Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Яна набрала в рот самую малость и постаралась не глотать, а размазать его по языку, медленно вдыхая и выдыхая через нос. Сейчас ей удалось сосредоточиться не на вкусе, а на гамме, из которой этот вкус состоял. Вдруг из общей горьковатой кислоты стали вырисовываться шоколадные нотки, а в носу вдруг обнаружился легкий запах вишни, немного чернослива и будто черники. На кончике языка было как будто кисло, а дальше – горько, но по-шоколадному, по кофейному. Кислота же добавляла этой горечи пикантность и делала ее приятной. Вина во рту было так мало, что даже вроде и проглотить оказалось нечего, все вино распределилось во рту и впиталось в язык, и ее язык, наверное, теперь тоже пах и шоколадом, и черносливом.

Тогда Яна заинтересованно поболтала бокал и сунула туда нос. Странно, теперь вино, чуть согревшись, пахло не просто чем-то алкогольным, а там обнаружилась целая гамма ягодных запахов. «Наверное, я зря поставила его в холодильник», – вдруг подумалось Яне. Теплым оно значительно интереснее!

Яна отпила еще и снова покатала винный вкус на языке. Ей подумалось, что, если сейчас ощущения будут другими, значит, она все придумала, наслушавшись странных советов и описаний друзей. Но нет, – все тот же шоколадно-ягодный вкус, он теперь был не противно-горько-кислым, а таким удивительно сложным, интересным, желанным… В запахе в бокале появилась еще какая-то новая нотка, и Яна с удивлением подумала, что это запах кожи, что ли? Такой сам по себе непищевой, но тоже очень пикантный, как перчик, разбавлявший возможную банальность букета. Да, теперь ей стало понятно, что значит слово букет, которым описывают вино. Именно там, – это гамма вкусов, и как же удивительно, что раньше она ее не замечала. Но – когда замечать? На студенческой вечеринке, из пластикового стаканчика? Яна даже захихикала, представляя, как она отпивает на дискотеке какую-то бурду, и пытается найти букет вкуса. Пожалуй, тогда это было бы глупо. А теперь совсем нет. Почему-то это «совсем нет» наступило именно сегодня.

Яна вернулась мыслями к сегодняшнему дню. Мысли уже немного расслабились и не так ее беспокоили. Они все еще бесились, но уже автономно, не впутывая ее в свои разборки. Яна выудила мысль про видения, и ей захотелось вспомнить и разобраться поподробнее с тем, что она как-то видела лет десять назад.

Она полезла на антресоль и достала коробку с бабушкиными реликвиями. Как знакомо все это. Как успокаивающе. Она их снова стала любовно перебирать. Полистала немного альбом в вырванными страницами. Почему они вырваны? Кто и зачем это сделал? Ответа, конечно же, не было, и Яна достала письмо. В школе она учила французский, в институте тоже, причем весьма неплохо. Почему-то сегодня впервые возникло желание попытаться понять в этом письме хоть что-то. Раньше тоже возникали такие попытки, но то было в школе, когда ее французский был совсем нулевым. После института она выучила его получше, могла даже смотреть фильмы и объясняться с французами, которые периодически появлялись у них в офисе. Пару раз ее даже приглашали переводить неофициальные переговоры с начальством, когда они случались спонтанно, а переводчика не было под рукой.

Яна стала вглядываться в попытке прочитать бисерный красивый, но неразборчивый почерк. Все осложнялось тем, что в руках было не все письмо, а только обрывок, и многие слова были размазаны. Тогда Яна взяла листок и стала переписывать то, что удавалось расшифровать. Сначала это были разрозненные слова, потом они стали дополняться соседними, и стало легче вставлять те, что были совсем неразборчивыми между ними – они вычислялись уже легко из контекста. Некоторые слова были ей незнакомы, но уже после часа напряженной работы была понятна общая суть письма. Письмо было многословным, как, вероятно, многие письма той эпохи, и многое представлялось возможным надумать. В конечном итоге, из своего черновика, Яна переписала примерный текст того, что предположительно было в целом письме.

Письмо было гневным. Оно говорило о предательстве души и любви. О поруганных надеждах автора письма, о его разбитых планах. В результате какого-то события, о котором автор письма, видимо, узнал накануне от какого-то доброжелателя, но почему-то не позволял себе сомневаться в том, что оно состоялось, автор письма укорял получательницу в бездушии, двурушничестве, оскорблении высших чувств. Там был намек на предполагаемое совместное будущее, которое теперь невозможно вследствие определенных обстоятельств. В общем, письмо было эмоционально, зло, пропитано горечью и разочарованием. Это было прощальное письмо. Яна подумала, что же должно было произойти, чтобы так сильно обидеть человека, который, несомненно, был близким и любимым, чтобы получить вот такое послание? Она достала перчатку и надела ее на руку. Та приятно стиснула запястье, Яне вспомнились браслеты с камнями, которые ей надели при проведении эксперимента. Там была такая же спокойная холодная теснота, но тяжелая, сейчас было почти так же, но все же по-другому. Яна вдруг подумала, что сила не в тяжести, а в том, что на ней. Она стала любовно поглаживать свои пальцы, любуясь перчаткой, любуясь узором, – странным, растительным, переплетающимся. И вдруг перчатка на ее руке оказалась целой. На второй руке была такая же перчатка. Яна подняла глаза – в зеркало на нее смотрели глаза красивой молодой женщины, собирающейся на бал, точнее, уже готовой к нему. Жемчужные украшения на голове и шее, великолепное шелковое платье, открытое ровно там, где надо, ровно настолько, настолько это только начинает становиться слегка неприличным. Яна едва успела перевести дух от случившейся перемены, как в комнату порывисто открылась дверь и вошел немолодой мужчина, запыхавшийся, раздраженный тем, что приходится долго ждать ее приготовлений. Яна поняла, что этот мужчина – муж, а она сама, видимо, и есть та самая прабабушка, Ядвига, средоточие веселья и порока. Яна не почувствовала в душе ее ни порока, ни веселья – только грусть от странного вынужденного замужества с пожилым неприятным человеком, которого она нисколько не любила, но должна была слушаться, и еще что-то странное внутри, какую-то неприязнь к этому дому, что-то здесь было опасное, что именно, она не успела понять, как мужчина словно бы зарычал на нее и заставил поторопиться. Вдруг, словно телепортируясь, Яна почувствовала себя послушно сидящей в карете, везущей ее куда-то. Рядом с ней сидел тот же муж, грузный пожилой мужчина, плотно обнимая ее за локоть. Лицом к ней сидел другой мужчина, чуть моложе. Яна каким-то образом знала, что зовут его Петр, и что он – родной младший брат ее супруга, сидящего рядом с ней. Он сверлил ее глазами нервно и подозрительно. В нем она узнала того, что кричал на нее на балу тогда, давно, когда она каким-то образом попала туда в юности. Он выглядел крайне привлекательным, даже красивым, но на лице его читалась жестокость, озлобленность и какая-то усталость, которую он старательно, но безуспешно пытался замаскировать отрешенностью.

Через секунду Яна почувствовала, что она на балу. Вокруг смех, запах свечей, духов и шампанского, торжественные, но пока обрывочные звуки музыки. Все так молниеносно происходило, что она не могла ни управлять собой, ни контролировать, происходящее. Только пассивно участвовать в происходящем, судорожно пытаясь уловить суть момента. Ее хозяйка, Ядвига, улыбалась знакомым, взяла бокал с шампанским, услужливо предложенный лакеем. Яна почувствовала на языке странный незнакомый кисловатый колючий вкус и пьяный запах – несомненно, такого шампанского она никогда не пробовала. Она попыталась распробовать букет так же, как у нее получилось с вином, но хозяйка не позволила ей, проглотив, не задумываясь, и заев каким-то странным на вкус пирожным.

Вдруг толпа затрепетала, зашелестела, вокруг пронесся шепот – Пушкин, Пушкин приехал! – народ расступился и в залу вошел странный маленький человек с кудрявой шевелюрой, большим носом и очень странным, некрасивым, но привлекательным лицом. Он был не один, с приятелем, хотя взгляды были прикованы, несомненно, к первому. Он привычно шутливо поклонился окружающим, громко поздоровался, попросил шампанского и удивительно органично влился в толпу. При этом он остроумно шутил, громко смеялся, рассказывал какие-то анекдоты, – в общем, вел себя, как дома. Ему было весело, весело веселить других, весело от того, что все это замечают и стремятся тоже быть замеченными им. Яна завороженно следила за ним издалека, от него лучилась аура света и радости – она словно бы видела ее. Он был как солнышко, радостным и чистым, и в ней внезапно загорелось желание тоже стать такой, радостной и чистой, и сожаление от того, что это, наверное, невозможно.

25
{"b":"833571","o":1}