Мелодичный смех обезьянки с красной чёлкой подавился истерикой, и она, так же, как и самец поначалу, в беззвучной судороге повалилась на бок и принялась кататься по траве.

Дима, не приходя в себя, тем не менее, осознав, что это всё проделки белобрысой сволочи потустороннего мира, моментально распалился, да так, что глаза налились ослепляющей яростью, и он что было мочи заорал: «Убью!».

Вот только получилось из этого ора «у-ю», и всё. Но тогда он даже не обратил внимания на кардинальное изменение собственной фонетики, упростившейся до гласных звуков, и на то, что от лексики в голове тоже осталось немного – лишь ненормативная.

Дикая, поистине звериная жажда убивать затуманила разум и восприятие реальности. Он не понял, откуда это взялось, но однозначно зафиксировал. То, что тело чужое – стало понятно сразу, но что оно и вести себя будет иначе, оказалось для попаданца полной неожиданностью.

Джей, как и положено полудикому примату, среагировав исключительно на инстинктах, прямо из положения лёжа, звонко по-обезьяньи взвизгнула и метнулась в высокую траву очумелым зайцем, скача на четырёх конечностях и при этом задирая голую задницу выше головы.

Следом в те же дебри врезался «взбесившимся паровозом» разъярённый рыжий обезьян, образовывая просеку в зарослях высоченной травы, громко пыхтя при этом и на всех парах укладывая попавшую на пути растительность в накатанную дорогу. Его состояние было таковым, что попадись на пути деревья, и они бы легли как травины.

Буквально через полминуты запыхавшийся «паровоз» встал как вкопанный. Пар кончился и, тяжело шипя его остатками, Дима огляделся. Хотя, что толку было оглядываться в этих зарослях выше человеческого роста. Единственное направление, куда можно было смотреть – это назад, на просеку.

Он так увлёкся самим процессом погони, что практически сразу потерял цель из виду и бежал, похоже, только для того, чтобы бежать, выбрасывая из себя негативные эмоции, а не с целью кого-либо поймать.

Вот только отдышавшись, молодой обезьян начал действительно приходить в себя, резко сообразив, что не только потерялся ни пойми, где, но и лишился последней связующей ниточки, ни пойми с чем.

– Ы, – тихонько попытался позвать «потеряшка».

Она не отозвалась. Попаданец пристально вслушивался в окружение, крутя головой в надежде уловить шорох пробирающейся через траву белобрысой обезьянки. Но в этой истеричной трескотне с жужжанием, превратившейся в бешеную какофонию, после того как обитатели растительного царства были подняты по тревоге с насиженных мест, услышать что-либо помимо ора насекомых не представлялось возможным.

Он принялся махать руками, разгоняя тучи летающих агрессоров, обнаруживших нарушителя спокойствия и кинувшихся в атаку, кусая, жаля и щекоча, при этом навалившись скопом, беря числом, заваливая и облепляя большого рыжего зверя своими тельцами. Пришлось Диме пуститься в пляс с притопами, прихлопами и выгибонами.

Не прекращая отчаянного сопротивления нападению агрессивной фауны, он ещё раз позвал Суккубу, но уже громко. Ответа вновь не последовало. Наконец, сообразив, что с его речевым аппаратом какие-то нелады, не прекращая неравный бой, принялся с усилием двигать челюстью и шевелить языком, заодно выплёвывая особо наглых насекомых.

Разговорный инструмент оказался толстым и на редкость неповоротливым, будто в него злющая пчела всадила жало, и от этого язык опух, превращаясь в чужеродный предмет во рту, который, тем не менее, просто взять и выплюнуть как муху, не получалось.

Найдя для себя единственный выход в сложившейся ситуации, в виде собственноручно проделанной просеки, обеспокоенный «потеряшка» решил вернуться на поляну, притом бегом, отрываясь от преследователей, где, к своему облегчению, и обнаружил цель погони.

Она сидела на том же месте и в той же позе, будто ничего не произошло. Притом, белобрысую, в отличие от него, никто не кусал. А он, как показалось, просто сдуру пробежал мимо. Но запал негодования и ярости был уже исчерпан, и на смену пришла растерянность.

Дима подошёл, сел напротив и, продолжая почёсываться, добивая остатки ползающих по телу тварей, с интересом заглянул Джей в мордочку, покрытую светлым пушком волосиков.

Ему показалось, что её черты несколько изменились. Хотя попаданец тут же отметил, что в темноте на дороге, да и в салоне машины он её как следует, так и не разглядел. А в образе светящегося ангела, вообще черты были смазаны. Хотя что-то узнаваемое всё же угадывалось. Суккуба была спокойна и расслаблено улыбалась, следя за его действиями.

Наконец адское создание поднялось, отряхивая с попы траву, и встала перед ним в полный рост. Только тут Дима с изумлением осознал тот факт, что они оба были абсолютно голые, ну, если не считать бурной растительности, хотя и не такой густой, как у настоящих приматов.

Сказать, что эта самка полуобезьяны-получеловека произвела на него возбуждающее впечатление, значит откровенно соврать. Джей имела фигуру и все половые женские принадлежности в состоянии подросткового зачатия, в совокупности напоминая «гадкого утёнка».

Вместо грудей – два опухших прыща в стадии обострившегося воспаления. Талия, как и задница, отсутствовала, формируя тушку в виде сплющенного бревна. Руки вытянуты до колен. Ноги укорочены до безобразия. Маленькая круглая голова на несуразно тонкой шее. Два лопоухих локатора ушей, торчащих в плоскости нормали. Одним словом, красота неописуемая, потому что описывать стыдно.

Дима, после пристального и критичного изучения стоящей перед ним псевдоженской натуры, сделал для себя неутешительный, но при этом исключительно мысленный вывод, напрочь забыв, что эта развратная дрянь может подслушивать.

Дима: – Да уж. На такой не сексу обучаться, а стойкую импотенцию на всю жизнь зарабатывать.

– А ты себя-то хорошо рассмотрел? – скривившись в презрении, отреагировала на его мысли Джей.

– Ак не сесно, – негодующе в очередной раз взорвался рыжий обезьян, вскакивая на ноги и с ожесточением принимаясь гонять кусок мяса во рту, пытаясь его хоть немножко размять, сделав более покладистым.

– Честно, – обрезала белобрысая наставница, – кстати, не мучай свой отросток за зубами. Так здесь говорят абсолютно все, ну, кроме меня, любимой. У тебя даже лучше получается, чем у большинства особей здешнего анклава. Да и говорить тебе со мной необязательно. Просто думай. Я услышу.

– Но эо не павино, – продолжал возмущаться ученик, стараясь как можно чётче проговаривать буквы, – ты зе мозес сдеать так, шоб я говоил номано. И пеестань подсушивать мои мыси!

– Ди, – тяжело вздохнула Суккуба, вновь усаживаясь на кочку и показывая рукой, чтобы ученик перестал дёргаться и тоже где-нибудь пристроил задницу, – я специально высадила нас в этом безлюдном месте и прежде, чем тебе влиться в дружный коллектив себе подобных, прочитать небольшой вводный инструктаж по этому миру и кое-каким особенностям наших с тобой взаимоотношений.

Дима в очередной раз резко сменил эмоциональный окрас своего поведения. Он успокоился, сел и приготовился внимательно, насколько это было возможно, её послушать, даже находясь в непонятном для него теле с эмоциональными дебильными заскоками.

Осознав, что эти резкие перепады психических реакций как-то связаны с гормональными особенностями нового организма, в чью оболочку эта потусторонняя сволочь его засунула, молодой человек постарался задавить всякое проявление чувств на корню силой своего интеллекта. Мозги, слава тебе, яйца, оставались родными и принадлежали особи двадцать первого века, утяжелённые как минимум, корочкой диплома о высшем образовании. Хотя, сколько там эта корочка весит.

– Во-первых, я не могу перестать слышать твои мысли. Это всё равно, что заставить слышать всех, кроме кого-то конкретного. Понимаешь? Я не нарочно. Я так устроена. Во-вторых, не переживай. Здесь все коряво говорят. И связано это с физиологическими особенностями человека этого мира.

Дима: – А что, кстати, это за мир? Какая планета? – стараясь держаться спокойно и чуть ли не медитируя, подумал горе-ученик.