— Кто понесет наказание? — спросил Гена Игнатов.

— Как — кто? Туисова, конечно! А вместо нее назначим нового шефа…

В зале рассмеялись.

— Да как же одна девушка, хоть бы и активистка, может перевоспитать такого охламона?! — опять вскочил Мусанов. — Вы соображаете, что говорите? Такого охламона всем коллективом обрабатывать, точить ежедневно — и то неизвестно, что выточишь… А вы взвалили на одну несчастную девчушку!

Выступила пожилая школьная учительница, у которой занимался Сашик. Но почему-то она предпочла говорить не столько о своем непутевом ученике, сколько о его почтенной мамаше:

— Мне никак, ну, никак не верится, что на этой скамье сидит сын Софьи Степановны Пунеговой! Она член родительского комитета, постоянно поддерживает связь со школой… Что же теперь нам, педагогам, остается думать? Если даже в такой семье, как Пунеговы, воспитание не достигает цели… Что же тогда говорить о родителях, подобных родителям Габэ?.. Значит, одна только школа обязана заниматься этим? Но мы не в силах, мы не можем уследить, чем занимаются наши ученики, выйдя за школьный порог…

Валерий, слушая всю эту тягомотину, посматривал опасливо на отца. Кызродев сидел в зале, понурив голову, широкие плечи его сникли.

«Сейчас заставят отчитываться отца… — от этой мысли кровь холодела в жилах. — А что он может сказать? Да и нельзя ему говорить, появляться перед людьми в таком жалком виде… Уж лучше я сам скажу! Надо брать весь позор на себя — ничего, выдержу, — лишь бы отвести удар от него, обезопасить его карьеру, а он отблагодарить сумеет…»

Валерий попросил слова.

— Простите нас, если это возможно… — Губы дрожали, но выговаривали слова достаточно четко. — Мы начали с озорства, с мальчишества, и вот до чего докатились. Только сейчас я понял, перед какой бездной нас остановили… бездной, откуда уже не выбраться…

В эту минуту, подстегнутый ражем покаянья, Валерий даже сам верил, что теперь его жизнь повернется круто, станет другой — праведной и чистой.

— Верьте не верьте, а я сейчас будто прошел через чистилище. И вышел новым человеком. Вовек не забуду этого дня… И всем вам спасибо за это…

Валерий сел, прерывисто дыша, но краем глаз заметил, что отец кивнул одобрительно.

— А ты что скажешь, Габэ? — спросил Гена Игнатов.

— Я? — вздрогнул тот. — Ежели не посадите, работать буду изо всех сил… я это могу… И будить меня по утрам не придется. Твердо обещаю.

Сашик Пунегов несколько удивил собравшихся в зале своим выступлением — ведь заговорил он совсем не о том:

— Летом я хочу поехать в военно-спортивный лагерь и там научиться прыгать с парашютом…

— Ты что, надеешься, что там, наверху, из тебя ветром выдует всю полову? — переспросил Игнатов.

— А что, может, и выдует…

И совсем уж неожиданным оказалось выступление Юра.

Он обращался не ко всему залу, а лично к Геннадию Игнатову:

— Вы только что слышали, что меня со сплавного рейда обещали турнуть… и турнут, конечно, имеют полное право… И вот я обращаюсь к вам, товарищ Игнатов, — не как к председателю этого собрания, а как к лучшему бригадиру механического завода, — возьмите меня к себе в бригаду, пока учеником, а потом, если оправдаю доверие…

Юр посмотрел в первый ряд, нашел там Кима, повторил:

— И тебя тоже, то есть, извините, вас… тоже прошу: возьмите меня в свою бригаду… перед всем этим залом обещаю, честное слово…

По залу прокатилось сочувственное оживление.

Эля затормошила плечо Кима, шепча горячо:

— А что? И вправду возьмите, мальчишка-то на вид славный, глядишь — человеком станет…

Председательствующий явно не был готов к ответу на эту внезапную просьбу, и потому, солидно кашлянув, объявил:

— Представители общественных организаций удаляются на совещание… решение объявим минут через двадцать. А пока, в перерыве, будет показан короткометражный фильм «Печорские Альпы»…

Ни у кого уже не оставалось сомнений, что на сей раз, учитывая молодость виновных, а также их чистосердечное раскаяние, общественный приговор будет милостивым.

Еще предстояли танцы — ни одно мероприятие в клубе не обходилось без них, не обошлось и это, но что в том дурного? Кто не желает танцевать — иди домой. В фойе к Киму и Эле подошла Света, с нею был Максим. Румяные щеки Эли почему-то враз побледнели. А Света, приласкав Элю долгим взглядом, подала руку:

— Светлана Туробова. Очень рада.

Сама подумала: «Наверно, это от нее шел Ким той ночью… а она ничего, как говаривали предки, ранет, яблочко… нет-нет: груздь — хоть сейчас в лукошко, вот это уж точное определение…»

— Все очень здорово получилось, Ким! — сказала вслух. — Много впечатлений, в голове от мыслей тесно, нужно еще разобраться… Но вы — молодцы!

— Нужно садиться и писать, — уверенно сказал Максим, втайне радуясь тому, что обнаружили Кима вдвоем с этой бойкой толстушкой. «А детишки-то у них будут чудо-богатыри!» — определил, сосватав.

— Писать рано, — возразила Светлана. — Ведь нужно очень тщательно отобрать материал: чтобы пощадить людей, если уж они покаялись, а тем более — родителей, близких… но вместе с тем нельзя разводить сиропчик — ведь это должно остеречь других, заставить взяться за ум… — Опять присмотрелась к Эле. — Вы, наверное, учитесь вместе с Кимом?

— Мы с ним второй уж год за одной партой сидим, — ответила та с улыбкой.

— Ну и славно, что так… — Однако можно было уловить, что Светлану раздосадовала эта школьная идиллия. — Да, Ким, чуть не забыла: папа просил напомнить тебе, что ты обещал ему показать какую-то стародедовскую охотничью реликвию, обещал занести…

— Обещал, верно.

— Так не забудь, он ждет…

Повернулась, взяла Максима под руку.

Когда за ними захлопнулась дверь, Эля передразнила:

— Па-апа ждет… реликвия… Знаем мы этих пап. Знаем эти реликвии. Сама, поди, ждешь не дождешься! Чего она к тебе липнет?

— Ты что несешь? — рассердился Ким. — Язычок у тебя чересчур бойкий…

— Ладно, не кипятись. Пойдем лучше танцевать, — примирительно засмеялась Эля.

Светлана и Максим неторопливо шагали по вечернему городу, с удовольствием вдыхая прохладный воздух после духоты клубного зала.

Максим, придя в хорошее настроение, что-то напевал себе под нос.

— Умоляю, Макс, не вой! — сказала Света. — Речи, речи, а тут еще твое нытье… тишины хочется.

— Что с тобой? Я думал, после этого мероприятия — оно ведь тобой и задумано — ты будешь чувствовать себя на вершине блаженства и удачи.

— А я не чувствую.

— Почему же? Откуда такая перемена настроения? Ну да, впрочем… Спасла от суда четырех жуликов, а завтра четыре новых появятся! Либо те же самые… И ты опять кинешься обращать их к добродетели? Не лень копаться в грязи?

— Золото, Макс, вымывают из грязной породы. В склизкой плоти раковин таится жемчуг. На навозе взращивают цветы… Ты все это должен знать.

— Знаю. Но в какой мере эти образы подходят к случаю? Меня все чаще посещает мысль о зряшности наших усилий, наших копаний — ни цветов, ни плодов… Ты уверена, что наши статьи, передачи действительно влияют на умы людей?

— А не потому ли, что статьи наши зачастую пресны, едва теплы, как болотная водичка? Они иногда только раздражают людей, вместо того чтобы увлечь, зажечь, заставить мыслить.

— Да для иного читателя хоть кровью сердца пиши, все выжми из себя, а ничего с его ленивой и порочной душонкой не поделаешь. Пробежит глазами столбцы, ухмыльнется да спать завалится.

— Кто-то так и поступит, а кто-то и нет. Кто-то задумается! — возразила Света.

— Человек непостижим, Света… сколько тысячелетий учат его добру… какие умы брались за это… А он все бродит с финкой по темным улицам…

— Но ведь отдельный человек живет на земле не тысячелетия! Он каждый раз заново познает мир, жизнь… Ты видел, сколько молодежи пришло сегодня? Как же не помочь им добрым словом, если имеешь для этого хоть малейшую возможность!