Солдат Иван начал осторожно расспрашивать Бисина о его ратных подвигах на последней войне, о снайперских делах. Тот рассказывал охотно. И сам тоже задавал вопросы. Выяснилось, что они — два коми охотника — частенько одними и теми же приемами умели перехитрить фашистов. И эта память о грозовом времени будто несколько примирила их.

Утомленные разговором, они снова умолкли.

Но вместе с тем… их недавний поединок, все, случившееся здесь, продолжало висеть над ними, будто плаха слопца, — едва держась, — готовая в любое мгновенье сорваться со сторожка и прихлопнуть…

Бисин первым высказал это вслух.

— Похоже, Солдат, что все-таки нам тесновато на земле оказалось: вот и надо уйти — обоим…

— Похоже, что так, Бисин.

— Сдохнем… но после нас на земле Коми, уж точно, не будет таких охотников, как мы, а? Никогда уж не будет…

Эта мысль, словно каленым железом, ожгла Солдата Ивана:

— Может, и так… Молодежь вся на «Жигули» пересядет да в города и подастся…

— Стало быть, не только мы с тобой виноваты, что схватились тут, — так уж бог решил, судьба указала, что пора ставить точку…

— Я-то, конечно, мечтал еще внука приохотить к лесной науке.

— Да и у меня, не скрою, было такое желанье, — вздохнул Бисин. Помолчал, спросил опять: — Эй, Солдат… ну, а если мы выживем, то как дальше-то будет?

Солдат Иван, разумеется, ждал такого вопроса — его тоже заботили мысли о том, что делать дальше с Бисином.

— Хотел было в суд на тебя подать… Чтоб там разобрались что да к чему…

— Но прежде-то чем судиться, надо еще на ноги встать! — усмехнулся Бисин.

— В том-то и дело, язви тя в корень.

— Стало быть, изменил ты свое решение?

— Изменил…

— А как, ежели не секрет?

— До возвращения мальцов наших погожу, помолчу. Не тебе, а им расскажу…

— Что? — голос Бисина дрогнул.

— Говорю, не расспрашивай, — отмахнулся Иван.

— Неужто думаешь, что слово твое меня больше ранить может, чем пуля?

— Это как знать… Но обо всей твоей жизни злодейской, Бисин, я расскажу Вадиму.

— Нет, не скажешь. Не сделаешь, не посмеешь… — пробормотал Бисин.

— Посмею. Пусть твой внук тебя судит. Пусть он приговор выносит.

— Лучше убей меня… но мальчонку не трогай! Не говори… — прохрипел Бисин. — Пускай мое со мной уйдет — в могилу…

— Я расскажу, — не отступался Солдат Иван. — Расскажу, коли хватит на то моих сил. Чтобы остеречь его, пока не поздно… Пусть знает…

Солдат Иван вдруг изошел стоном, голова его откинулась, подбородок заострился. Было слышно в тишине избушки, как он скрежещет зубами, пытаясь превозмочь боль.

На улице раздался ликующий лай собак: Сюдай и Султан встречали юных хозяев.

Ребята зашли в избушку, бросились каждый к своему деду.

— Сейчас я вас семужьей икрой накормлю! — весело сообщил Вадим. — В ней столько силы, что разом поставит вас на ноги!

Ваня отер тряпицей взмокший лоб Солдата Ивана, спросил озабоченно:

— Что с тобой, дедушка? Плохо тебе?..

— Воды… дай мне, Ванечка, водицы испить — запеклось что-то в горле…

— Сейчас, — внук метнулся к берестяному коробу с водой, зачерпнул кружкой, вернулся, поднес к синеватым губам. — Нет, не поднимайся, я буду цедить помаленьку…

Капли воды разбегались жемчужинами по заросшим морщинистым щекам. Но все же Солдат Иван почувствовал себя легче.

— Теперь скажи ему, чтоб подошел ко мне ближе… товарищу своему скажи, Вадиму…

— Что он? — удивился Вадим. — Меня зовет?

Бисин беспокойно заерзал, попытался даже опереться ладонями об полок — и это ему удалось — он чуть приподнялся. Откуда только силы взялись?

— Вадим, не подходи к нему… не слушай его! — задыхаясь, быстро заговорил он. — Наверное, у него горячка пошла, у Солдата, — видишь, в бреду он, несет бог весть что, не разумея… кончается он, точно…

— Дедушка!.. — Ваня испуганно приник к его груди. — Тебе плохо? Где болит?.. Мы принесли лекарства — я сейчас… Какое дать — валидол?

Но рука Солдата Ивана, приподнявшись почти невесомо, погладила его по голове:

— Ничего, Ванечка, ничего не надо… И вовсе я не в бреду. Не бойся, не скажу лишнего…

— Не слушай его, не слушай!.. — Бисин, впиваясь ногтями, цеплялся за куртку внука, пытаясь его удержать.

— Но почему, дед? — недоуменно и недовольно спросил мальчик. — Пусть он говорит. Я хочу выслушать. Хочу узнать… Что он может мне сказать о тебе такое, чего мне знать не положено?

— Не слушай, не слушай… Врет он!

Ваня растерялся: с одной стороны, он понимал, что дедушке плохо, и ему ни в коем случае нельзя затевать долгих речей, да что там — лучше и словечка бы не говорить, поберечь силы. Но вместе с тем он настолько доверял своему деду, что знал: если уж тот пытается что-то сказать — то не попусту, значит, так надо.

И еще Ваня знал: коли Бисин так яростно возражает, значит, нужно делать наоборот. Всегда нужно делать поперек того, что желают Бисины!

— Говорите, — Вадим встал и подошел к ним. — Я вас слушаю.

Огненный Глаз, исчерпав в своем порыве последние силы, рухнул, как подрубленный, на жесткий сенник.

— Говори, дедушка… — тихо сказал Ваня. — Говори, если надо. Если ты можешь.

Но дедушка молчал. Веки его были плотно смежены. Губы сжаты.

На улице вдруг истошно заголосил Сюдай.

— Что?.. — спросил Вадим. — Что с ним? Послушай сердце. Или дай я лучше прощупаю пульс — я умею, вот так…

Однако рука Солдата Ивана, шевельнувшись, выпросталась из рук Вадима, чуть приподнялась, и указательный палец дал им понять: слушайте. Значит, глаза старого охотника были прикрыты оттого, что он прислушивался к какому-то звуку, который пока уловило только его ухо.

Нет, не только: вот и Сюдай на улице осекся, умолк.

Ваня и Вадим, разом повернув головы, прислушались к тишине.

Отдаленный рокот, похожий на шум воды, падающей со Звонкого переката, донесся сюда. Но это была не вода, не порог — потому что порог и вода были далеко, а этот рокот явственно нарастал и приближался.

— Вертолет! — воскликнул вдруг, догадавшись первым, Вадим.

— Да, вертолет… — согласился Ваня и тотчас спросил: — Ваш?

— Не знаю. Может быть, и наш, хотя рановато ему за нами. А может быть, просто пожарный летит, патрулирует над тайгой…

— Надо подать ему знак! — Ваня вскочил. — Разожжем костер, пусть увидит — пусть поймет, что беда здесь…

Они опрометью выскочили из избушки.

Грохот мотора теперь был совсем близок.

Мальчики запрокинули головы.

Над вершинами сосен показалась машина с выпуклым брюшком, окрашенным светлее, чем все туловище, над ним сверкал прозрачный нимб мельтешащих лопастей, и на кончике длинного хвоста вращался винт поменьше, похожий на детский ветрячок.

Оглушенный грохотом лес провожал это видение многократным эхом.

— Улетел… — дрогнувшим голосом произнес Ваня и чуть не заплакал.

— Ничего, он вернется, — обнадежил Вадим. — Если это наш — вернется: ведь мы оставили в доме записку…

— А если это патрульный — он вернется на дым. Давай разжигать костер!

К ночи похолодало, и улица обезлюдела. Ее жиденько освещали редкие фонари.

Окраина ли это? Ответить трудно. Ведь уже и на окраинах северного города, где еще недавно были пустыри, строили теперь многоэтажные каменные дома.

И ближе к центру поднялись новые кварталы зданий, сияющих россыпью огней, — это были самые высокие, самые красивые дома, на которые, случалось, с почтением оглядывались даже приезжие люди из Москвы и Ленинграда, из других именитых и славных городов.

Но вдруг эти новые кварталы прерывались, расступались, оставляя опушки и просеки: там тянулись цепочки стародавних деревянных домов, огороженных заборами, из-за которых потявкивали дворовые псы, а иногда доносилось и протяжное мычанье коров.