое «новое индустриальное общество», заимствующее всеобъемлющую плановость и другие преимущества социалистической системы, но сохраняющее саму основу империалистической экономики и политики, — не более как очередной миф буржуазной пропаганды.

Без социалистической революции нынешняя научно-техническая революция не сможет перерасти в производственную. Об этом говорит весь ход истории научно-технического прогресса. Но буржуазные социологи упрямствуют: исторические параллели опасны! Человечество вступило в качественно новый период своего развития! Нынешний переворот с его головокружительными темпами изменения — нечто беспрецедентное, и старые мерки к нему неприложимы. Разве не отличается он в принципе от всех предшествовавших ему? Начать хотя бы с того, что революция эта не просто техническая, как все предыдущие, а научно-техническая. Наука впервые переместилась из арьергарда в авангард прогресса, она идет впереди техники, стала непосредственной производительной силой. Преобразуя мир вещей, она вторгается и в мир людей, человеческих отношений. Вспомнить хотя бы онаучивание организации и управления! Разве оно не противопоставляет разум стихии?!

Особо радужные надежды возлагают буржуазные утописты от социологии на пресловутую «технократизацию» общества. Дескать, фактическая власть в корпорациях бесповоротно переходит от личности к коллективу, но единоначалие сменяется не просто коллегиальностью, а такой, где главную роль все чаще играют ученые и инженеры. И, мол, рано или поздно такой вот «коллективный разум», усиленный мощью электронного мозга, станет верховодить и во всем «индустриальном обществе», перестраивая всю капиталистическую систему на рациональных началах.

Когда же роботы заменят людей в производственной деятельности, эксплуатация человека человеком якобы исчезнет — она-де сменится эксплуатацией машины человеком. Антагонизм испарится — воцарится социальная гармония: ведь работниками будут только автоматы! Разве что «кибернетические рабы» составят некий новый класс. Но опасаться, что у них появится свой Спартак, на сей раз электронный, не стоит: программисты должны позаботиться об этом.

Ну и, наконец, гигантский искусственный мозг обеспечит этой новой цивилизации — «роботовладельческой» — всеобщее благоденствие и вечное процветание.

«Идея непротиворечивого и бесконфликтного „общества изобилия“ потерпела крах, — этот вывод убедительно аргументирован в сборнике „Человек — наука — техника“ (1973 год), дающем марксистский анализ научно-технической революции. — Сама практика показала, что накопление товаров, богатства, усовершенствование техники быта при существовании частной собственности, классовых привилегий и власти капитала отнюдь не ведет к ликвидации имущественного неравенства; недовольство широких слоев населения в „обществе потребления“ вызывается и неудовлетворенностью материальным уровнем жизни».

Что касается автоматизации, то она не только решает проблемы, но и ставит их. Ставит, естественно, перед наукой. Однако прогресс науки тоже не только решает проблемы, но и ставит их!

Да, древо знаний обладает замечательной способностью саморазвития, и оно сулит человечеству непредсказуемые чудо-плоды, которые обещают новые революционные сдвиги.

Но для такого саморазвития, как и для развития вообще, нужен благоприятный социальный климат, нужна благодатная почва. И дать все это в полной мере способно именно плановое общество, сколь парадоксальным ни казалось бы соседство понятий «плановость» и «изобретение» или «открытие».

Открытия вроде бы потому и называются так, что они результаты «езды в незнаемое» — находки, нечто неожиданное, порой совершенно непредвидимое, даже в самых общих чертах. Но ведь они рождаются не сами по себе. Они делаются людьми. И в подавляющем большинстве своем не любителями, а профессионалами. Теми, имя кому легион; ведь их миллионы — ученых, инженеров, техников. А работают они в тысячах различных учреждений и предприятий. Это самое настоящее производство, причем не какое-нибудь там кустарное, цеховое или мануфактурное, а, так сказать, машинно-фабричное. И если промышленность еще только начинает онаучиваться, то оно уже высокоиндустриализовано: счетно-решающие устройства, ускорители, ядерные реакторы, электронные микроскопы, научно-исследовательские корабли, ракеты, спутники, межпланетные станции… Капиталовложения в эту народнохозяйственную отрасль уже измеряются астрономическими величинами и продолжают увеличиваться, причем растут быстрее, чем во многих иных сферах человеческой деятельности.

Ясно, что если понимать науку — непосредственную производительную силу общества — не только как результат (собрание открытий и изобретений), но и как процесс (получение новых знаний), то и здесь речь должна идти о тщательной организации этого производства, непрерывно растущего, причем непрестанно изменяющегося — и количественно и качественно.