Спокойная жизнь переменила и эту землю. Расчищенной пашни стало куда больше, а зверья – куда меньше. Ушло оно на север, в глухие чащи. Туда, где не слышен шум топора, коего не терпели олени и лоси. Тарпаны и вовсе сбивались в стада, и рысью уходили дальше, где еще было раздолье для лесных коней. Мелкие диковатые лошади приручению не поддавались, зато мясо их было необыкновенно вкусным, особенно у жеребят, почитавшихся лучшей добычей всеми охотниками. Ушли прочь и стада зубров и туров. Беспокойная жизнь рядом с людским племенем не нравилась и им тоже. Ведь пустых лесов еще было предостаточно. Особливо на севере и востоке.

Не стесненное буреломами войско шло на запад, чтобы у Большого Торга переправиться к столице. Дулебы и тут, слушая княжье слово, расчистили путь, сделав ход войска легким, как никогда. Вдоль той дороги росли новые веси, где дулебский парень жил с женой из хорутан, и дети их уже были незнамо какого племени. Да и само понятие племени в этих землях начало понемногу стираться за ненадобностью. Незачем стало отделять себя от соседей за рекой.

В Новгород Самослав пришел через неделю, оторвавшись от пехоты на три дня. Часовые на башнях смотрели вдаль, готовые в любой момент отдать команду и закрыть ворота на толстый брус. Город с предместьями бурлил, кипел и гудел, словно рассерженный улей. Внутрь везли припасы и тащили всякое добро. Суетливые тетки ловили малых детей, что с выпученными от восторга глазами носились по крепости. Бабы деловито устраивались под стенами, точно зная, что уж туда-то не залетит шальная стрела. Мускулистые немногословные кузнецы везли внутрь запасы железа и инструмент. Они теперь станут работать здесь, и на этот раз делать это будут бесплатно и без отдыха. В город несли свою снасть ткачи, кожевенники, горшечники и прочий рабочий люд, что трудился здесь, у Большого Торга. Война была привычной угрозой, и крошечная по этим временам крепость просто не вмещала тут прорву народа, что набилась под защиту ее стен. Вот с такими вот мыслями и пришел Самослав домой, где на шею ему бросилась жена.

- Ты почему здесь? – до боли сжал скулы князь, отодвинув ее от себя. Он повернулся к Люту, что виновато смотрел в пол. – Ты зачем тут поставлен? Почему она с княжичем не в Солеграде?

- Я дорогу не вынесу, - потупилась Людмила. – Непраздна я. Сам говорил, что для ребенка вредно по ухабам трястись.

- Да что ж такое-то! - Самослав сел на лавку обессиленный, утирая проступивший пот со лба. – И вроде радостная весть, а вроде как опять не по плану все идет. Как ворог к городу подходит, так ты снова беременна! Может, это примета такая новая?

Людмила блеснула слезами в огромных глазах и, не глядя на мужа, гордо ушла в спальню. Настоящие женщины рыдают в одиночестве, а потом заставляют мужей каяться. Точнее, платить и каяться… Этот закон действовал во все времена, и был одинаков и для тех, кто жил в землянке, и для тех, кто носил золотые ожерелья и укрывался беличьим одеялом.

- Зря ты так с ней, князь, - укоризненно покачал головой Лют. – Она как будто на крыльях летала, всё обрадовать тебя хотела.

- Батя! – на колени деловито забрался сын Святослав, который немедленно вцепился в длинные отцовские усы.

Бороду, красу и гордость местных жителей, Самослав давно сбрил и больше не отращивал принципиально. Его поступок привел подвластное население в шок, но понемногу все привыкли. Думали многие: А что? Вон, короли франков свои священные волосы отращивают. А у нас князь с одними усами будет. Он у нас жрец? Жрец! Значит, так ему боги нашептали. И понемногу бурление умов затихло. И лишь непривычные люди провожали Самослава долгим задумчивым взглядом, а потом удивленно крутили головами. Не по обычаю князь поступает! Бороду в это время холили и лелеяли, а за покушение на нее грозил суд, штраф и кровная месть до конца времен. Само не терпел растительность на лице, старые привычки сказывались. Но сбрить усы он не мог, это был бы перебор даже для отличавшегося своими экстравагантными выходками князя. Его непривычный вид повергал в трепет селян, что только укрепляло веру в божественность его власти. Хотя, в войске уже появились подражатели. Их становилось все больше, когда в учебных схватках выяснялось, что если схватить противника за бороду, то он резко теряет боеспособность, опасаясь лишиться своей неописуемой красоты. Так понемногу, со скрипом, бритый подбородок становился признаком воинского сословия, что с каждым днем обособлялось от простых родовичей все сильнее и сильнее. Воинские люди не хотели быть даже похожими на селян, и многие уже брили затылки, подражая в том воинственным франкам. Деревенские завистливо смотрели на вчерашних парней, которых сами же сбагрили на княжьи харчи, и уже начинали ломать шапку, когда видели княжьего мужа.

- Зря, конечно, - согласился Само, - ни за что обидел. Это все нервы! - В нем уже зарождалось чувство вины, строго предшествующее дополнительным затратам из семейного бюджета. Благо тут бюджет был немалый, и лишнее колечко он мог просто вытащить из шкатулки. Обычно на этом их ссоры и заканчивались. Людмила не умела сердиться долго. – Я обидел жену, мне и прощения просить. Она же знает, что я ее люблю больше жизни. Давай к делам переходить! – сказал Само, обнимая сына, который уютно возился у него на коленях. Он знал, что жена прекрасно слышит его, находясь за дощатой дверью.

- Обры нашу засеку обошли и ударили по заставе Дражко. Сын его вырвался и успел старост предупредить. Хороший паренек. Коня насмерть загнал, сам едва живой добрался, но службу исполнил.

- Где он сейчас?

- Я его к себе в дом забрал, - ответил Лют. – Если Дражко жив, к отцу вернется, если погиб, выращу, как родного. Где пятеро растут, там и шестому место найдется.

- Добро! – кивнул князь. – Наградить его надо будет при всех. Парень гривну на шею заслужил. Продолжай.

- Старосты рубят лес, собрали отряды и ушли в чащу. Обров уже немало побили, а изранили еще больше. Только мы одного понять не можем, князь. Как будто их ведет кто. Не могут степняки те дороги знать, они лишь охотникам ведомы. Так что не загнали мы их в ловушки, как хотели, а только замедлили их ход. Все наши секреты, волчьи ямы, посты лучников – все напрасно делали. Обошли они их. Ждем обров тут со дня на день.

- Их ведет хан Турсун, - пояснил Само. – Очень неглупый человек, как оказалось, и воин весьма опытный. Проводника он знающего нашел. Может, золота посулил, а может, детей в заложники взял. Мы того знать не можем. Так он наши засеки и обошел. Он еще сильный отряд на земли мораван направил, пришлось одну тагму в тех землях оставить. Тяжко будет половиной войска биться, но что делать.

- Тут от Вышаты подарок пришел, - улыбнулся Лют в бороду. – Пойдем, покажу.

- Что еще на подарок? – изумился князь, и вышел на двор. Перед его крыльцом стояли две сотни данов, что опирались на копья. Они ждали своего конунга.

- Однако, - крякнул Самослав. – Что с людьми делает незамысловатый пиар и ничем не подкрепленное обещание богатой жизни. Готовы даже этой самой жизнью рискнуть. Кто тут старший?

- Я! Хакон Бьярнарсон, по кличке Собака, - вышел вперед коренастый, крепкий, как дуб, мужик лет тридцати. Густая окладистая борода, нож на поясе и волосы до плеч выдавали в нем свободного мужа из германского племени. – Я привести две сотни воинов, они хотят служить тебе. Твой человек сказать, что ты кормить нас от своего стола, дать жалование солью и землю тем, кто отличится. Он все сказать верно?

- Нет! Не верно! – ответил князь, а даны недовольно зашумели, постепенно наливаясь злостью. Это что же, обманули их, получается? Это они зря шли сюда целый месяц? И что теперь, домой возвращаться и насмешки односельчан слушать? Да они этого лжеца сейчас на копья взденут! Но Самослав продолжил. – Землю получат все, кто прослужит пять лет. Я слышал, что среди данов не бывает трусов.

Воины радостно заорали, тряся копьями. Вот это конунг! Вот это уважил!

- Слушайте мои условия, воины! – крикнул Самослав на наречии кельнских франков. - Моя еда и мое оружие взамен сломанного. Жалование за год – шесть солидов. Его плачу солью. Долю в добыче получите наравне с моими воинами. Три манса доброй земли каждому из вас в новых землях, что мы заберем на востоке! Не болото, и не скалы! Добрая земля под запашку! – перекрикивая шум, заявил князь. – Разрешу ловить рабов - трэллей в ничейных землях и подати буду брать кровью, как короли франков в старые времена. Один воин с трех мансов земли, и один послужилец(1) с каждых двух следующих. Сын, или боевой слуга.