Мы попрощались, и дети пошли на автобус.

На столе оставались еще драники, и я решил их доесть.

— А ты бы мог ради меня похудеть? — вдруг спросила Настя.

Она сложила руки на груди, а взгляд ее был устремлен на лесную дорогу, по которой шли Анюта и Андрюша.

По правде говоря, я люблю поесть. Я понимаю, что в моем возрасте необходимо сдерживать свой аппетит. Так сказать, умеренность в еде — залог вашей долгой жизни. Когда мне советовали сбросить лишний вес, а ради этого сесть на диету или еще лучше пару недель поголодать (и буду я стройный, как юноша), я жалобно отвечал: «Кушать хочется». Слава Богу, вернее, не дай Бог, поголодали в свое время — в войну, и после войны, так зачем же сегодня добровольно обрекать себя на эту муку?

— А она ради него худеет,— на губах у Насти появилась загадочная улыбка.

— Кто и ради кого? — не понял я.

— Анюта худеет ради Андрюши,—объяснила Настя, сердясь на мою бестолковость.

— Но зачем? — задал я вопрос, который долго таился в глубине моего существа.

— Он ей нравится,— просто ответила Настя.— Я была бы счастлива, если бы они поженились…

— Ты с ума сошла, они же еще дети,— вскричал я.

— Тогда можно было бы и спокойно помереть,— на Настином лице появилось странное умиротворение.

— Нам еще рано об этом думать,— проворчал я.

Я вспомнил, как пару дней назад стал невольным свидетелем разговора Насти и Анюты. Настя, как обычно, обращаясь к Анюте, то и дело называла ее кнопкой. «Бабушка,— попросила Анюта,— не называй меня, пожалуйста, кнопкой».— «Это почему? — удивилась Настя.— Столько лет ты была кнопкой и тебе нравилось. Что случилось?» — «Ничего не случилось,— ответила девочка.— Просто с сегодняшего дня мне не нравится…»

Это прозвище придумала Настя за малый росточек Анюты. Оно прилепилось к девочке, стало ее домашним именем, совершенно не обидным, а даже ласковым… Теперь я понял, что Андрюша был причиной того, что Анюта не захотела, чтобы ее называли кнопкой…

Вскоре вернулась Анюта и сообщила, что посадила Андрюшу на автобус. На лице ее блуждала та же странная, загадочная улыбка, что и у Насти.

День, как обычно, прошел в трудах и заботах. Лишь вечером, когда солнце собиралось на покой, мы спохватились, что Андрюша до сих пор не приехал. Первой забила тревогу Анюта. Беспокойство девочки передалось Насте, и они бросились ко мне. А я в это время поливал из шланга огород — уже с неделю не было дождя. Для такой работы я облачался в видавшие виды штаны, сползавшие ниже пупа, и ботинки, давно просившие каши, а на голову напяливал старую, выгоревшую шляпу. Видя меня в подобном наряде, Настя говорила, что нам совершенно незачем ставить пугало в огороде, оно уже имеется.

Больше всех других работ в саду и на огороде я люблю полив. И не только потому, конечно, что не надо нагибаться и пыхтеть от натуги, а потому еще, что наступает особенная тишина, когда замолкает все в природе. В такие минуты я перебираю в памяти события дня, разговоры, строки из прочитанного. Размышляю и о вечности, о том, что наступил вечер жизни, а как она, жизнь, прожита, что ты сделал, с чем явишься туда, откуда нет возврата. Мне казалось, что я наедине со всем мирозданием, что мне понятен ход истории. И хотя посещали меня печальные мысли, уныния я не испытывал, наоборот, приходила ко мне удивительная умиротворенность, просветленность…

Но сегодня Настя и Анюта нарушили мое уединение.

— Он тут размечтался, а внука до сих пор нет дома,— расшумелась Настя.

В другой раз я бы нашелся, что ответить на ее нападки, но меня словно холодной водой окатило — внук пропал. Я спросил у Анюты, что ей сказал при расставании Андрюша.

— Он выразился неопределенно,— ответила Анюта.

— То есть?

— Он сказал: «Пока».

— И все?

— И все.

В сердцах я обрушился на Анютку — как это она не могла толком расспросить Андрюшу, когда он намерен вернуться. Анюта не выдержала упреков и разревелась. Настя со слезами на глазах принялась утешать девочку и стала нападать на меня, дескать, ничего бы со мной не случилось, если бы я, вместо того чтобы уплетать драники, завел вездеход и отвез внука в город.

— А что произошло? — прервал я причитания Насти.— Ничего не произошло, поэтому не надо подымать панику, а надо все выяснить.

Настя и Анюта, как по команде, вытерли слезы, тем более что я обнял девочку, погладил по голове, попросив, таким образом, у нее прощения.

— Да, да,— сказала Настя,— сходи, позвони Матвею…

— Нет,— я почувствовал себя хозяином положения.— Я возьму вездеход и поеду к Матвею, а по дороге позвоню из дома отдыха.

— И я с тобой,— заявила Анюта.

На сей раз мы с Настей объединились и вдвоем напали на Анютку: мол, нечего ей ехать на ночь глядя.

Ближайший телефон-автомат был в километре от поселка, в доме отдыха. В одной будке телефон оказался испорченным, а к другой тянулась длинная очередь. Я пристроился в хвосте, время от времени поглядывая на дорогу, по которой шли с автобуса дачники. Андрюши среди них не было.

Когда дошла моя очередь, я набрал номер Матвея и долго ждал, пока возьмут трубку. Наконец на том конце провода незнакомый голос сказал:

— Алло!

— Кто это? Матвей, это ты?

— Вы не туда попали,— устало произнес незнакомый голос.

— Как не туда? — крикнул я уже в пустоту, звеневшую короткими гудками.

Я снова набрал номер. На этот раз что-то щелкнуло в трубке, и она опять загудела короткими гудками.

Я понял, что к Матвею легче приехать, чем дозвониться.

По дороге я думал, что же стряслось с Андрюшей. Версию о том, что внук потерялся, я сразу отверг. В столице, предоставленный самому себе, он не потерялся, чего же ему теряться в нашем, в общем, небольшом городе. Значит, Андрюша добрался до Матвея и что-то его у деда задержало. Да Матвей его и задержал. Посидели, попили чайку, покалякали. Что тут особенного — встретились дед с внуком, которые не виделись пять лет.

Но была в моих стройных логических рассуждениях одна неточность. Матвей не из тех людей, кого называют гостеприимными. Он, конечно, порасспросит внука о том, о сем, может и чаем угостить, а потом распрощается и отправит его к нам, на дачу.

В общем, пока добрался до Матвея, перебрал в уме несколько вариантов и ни на одном не остановился.

Дверь открыл Андрюша. Увидев меня, он не удивился, не ахнул, словно знал, что я приеду.

— Проходи, дед.

Вообще, я не припомню, чтобы Андрюша хоть удивился, поразился, или, хуже того, растерялся, впал в панику. Это я поражался, восхищался, удивлялся, а внук лишь посмеивался надо мной, как умудренный жизнью человек, которому про все на свете ведомо и знамо.

— Ты почему не приехал? — накинулся я на него.— Бабушка с Анютой переполошились…

— Я не могу оставить дедушку одного,— невозмутимо ответил внук.

— А что с ним? — встревожился я.

Матвей лежал на диване, укрытый пледом, и пил чай из кружки, стоявшей на табуретке.

— Здоров! — приветствовал я Матвея.

— Не здоров, а болен,— огрызнулся Матвей.

— Ты что надумал в такую жару хворать? — Мне показалось, что Матвей выглядел как обычно.— Дай-ка я тебя посмотрю, все-таки я хоть и на пенсии, но врач…

— Детский,— не преминул меня уколоть Матвей.

В его устах это прозвучало, как невсамделишный, игрушечный врач.

— А старые люди, что малые. Одни болезни, одни капризы,— не остался я в долгу, щупая пульс.— А ну-ка, покажи язык.

— С большим удовольствием,— Матвей открыл рот и высунул язык.

— Закрой пасть! — бесцеремонно приказал я и, прижав ухо к худой груди друга, послушал сердце.— Вроде, все более-менее… На что жалуешься?

Матвей бросил вопросительный взгляд на внука.

— Когда я приехал к деду, на нем лица не было,— объяснил Андрюша.— Я решил, что он заболел…