«Из окружения, в пургу…» Из окружения, в пургу, Мы шли по Беларуси. Сухарь в растопленном снегу, Конечно, очень вкусен. Но если только сухари Дают пять дней подряд, То это, что ни говори… – Эй, шире шаг, солдат! — Какой январь! Как ветер лих! Как мал сухарь, Что на двоих! Семнадцать суток шли мы так, И не отстала ни на шаг Я от ребят. А если падала без сил, Ты поднимал и говорил: – Эх ты, солдат! Какой январь! Как ветер лих! Как мал сухарь, Что на двоих! Мне очень трудно быть одной. Над умной книгою порой Я в мир, зовущийся войной, Ныряю с головой — И снова «ледяной поход», И снова окруженный взвод Бредет вперед. Я вижу очерк волевой Тех губ, что повторяли: «Твой» Мне в счастье и в беде. Притихший лес в тылу врага И обожженные снега… А за окном – московский день, Обычный день… «В шинельке, перешитой по фигуре…» «В шинельке, перешитой по фигуре, Она прошла сквозь фронтовые бури…» — Читаю и становится смешно: В те дни фигурками блистали лишь в кино, Да в повестях, простите, тыловых, Да кое-где в штабах прифронтовых. Но по-другому было на войне — Не в третьем эшелоне, а в огне. …С рассветом танки отбивать опять, Ну, а пока дана команда спать. Сырой окоп – солдатская постель, А одеяло – волглая шинель. Укрылся, как положено, солдат: Пола шинели – под, пола шинели – над. Куда уж тут ее перешивать! С рассветом танки ринутся опять, А после (если не сыра земля!) — Санрота, медсанбат, госпиталя… Едва наркоза отойдет туман, Приходят мысли побольнее ран: «Лежишь, а там тяжелые бои, Там падают товарищи твои…» И вот опять бредешь ты с вещмешком, Брезентовым стянувшись ремешком. Шинель до пят, обрита голова — До красоты ли тут, до щегольства? Опять окоп – солдатская постель, А одеяло – волглая шинель. Куда ее перешивать? Смешно! Передний край, простите, не кино… «Мне еще в начале жизни повезло…» Мне еще в начале жизни повезло, На свою не обижаюсь я звезду. В сорок первом меня бросило в седло, В сорок первом, на семнадцатом году. Жизнь солдата, ты – отчаянный аллюр: Марш, атака, трехминутный перекур. Как мне в юности когда-то повезло, Так и в зрелости по-прежнему везет — Наше чертово святое ремесло Распускать поводья снова не дает. Жизнь поэта, ты – отчаянный аллюр: Марш, атака, трехминутный перекур. И, ей-богу, просто некогда стареть, Хоть мелькают полустанками года… Допускаю, что меня догонит смерть, Ну, а старость не догонит никогда! Не под силу ей отчаянный аллюр: Марш, атака, трехминутный перекур. Геологиня
Ветер рвет светло-русую прядку, Гимнастерка от пыли бела. Никогда не была ты солдаткой, Потому что солдатом была. Не ждала, чтоб тебя защитили, А хотела сама защищать. Не желала и слышать о тыле — Пусть царапнула пуля опять. …Побелела от времени прядка, И штормовка от пыли бела. Снова тяжесть сапог, и палатка, И ночевка вдали от села. Снова с первым лучом подниматься, От усталости падать не раз, Не жалела себя ты в семнадцать, Не жалеешь себя и сейчас. Не сочувствуйте – будет обидой, Зазвенит в ломком голосе лед, Скажет: «Лучше ты мне позавидуй!» — И упругой походкой уйдет. И от робости странной немея (Хоть суров и бесстрастен на вид), Не за юной красоткой – за нею Бородатый геолог следит… Ты должна Побледнев, Стиснув зубы до хруста, От родного окопа Одна Ты должна оторваться И бруствер Проскочить под обстрелом Должна. Ты должна. Хоть вернешься едва ли, Хоть «Не смей!» Повторяет комбат. Даже танки (Они же из стали!) В трех шагах от окопа Горят. Ты должна. Ведь нельзя притворяться Перед собой, Что не слышишь в ночи, Как почти безнадежно «Сестрица!» Кто-то там, Под обстрелом, кричит… Солдатские будни Только что пришла с передовой Мокрая, замерзшая и злая, А в землянке нету никого, И, конечно, печка затухает. Так устала – руки не поднять, Не до дров, – согреюсь под шинелью. Прилегла, но слышу, что опять По окопам нашим бьют шрапнелью. Из землянки выбегаю в ночь, А навстречу мне рванулось пламя. Мне навстречу – те, кому помочь Я должна спокойными руками. И за то, что снова до утра Смерть ползти со мною будет рядом, Мимоходом: «Молодец, сестра!» — Крикнут мне товарищи в награду. Да еще сияющий комбат Руки мне протянет после боя: – Старшина, родная! Как я рад, Что опять осталась ты живою! |
