Это были островки прежнего уездного города — каким он был когда-то весь, из конца в конец, — и оставили их, как догадывался Ким Котков, не потому, что позабыли о них, промахнулись невзначай, и не для заповедной памяти, а для того, чтобы впоследствии возвести здесь еще более высокие и смелые строения, может быть даже небоскребы, почему бы и нет?..

Однако сейчас, попадая сюда с ярко освещенных городских улиц, человек вдруг испытывал странное чувство: будто нежданно-негаданно оказался на далекой и неведомой планете, покинутой ее обитателями.

Впрочем, сейчас Кимом владели более приятные и внятные ощущения. Он еще чувствовал прохладу и свежесть губ Эли, тесно прильнувшую грудь, которая даже сквозь заиндевелый мех ее шубы передавала горячечный и пылкий ток крови.

Он все больше привыкал к ней. С тех пор, как впервые проводил ее после уроков в вечерней школе к дому, где она жила, Ким не задумывался, как далеко зайдет у них дело. Ему было хорошо с Элей, девушка влекла его к себе определенно и сильно.

Ну, а если бы, предположим, они не сидели бы за одной партой, если бы рядом с Элей был другой парень, а с ним — другая девушка? Что же, они бы так и не нашли друг друга?

Сегодня преподавательница литературы Нина Михайловна перед всем классом прочла вслух сочинение Кима Коткова. Тема была свободная: «То, что дорого и свято». Пиши, что душе угодно. Нине Михайловне, вероятно, хотелось поближе узнать своих великовозрастных учеников. Сочинение Кима называлось «Тропинка в зимнем лесу». Он, как сумел, постарался изобразить красоту природы, которая не тускнеет даже в студеную зиму. Все сказали: хорошо написал, и с чувством, и складно, будто видишь своими глазами, и вроде без грамматических ошибок — во всяком случае на слух.

Но больше всех торжествовала Эля. Ее глаза сияли гордостью: вот какой у меня сосед по парте, вот каков мой избранник!

Ким шагал размашисто и быстро. Не только настроение было приподнятым, но и весь он, казалось, словно окреп, стал как будто уверенней, сильнее, даже вроде бы еще выше ростом.

«А Генка, наверное, уже спит, если опять не ломает голову над тем самым… да-а, тугой орешек мы взялись расколоть! Это не сочинения писать о зимних тропинках в лесу — это поважней и посерьезней».

В последнее время они с другом по общежитию Генкой ломали голову над одним изобретением. Замочек был весь на виду и насквозь понятен, но вот ключик к нему подобрать пока не удавалось. То есть был и ключик, однако они еще не определили в точности всех зубцов и срезов его бородки — ключ не лез, не поворачивался в хитром замке.

А если выразить идею в общих чертах, то друзья, Ким Котков и Гена Игнатов, решили изобрести прибор, с помощью которого можно было бы определить износ поршневой системы внутри мотора, — определить, не разбирая мотора, в момент работы двигателя, будто заглянув в него сквозь прозрачное стеклышко.

Это позволило бы заранее определить усталость сердца машины, узнать, на что еще можно рассчитывать, сколько времени можно еще спокойно эксплуатировать двигатель. О, сколько пользы это могло бы принести, если бы получилось…

«А если одного фотоэлемента тут еще недостаточно? Если нужен и другой датчик, столь же чувствительный? Скажем, прибор, измеряющий наличие перемолотой железной пыли в смазке, в масле…»

Эта неожиданная мысль подстегнула Кима. Хотелось ринуться в бег, уже не останавливаясь, не переводя дыхания, бежать до самого общежития, ворваться в комнату: «Генка! Вставай, черт, есть идея…»

Впереди, у перекрестка, притормозил встречный ночной автобус, натужно, со скрипом переломил створчатую дверь, высадил одного человека и — вжик — на скорости промчался мимо, обдав бензиновым духом.

И еще не успели исчезнуть его красные огоньки, как в переулке, сбегающем под гору, послышался отчаянный женский крик:

— О-ой!.. Помогите!!!

Ким, вздрогнув от неожиданности, застыл на месте. «Напали на девушку… оравой… хотят… Что же делать? Бежать туда, на крик… или, наоборот, бежать в другую сторону, домой, будто ничего не слышал?»

В груди сильно колотилось сердце.

«Я боюсь, боюсь…» — сверлила душу и холодила лопатки противная, докучная мысль.

«Кто знает, что там за люди, сколько их… что могут сделать, на что решиться…»

— Помогите!.. — снова послышался крик. И оборвался вдруг. Похоже, зажали рот, сдавили горло.

Ким выхватил из кармана куртки кожаные перчатки, натянул на трясущиеся руки. И сразу же почувствовал: кулаки стали тяжелыми, будто литыми.

Он бросился с горы, как в бездонный омут: сердце, только что замершее в минутном страхе, зажглось удалью.

От стены ближайшего дома метнулись две тени — к нему, навстречу.

Ким заорал изо всей мочи:

— Лейтенант, наперерез!

Даже сам изумился, откуда взялись вдруг эти слова.

Потом, как разъяренный медведь, навалился крупным своим телом сразу на двоих: кому-то сунул кулаком в рыло, а кого-то пнул ногой.

«Нет, крик был дальше — эти, вероятно, на стреме».

Не останавливаясь, бросился вперед. Отваги прибавилось, потому что заметил: парнишки еще молодые, не заматерелые бандюги, с этими он, пожалуй, справится.

Частый стук каблуков по дощатым мосткам, очищенным от снега, был слышен впереди. Однако никого не было видно. Ким сбавил прыть. «Ну, кажется, разбежались все…»

И едва успел так подумать, как из-за полуразобранной поленницы слева на него набросились еще двое. Ким снизу вверх поддал переднему в челюсть, и тот, вскрикнув, отлетел в сугроб. Но другой успел врезать Киму по голове чем-то тяжелым. «Кастет! Лишь бы не потерять сознание…»

Ким успел ухватить парня за руки. «Погоди, сейчас перестанешь брыкаться! Только бы дружки твои не подоспели…»

Парень запыхтел, застонал и сразу как-то обмяк.

Ким с трудом поднялся и чуть не рухнул в снег: так сильно кружилась голова. Прислонился к поленнице, сунул вспотевшее лицо в снежную шапку на дровах.

Того, что улетел в сугроб, не было видно, удрал, наверно. «Испугались милиции-то!» — подумал Ким. Порадовался, что сообразил крикнуть: «Лейтенант, наперерез!»

В угорье улицы, освещенном одиноким фонарем, опять послышался стук каблуков, но теперь этот стук приближался.

— Вы кто? — спросил испуганный женский голос.

— Лейтенант Иксов, — ответил Ким, сдерживая надсадное дыхание.

— Спасибо вам, товарищ лейтенант, — с облегчением в голосе сказала она, приблизясь. — Выручили, может быть и спасли… Ой, да у вас лицо в крови! А у меня даже носового платка нет, сумку отняли…

— У меня свой есть, вот.

Киму вдруг захотелось, чтобы эта девушка (а она была совсем еще молоденькой) и вправду прикоснулась к его лицу. Голова все еще кружилась. Волосы взмокли. Наверно, действительно сочилась кровь.

Он носком башмака шевельнул лежащего парня.

— Эй, вояка, вставай! Посмотрим, кто ты такой.

Тот приподнялся.

— Вставай, вставай! — Ким ухватил парня за шиворот и поставил на ноги. Это был юнец лет семнадцати, долговязый, чуть ниже Кима ростом, но более хлипкий. Ким выдернул у него из рук оправленную в резину свинцовую плашку.

— Ну, что теперь будем делать? Ведь за такие подвиги, кажется, не дают ни орденов, ни медалей?

— Отпустите меня… — выдавил парень.

В доме рядом, под окнами которого все произошло, вдруг зажегся свет. И даже на улице стало чуть светлее. Появились двое мужчин в телогрейках, — похоже, что отец с сыном.

— Вот, вышел было на двор по нужде, — сказал пожилой, — слышу: пыхтят, кряхтят. Неладное, думаю, дело… Разбудил Петра, давай-ка выйдем, поглядим, что там творится?

— Складно сочиняете, дядя! — вдруг отозвалась сердито девушка. — Когда на меня напали, в доме еще горел свет. А когда кричать стала, тогда и погас…

— Да что ты, касатка! — возмутился тот, но Ким подумал: врет. — Экую напраслину возводишь… Знай мы, в чем дело, сразу бы кинулись на помощь!