Их губы вновь соединились.

— А знаешь, — вдруг сказала Света, убирая с лица рассыпавшиеся волосы, — в этой последней командировке Максим сделал мне предложение…

Ким едва не вскочил на ноги, но сдержался, как подобает мужчине.

— Что же ты ему ответила?

— Много будешь знать — скоро состаришься… — подразнила она.

— Но я должен знать. Теперь — должен!

— Я ответила ему, что пока вообще не собираюсь замуж.

— Вот как? Значит, все-таки оставила человеку надежду — ему. Ну, а мне что же?

— А вот тебе я и не нашла, что ответить… дура несчастная.

Он опять притянул ее к себе, заговорил жарко:

— Нет, это я, наверное, дурак. В народе говорят: дураку — счастье… и вот оно — мое!

— Ох, и лют же ты, оказывается, до поцелуев, Ким Котков!

— А я до всего лютый. Делать так уж делать… — успел пошутить он.

На озере было тихо.

Кряквы, оставшиеся в добром здравии, давно скрылись в зарослях тальника. И лишь пичуга на березе, не теряя надежды, взывала страстно: «Тут я, тут я! Тут, тут, тут я!»

А вдали отсюда, у избушки бакенщика, подмываемой вычегодской весенней водой, сидел над костром Николай Васильевич Туробов, подбрасывая хворост в огонь: уже трижды закипала и опять остывала душистая уха, а тех, для кого он ее спроворил, все нет и нет… известное дело — молодежь!