Сарай, в котором стоял вездеход, вызвал у внука ироническую улыбку. Он поглядел сквозь крышу на небо и спросил:
— Дед, не боишься, что вездеход умыкнут?
— В каком смысле? — не понял я.
— Ну, украдут машину,— растолковал внук.
— А я не оставляю ее здесь на зиму,— объяснил я.— А в городе у меня гараж, хотя и старый, но еще крепкий.
Андрюша похлопал по доскам рукой, и сарай заскрипел, зашатался.
— Держится на честном слове,— определил внук.
За оградой интерес Андрюши вызвала березовая рощица.
— Дед, если вырубить березы,— осенило внука,— можно увеличить участок.
— А березы — куда? — спросил я.
— Знаешь, из березовых дров какие уголья для шашлыков получаются,— у Андрюши уже все было продумано.
— Не разрешат,— робко возразил я.
Когда я получил участок, здесь росли маленькие березки. И я тоже хотел вырубить их, чтобы посадить картошку. Но рука у меня не поднялась. И сейчас я благословляю это мгновение. В рощице мы и грибы собираем, и скамейку я поставил — можно посидеть, отдохнуть.
К тому же рощица отделяла нас от всего поселка. Мы жили вроде вместе со всеми и в то же время на отшибе. «На хуторе»,— фыркал Матвей.
Когда, закончив осмотр, мы уселись на скамейке в рощице, Андрюша сказал:
— Я думаю, сарай надо снести. А на этом месте построить кирпичный, и там душ соорудить, и теплый туалет, а может быть, и баньку. Или — лучше всего здесь, в роще.
— Никто не разрешит,— затянул я свою песню.
— Разрешат,— уверенно объявил Андрюша.— Наденешь свои медали и — вперед! Никто не устоит!
— Ну что ты,— изо всех сил я сопротивлялся натиску внука,— из-за туалета…
— Не только,— прервал Андрюша.— Я слыхал, что вышло послабление. Можно строить двухэтажные, какие хочешь дома…
— Ну это в столице послабление,— не сдавался я. — А у нас все по-прежнему…
— Неужто тебе, дед, не хочется построить дом, который бы лет сто, а то и двести стоял?
— На наш с бабушкой век и этого хватит,— легкомысленно ляпнул я и вскоре пожалел об этом.
— Эх, дед,— укоризненно покачал головой Андрюша,— только о себе и думаешь…
И тут, наконец, до меня, бестолкового, дошло. Внук совершенно всерьез воспринял слова, которые у меня вчера вырвались нечаянно. И сейчас я присутствую на своего рода историческом событии. Наследный принц осматривает свои владения. Ничего не скажешь, придирчивый хозяин, такой спуску никому не даст.
Что я натворил?! Обманул внука. Я почувствовал, как краска заливает мое лицо. И, вместо того, чтобы выложить всю правду, смущенно пролепетал:
— Да, да, Андрюшенька, ты прав…
Андрюша огляделся по сторонам, словно прикидывая, куда приложить силы.
— Ну, ладно, дед, до конца сезона отдыхай, а в сентябре начнем…
Я хотел было сказать, что сезон у нас с Настей не кончается в августе, что в сентябре как раз самый разгар хлопот, ведь все надо собрать и обработать. А если погода позволяет, мы и октябрь живем, и лишь после первых заморозков перебираемся в город, откуда уже совершаем редкие набеги на дачу.
Но я не решился перечить, не молвил слова поперек. В общем, прикусил язык. Наверное, Андрюша решил, что мне такая перспектива пришлась по душе. Как известно, молчание — знак согласия.
В общем Андрюша не стал больше предаваться мечтаниям и строить планы, от которых у меня захватывало дух. А может, у него еще не появилось других планов, ведь он совсем недавно почувствовал себя наследником.
Но и нескольких слов Андрюши было достаточно, чтобы у меня разыгралось воображение. Я представил, как, нацепив медали, обиваю пороги различных учреждений, а в это время халтурщики оккупируют мою дачу, стучат, шумят, все захламляют. То есть надо будет забыть напрочь об отдыхе, распрощаться с мечтами о сентябре.
А я уже давно больше других месяцев люблю сентябрь. Этот месяц в наших краях обычно теплый, не дождливый. И тихий. Дачи пустеют, разъезжаются дети, остаются одни пенсионеры. Вроде меня и Насти. И наступают тишина и покой.
И вот сейчас это спокойное течение жизни может взорваться и полететь вверх тормашками. Было от чего разволноваться.
Правда, в этом году полностью насладиться сентябрем не удастся — у нас теперь Андрюша, его надо провожать в школу и встречать после нее. Но все-таки можно через день наезжать на дачу. А если здесь начнется реконструкция, перепланировка, то никакого желания приехать сюда у меня не будет.
Несколько дней я не находил себе места, все валилось из рук. А чего, спрашивается, он распоряжается здесь, словно хозяин? Ведь хозяин по-прежнему я… И никакого завещания я не писал. Но Андрюша этого не знает… Значит, надо ему всю правду-матку и выложить… Нет, духу не хватает решиться…
Не забывая о том, что он наследный принц, Андрюша вел себя иногда, как обыкновенный мальчишка. На чердаке я нашел старый, еще Сережин, велосипед, смазал его, сменил камеру. И вскоре Андрюша гонял вместе с Анютой по окрестностям.
Андрюша милостиво, как и подобает наследному принцу, принимал знаки почтения, которые оказывала ему Анюта. Он позволял девочке, чтобы она всюду сопровождала его, а ей это и надо было.
— Погоди,— говорила Анютка,— я только переоденусь.
Переодевалась Анюта по сто раз на дню. И откуда она брала такую уйму нарядов?
— Что с Анютой? — недоумевал я, поражаясь, что вот минуту назад она была в одном платье, а сейчас уже в другом.
— Разуй глаза! — сказала Настя, и я, любитель изящной словесности, досадливо поморщился.— Анютка втюрилась в Андрюшу.
Для меня оставалось загадкой, каким образом Настя, при ее глухоте, нахваталась жаргонных словечек.
— А он? — спросил я.— Он тоже втю… симпатизирует ей?
— В том-то дело, что нет,— вздохнула Настя.— Андрюша позволяет Анюте восхищаться им, словно он король или…
Настя запнулась, подыскивая слово. Я пришел ей на помощь:
— …или наследный принц?
— Точно, наследный принц,— подтвердила Настя.— А она, бедняжка, счастлива по уши и совершенно не замечает, что ею помыкают.
Наверное, в эту минуту в моей голове родился коварный план. Но осуществил я его лишь на третий день, когда Андрюша предложил:
— Я смотрю, дед, у тебя старые деревья. И сплошные антоновки… А антоновка, я проконсультировался, плохо лежит… Всего до нового года. Есть прекрасные, лежкие сорта — уэлси, джонатан… Надо их привить к антоновкам, и этой же осенью…
В принципе я был не против прививок. Но тон, каким он со мной разговаривал, вывел меня из себя.
— Ты меня извини, Андрюша,— пробормотал я, отводя глаза от внука, — но про завещание я тебе сказал неправду. Вернее, не всю правду.
— Ты не составил завещание? — упавшим голосом произнес Андрюша.
— Я составил,— поспешно сказал я,— но не в твою пользу.
— А в чью же, если не секрет?
Андрюша держался молодцом. Он не падал в обморок, не заламывал руки и не бился головой об стенку. Впрочем, может, потому, что стен вокруг не было, а беседу мы вели под сенью антоновки.
— В пользу Анюты,— выпалил я и отвернулся, чтобы не выдать себя.
— Ты хочешь скакать, что этот драндулет в дырявом сарае, это хилое сооружение с подслеповатыми окошками, которое ты сгоряча, не подумав, назвал дачей, этот участок, на котором надо выкопать старые и посадить новые деревья, что все это принадлежит Анюте? Что она является твоей наследницей?
Нет, все-таки Андрюшу задело ка живое. Иначе бы у него не хватило пороху на такой длинный, полный иронии, монолог.
Я лишь молча кивнул.
— А кем же она тебе приходится, не очень почтенный старец?
Андрюша уже преступал черту дозволенного. Но я не останавливал внука, потому что понимал его состояние.
— Ты угадал, Андрюша, грехи молодости,— врал я напропалую.— Анюта растет без отца, и завещание я составил еще до твоего приезда…
Я представляю, какой у меня был растерянный вид. Потому что вранье мне давалось с трудом. И, как ни странно, растерянность оказалась мне на руку. Мне кажется. Андрюша поверил, что я говорю правду.
