— Мы очень виноваты… — продолжил он тихо, уже не заглядывая в написанное, а от себя, от души, искренне и горько. — Наверное, мы заслуживаем тяжелого наказания, но если вы учтете, что мы сами сознаем… И еще я хочу предостеречь своих сверстников, чтобы жизнь их не пошла наперекосяк, как моя… Но и взрослых я тоже прошу, чтобы они были чутки к ребятам, у которых детство складывалось трудно, как у меня…
Юр скомкал тетрадь, сунул ее в карман брюк и понуро направился к своему месту. В притихшем зале был особенно отчетлив звук его шагов по гулким доскам сцены.
И сразу, едва он сел, поднялся с места Габэ:
— Юрка сказал все правильно! Про нас иногда говорят: мол, из неблагополучных семей. А все ли представляют, чего стоит это неблагополучие? Думают, что просто пряников нам недостает. А вот мне и хлеба порой не всегда доставалось досыта… Разве это не вызовет озлобления?
Люди в зале начали покашливать, кое-где возникли приглушенные споры.
Руку протянула Светлана:
— Товарищ председатель, разрешите мне задать несколько вопросов Габэ?
— Пожалуйста, — сказал Гена Игнатов и пояснил залу: — Светлана Туробова. Именно у нее и решили «одолжиться» в темном переулке эти дружки…
Она взошла на сцену.
— Ты вот, Габэ, говоришь, что озлоблен, — сказала громко, но спокойно. — А на кого, позволь тебя спросить?
— Хы! На кого… На жизнь. Почему она у меня такая, а у других иная.
— Но ведь никто из окружающих людей не причинил тебе зла намеренно. В наше время любой и каждый имеет возможность жить достойно: учиться, работать, хорошо питаться, одеваться не хуже других, отдыхать с толком. Если, конечно, человек сам не склонен к тунеядству…
— А если у меня так не получается — отдыхать с толком! — буркнул Габэ. — Если мне нужен не ваш тягомотный толк, а нужна веселая компания.
— И непременно с выпивкой, да? И это уже — привычка. Когда же ты успел пристраститься к этому? Неужели — пример родителей…
— А что?.. Пьют — не просыхают.
— Ты уже взрослый человек, Габэ, и мог бы сам попробовать разобраться в этом. Может быть, твоих родителей когда-то ранила жизнь, — продолжала Светлана. — Неудачи надломили — в том числе семейные. Я не оправдываю их — но пытаюсь понять… Нельзя же заживо хоронить себя, тлеть в пьяном смраде!.. Но сейчас речь — о тебе! Ты обязан понимать свою ответственность перед обществом. Перед самим собой, наконец… Вот ты сейчас обвиняешь в своих несчастьях родителей, а ведь будут у тебя и свои дети. Представляешь, какая жизнь будет у них, какими они вырастут при таком отце? Они ведь когда-нибудь тебя тоже проклянут. И так из рода в род?..
Габэ озирался растерянно.
Света спустилась в зал, села на свое место. Максим поспешил пожать ей руку, выражая горячее одобрение.
— А теперь попросим выступить Кима Коткова, который защитил в тот вечер девушку, — сказал Геннадий. — Это парень с нашего завода, передовик, да вы его знаете…
В зале зааплодировали.
Ким появился на трибуне, отвел пятерней упавшие на глаза волосы, заговорил:
— Да, сиротское детство — не сладость. Знаем мы и о неблагополучных семьях. А еще знаем, что и в самых благополучных семьях — таких, что любят по телевизору показывать: справа книжная полка, а слева дорогой ковер, — и в таких семьях, случается, неправильное воспитание порождает моральных уродов… Нет, уж извините, я не сторонник этих оглядок, поисков оправданий и причин. Я считаю, что каждый молодой человек должен вполне сознательно взвешивать свои поступки и отвечать за них! Нужно почаще задавать самому себе прямой и жесткий вопрос: «Как мне следует жить на этом свете, коли я родился человеком?» И чем раньше поставишь перед собой этот вопрос, тем лучше… Ссылаться на различные причины, по-моему, просто легче: не так меня растили-воспитывали… обидели… не вовремя поднесли тарелку… Но если каждый будет вот так ныть да плакаться, а под это дело шкодить, тогда, выходит, что угодно можно объяснить и оправдать? Нет, я не за жестокость наказания, а за то, чтобы человек был требовательней и строже к самому себе…
Он усовестился своего назидательного тона, своей горячности. Махнул рукой, оторвался от трибуны и, минуя лесенку, спрыгнул со сцены.
Однако в зале гудели одобрительно, все поняв из того, что он сказал и что хотел сказать.
Неугомонный фрезеровщик Мусанов снова подал голос:
— А что, разве они все без родителей, несчастные сиротки? Вот ты, например, в бархатных штанах?
— Я? — вскинулся Сашик. — Я — нет! У меня родители есть. Мама — Софья Степановна Пунегова…
— Пунегова? Знакомое имя. Уж не та ли, что в облсовпрофе? Тогда, может быть, твоя мама расскажет нам о своем сыне — как он дошел до жизни такой?..
Из соседнего ряда поднялся Петр Максимович Пунегов. Лицо его было темно, он произнес подавленно:
— Софья Степановна не смогла тут быть… а я — отец Саши.
Все с шумом повернулись в его сторону.
— Мне, как вы сами понимаете, стыдно сидеть здесь и все это слушать… — начал он, глядя поверх голов, даже поверх сцены. — Вы, конечно, хотите знать: отчего сын обеспеченных родителей, в чьем доме полный достаток, вышел на улицу… отнимать у девушки пятерку… Я и сам ломаю над этим голову. Значит, есть прорехи и в укладе нашей семьи. Может быть, главная беда в том, что нет согласия: каждый член семьи больше всего оберегает свою независимость, не терпит вмешательства… а это пагубно — сами видите, к чему приводит… — Его лицо, испещренное морщинами, все больше старила скорбь.
— Саша, а что сам ты скажешь? — спросил Геннадий Игнатов. — Тебе что же, не жаль своих родителей? За что ты их мучаешь?
— Я ведь не нарочно…
— Ну, а все же, как ты пристал к этой компании?
— С ними весело.
— Пьянство да грабеж — разве это веселье?
— В школе скука. И дома тоже… Хороших товарищей не было у меня.
— Ты живешь в новом квартале, там много твоих сверстников. Чем они занимаются по вечерам?
— А кто во что горазд…
— Разве с ними не ведется никакая работа?
— Работа? — удивился Сашик. — Ну, ведется. Если кто провинится — вызывают в детскую комнату милиции…
— Всяк самим собой занят, — добавил помалкивающий до сей поры Валерий. — О себе только печется.
— Значит, вы ничего хорошего, что есть в жизни, даже и не замечаете? — спросила из зала Светлана. — Героика будней — не ваша стихия?
— Не моя. Да и никакой особой героики не вижу, — дерзко ответил Валерий. — Люди работают, чтобы заработать, чтобы есть, пить да детей плодить…
По залу прокатился гневный шум. Гена Игнатов с трудом утихомирил всполошившихся людей:
— Тише, товарищи! Мы ведь сюда для того и пришли, чтобы поговорить начистоту, откровенно… а откровенность, бывает, и режет, и оскорбляет слух, что поделаешь… Теперь просит слова товарищ со сплавного рейда, где работает Юркин — один из провинившихся.
Грузный мужчина с резко очерченным лицом заявил непререкаемо:
— Мы завтра же и уволим его. Нам работники нужны, а не шпана… и не сочинители речей!
— Да как же можно увольнять его сейчас? — сказала сидевшая по-прежнему рядом с Кимом Эля. — А что с человеком дальше станется?
— Об этом ему следовало думать раньше. Не младенец… У нас и без того хватает нарушителей дисциплины. Где кого уволят, тот к нам и стучится…
Затем выступал представитель автошколы, порывистый цыгановатый человек лет тридцати пяти:
— А я вот надеялся сделать из Валерия Кызродева первоклассного шофера. У него есть способности. И машину понимает, и за рулем — молодец… Кстати, он еще и фотографирует хорошо, оборудовал в нашей школе стенд… — вздохнул горестно, добавил: — Жалко, что с таких вот юных лет некоторые люди как оборотни — поди знай, которое лицо у них настоящее…
О Габэ говорила секретарь комитета комсомола стройки — подвижная, как трясогузка, полнокровная девушка:
— Мы и прежде замечали за ним всякое, — сыпала она, — поэтому решили заняться индивидуальным воспитанием. Прикрепили для шефства над ним Людмилу Туисову, активистку, лучшего штукатура. Но товарищ Туисова, видимо, к поручению комсомола отнеслась формально, на своего подопечного не сумела воздействовать… за это понесет наказание!
