Иванов, правда, пытался – пока не начало темнеть. Небо еще оставалось светлым, и вершины сосен золотились лучами заходящего солнышка, но через всю опушку уже протянулись черные тени деревьев. Повеяло холодом, сыростью и каким-то могильным тленом.
Поежившись, узник завернулся в плащ. Хорошо, не отобрали, забрали только меч – лично Гундульф протянул руку, заверив, что оружие будет в полной сохранности. Вообще же, было видно, что хевдинг сожалел о случившемся, однако не осмелился противоречить «велемудрому» Сигиварду. Оказывается, старый судья имел здесь большой вес и был связан со жречеством – с ведьмами, колдунами и прочими.
Чу! Наверху вдруг послышались приглушенные голоса, в яму посыпалась земля, и чьи-то косматые головы замаячили на фоне пока еще светлого неба. Кто-то что-то сказал – Иванов, естественно, не понял. Сверху на веревке спустили небольшую корзинку. Ржаная лепешка, изрядный кусок отварного мяса, сыр, лук и даже плетеная баклажка… Похоже, что с брагой! Ну да, так и есть. Наверное, Гундульф постарался: больше-то, пожалуй, и некому.
Спустив продукты, воины (или слуги – бог весть) дернули веревку: мол, корзинку-то пора б и вернуть.
Хлебнув бражки, Аркадий помахал рукой:
– Гундульфу-хевдингу – привет!
– О, Гундульф! Гундульф-хевдинг, да! – забирая пустую корзину, охотно подтвердили сверху.
Затем головы исчезли. Послышались удаляющиеся голоса. Решетчатое небо налилось звездной синью.
Поужинав, молодой человек оставил часть снеди на утро. Поморщился: слишком уж явно здесь пахло аммиаком… и еще кое-чем. Ну, правильно, в туалет узников не вытаскивали. Здесь – узилище, здесь же – и туалет. Ч-черт, не вляпаться бы! Вот ведь, Вильфрида, сучка, удружила! Сплела интригу. Нойдала еще принесло, черта. И Хардана…
Усевшись поудобнее, Иванов прислонился спиной к земляной стене и, вытянув ноги, задумался. Что ж теперь делать-то, черт побери? Как-то надо выбираться. Как? По стенке не влезешь. И, если судить по размеру корзинки, через решетку вряд ли протиснешься: ячейки примерно сантиметров двадцать на тридцать. Хотя это ж не железо, а связанные промеж собой колья. При желании можно и расшатать. Только вот придумать, как бы до них добраться.
Интересно, что с Элей? Ее тоже бросили в яму? Все может быть. Девчонку считают ведьмой, авось поостерегутся слишком-то унижать… Хотя черт их знает… Да еще Берта собрались пытать, бедолагу. Мальчишка-то тут при чем?
Наверху, на фоне чернеющего неба, вдруг заиграли какие-то сполохи. Нет, вечернюю зарю они вовсе не напоминали – оранжево-желтые, тускловатые, прыгающие… Факелы, господи! Ну да, именно факелы. Кто-то идет. Шаги слышны, голоса, хохот…
Оп! Решетку отодвинули в сторону… Неужели…
Нет! Молодой человек едва успел отскочить в сторону, как кого-то столкнули в яму. Или заставили спрыгнуть, как самого Аркадия. Неужто напарник? Еще кто-то… Кто?
Решетку задвинули с натугой – на раз-два, взяли. Видать, тяжелая. Посмеялись. Перебросились парой-тройкой фраз. Ушли. Остались лишь черное ночное небо, звезды и серебристый краешек месяца, торчащий из-за вершины высокой сосны.
– Добро пожаловать, – хмыкнул в темноте Иванов. – Салве!
– Салве.
Голос новоявленного соседа показался Аркадию знакомым. Последовала длинная фраза на латыни, затем – на германском наречии, потом – на языке местных славянских племен.
– А! Брат Сульпиций! – узнал наконец узник. – Так и тебя тоже сюда? Однако ж, дела. Не спрашиваю даже за что. Догадываюсь. Просто пришелся кое-кому не по нраву. Как и мы с Элей. Кстати, брат, ты об Эльвире ничего не слышал? Ну, Ильдико?
– Ильдико?
Повторив, монах добавил несколько слов, увы, малопонятных Аркадию. Если б не темнота, то можно было б общаться жестами, но пока оставалось только улечься спать, подкопить силы. Даже сбежать не сговориться никак.
Видимо, сокамерник – или, вернее, соямник – Аркадия пришел к такому же выводу, поскольку больше ничего говорить не стал, а принялся что-то шептать. Видимо, молился.
Молитвы ли помогли или еще что, а сверху вдруг послышался приглушенный мальчишеский голос:
– Хозяин! Эй, господин… Ты жив?
Ну, эту-то фразу Иванов понял без перевода. Обрадовался, вскочил на ноги.
– Берт!
– Да, это я, господин.
– Ну что? Понравилось твоей зазнобе колечко?
Слово «кольцо» Иванов произнес на древнегерманском, а «зазнобу» слуги обозвал просто – Гри-Гри.
– О, господин! Конечно же, подарил. Ей так понравилось… Но черная жрица за что-то разгневалась на Гри-Гри. Грозится убить! Мы сейчас прячемся, господин… А бежать одни боимся…
Подросток говорил путано и много, да еще и шепотом, так что Аркадий мало что понимал. Зато понимал монах! Он и спросил про Ильдико-Эльвиру…
– Ильдико? – Адальберт ненадолго замолк. – О, милостивая госпожа нынче в руках жрецов. Говорят, она осквернила священную рощу.
– Понятно, – выслушав, задумчиво покивал брат Сульпиций. – Язычники принесут госпожу Ильдико в жертву своим божествам. Как, полагаю, и нас. Ах, как жаль, что мы с братьями явились сюда так поздно! Король Ардарих, скорее всего, уже стал бы христианином.
– Да-да, господин, – поспешно поддакнул налегший на колья решетки Берт. – Гри-Гри слышала, как черная жрица Вильфрида сказала, что… Что госпожа Ильдико должна последовать вслед за своим мужем – Аттилой!
Иванов вздрогнул: уловить смысл сказанного оказалось нетрудно. Имена-то все прозвучали знакомые: Ильдико, Аттила… Понятно, что хотят сделать с Эльвирой.
Надо срочно что-то делать! Ясно что: выбраться, освободить девчонку, бежать! Бежать в Аквинкум, нанять копателей и, наконец, поскорее покинуть этот проклятый мир.
За вершинами сосен наконец показалась луна – сразу стало светлее, так что Аркадий смог разглядеть сверкающие глаза монаха. В них тоже отражалось лунное сияние.
Бежать! Как можно скорее. Немедленно! Прямо сейчас.
– Ты когда-нибудь был в цирке, брат Сульпиций?
– Циркус?
Похоже, монах все сразу понял! Встрепенулся, вскочил на ноги и, чуть согнувшись, уперся руками в земляную стену. Молодец, сообразил быстро! Молодой человек тут же оказался на плечах своего сокамерника. Попытался достать решетку. Увы! Не хватало примерно около метра. И ведь не подпрыгнешь – нет возможности…
Слуга! Отодвинуть решетку он не сможет: не хватит силенок… А вот спустить веревку… или пояс…
– Берт, эй!
Мальчишка, конечно же, догадался, что от него требуется, тут и полный дурень бы сообразил. Сняв пояс, привязал к решетке. Увы, ремешок оказался коротковат! Подросток, недолго думая, размотал башмачные ремни и обмотки.
Вот этого хватило вполне! Иванов уцепился, подтянулся. Повис на кольях! Да что толку так вот висеть?! Все равно между кольями не протиснуться…
Адальберт понял, выхватил нож, кромсая стягивавшие решетку веревки и лыко. Через пару минут Аркадий протиснулся между кольями и уселся на решетке сверху рядом с юным слугой. Показал пальцем вниз – монах. Не оставлять же!
К обмоткам примотали плащ, тунику, пояса – все, что могли. Слава богу, брат Сульпиций оказался весьма ловок. Да и импровизированную веревку спустили по самому краю ямы – так, чтоб можно было упираться в стенку. А потом осталось лишь подобраться к расширенной дыре, цепляясь руками за колья. В российской армии, кстати, подобные тренажеры имелись, назывались «горка».
Да уж, караульщики из гепидов оказались ничуть не лучше гуннов! Связанную из крепких кольев решетку просто-напросто привалили камнями, часового же никто выставить не удосужился.
Выбравшись, Иванов бросил быстрый взгляд на слугу. Грязная физиономия, всклокоченная шевелюра, расцарапанные коленки… В шатре Адальберт точно не ночевал. Да и схватили б его в шатре-то! Пытали б давно… Вот ведь поганые жрецы!
– Ты где скрывался-то, парень?
– Лес! Лес. – Заданный на ломаном наречии гепидов вопрос мальчишка, как ни странно, понял и ответил вполне понятно. Даже Аркадий понял про лес – там, значит, и прятался… – Гри-Гри… Она со мной, да! Мы вместе.
