Солнце здесь с трудом просачивалось сквозь густую завесу хвои, и тень была даже мрачновата. А лыжня обильно усыпана игольем, шишечками, пылью коры — и скольжение стало похуже.

— Ой, сколько насыпалось! — Света запрокинула голову, посмотрела вверх. — А ведь не заметно, чтобы хвоя пожухла…

— Ель меняет свой мех, — объяснил Ким. — В лесу, как поглядишь, всяк норовит сбросить в срок старую одежду: что осина с березой, что горностай с зайцем. И сама земля тоже перестилает покровы… Видно, природа — леса и воды — не может жить, не обновляясь постоянно…

— Да, но ель-то какова искусница! Кажется, что всегда зелена, всегда одета, а и она сбрасывает свои наряды.

— Только тайком. Стыдливая девица, не дай бог, чтоб ее увидели нагишом… Вообще, ель — замечательное дерево. — Киму хотелось рассказать Светлане все, что он знает о лесах, а знал он многое. — Посмотри, какие все они стройные, как остры их верхушки. А почему елки всегда остроконечны, даже самые древние?

— Почему же?

— Говорят, что ель продолжает расти до последнего своего дня и часа.

— Правда? Вот бы и нам так же! — воскликнула Света. — Чтобы стройности никогда не терять.

— Тебе это пока не грозит, — ответил Ким, задержав взгляд на точеной фигуре девушки. И тотчас ощутил, как загорячилась кровь во всем теле.

Свернули в сторону от визирки и вскоре вышли к долине ручья. Спуск здесь был хорош: лыжи катили сами собой, безо всякого усилия. И место тут веселое, солнечное, раздольное. И кругом ни души — лишь они вдвоем.

Теперь Света шла неторопливо, плавно. Солнце, достигшее зенита, подернулось маревом, тонкой пеленой облаков. И чистый снег уже не слепил, а только посверкивал крошечными, будто стеклянная пыльца, искрами.

Ким нагнулся, набрал горсть, окунул губы, утоляя жажду.

— Не ешь снег — простудишь горло! — остерегла Светлана. — Ведь ты сейчас разгорячен…

— Пить охота — спасу нет…

От дороги к лесу проскакал зайчишка. Снег под елью пестрел золотистой шелухой — ясно, белочка лакомится шишкой. Запрокинув головы, они долго высматривали зверька среди пушистых лап, да разве увидишь!..

— Гляди, гляди! — воскликнула Света. — А здесь кто-то щель специально сделал и шишку в ней пристроил, закрепил — неужели дятел?

— Дятел, конечно.

— Изобретательный товарищ!

Света подняла две еловые шишки. Одна была нетронутая, тугая и гладкая, как большая пуля, а другая растрепанная вся, взъерошенная.

— Славно потрудился! — удивлялась она, разглядывая истерзанную шишку. — Э-э, а два зернышка все же оставил зачем-то…

— Из них у дороги вырастут две ели, — объяснил Ким. — Видишь, даже дятел заботится о лесоразведении. Ну а эту, нетронутую шишку он просто уронил, а искать поленился… Давай передохнем здесь несколько минут: мне нужно нарезать веток можжевельника для ножен, — старые, дедовские еще, разваливаться начали…

— Почему нужен именно можжевельник?

— Это дерево очень крепкое, легкое и без смоляного духа. Мы в детстве из него и луки мастерили для стрельбы. Ох, и баталии случались!

— А почему ты хочешь сделать ножны из дерева? Ведь ты, я знаю, мастер по металлу…

— Те, что по металлу, всегда тайно влюблены в дерево, — усмехнулся он. — Вот я эти планочки опалю огоньком, отполирую осколком стекла, потом насечку сделаю — старинный охотничий орнамент — любо-дорого будет взглянуть.

Ким, свернув с лыжни, запурхал по сугробам. Нашел дерево, постучал по нему рукоятью ножа — годится, — потом срезал мерзлый можжевеловый сук толщиною в руку.

Света, незаметно для него, навела объектив фотоаппарата, нащелкала пяток кадров.

Потом они двинулись дальше. Вышли к просторной поляне.

— Похоже, тут была заимка? — спросил Ким.

— Да, это Гордеев починок, — не упустила случая щегольнуть своими знаниями Светлана: ведь она лучше его знала эти места. — Рассказывают, что жил здесь какой-то Гордей, отшельничал, может…

Пустырь, начинавший затягиваться молодым леском, был, очевидно, высоким берегом лесной речки, потому что за снежной извилистой полосой, в угорье, опять возникал густой лес.

— Красивое место выбрал себе Гордей, — сказал Ким в раздумье: вид нежилого починка навеял на него непонятную грусть. — Предки наши, коми дядья, не дураки были: посреди дремучего леса обживались с умом да толком… Тут, наверно, раньше всего было навалом: и дичи, и грибов, и ягод, и земли, конечно… Но какой же надо было иметь характер суровый, сколько силы и выносливости, чтоб поселиться вот так — в одиночку, среди темного леса…

— И вступить в единоборство с природой — за жизнь! — воскликнула пылко Светлана. Ее воображению представился на миг этот неведомый Гордей, обитавший здесь давным-давно. И почему-то он был похож на Кима, разве что постарше. Но тотчас она сама испытала смущение от своего восклицания: уж очень по-газетному оно прозвучало, и не просто из газеты, а именно из «Юности Севера»… не проговаривает ли она мысленно строки своей ненаписанной статьи?

Вышли на край крутого обрыва. Увидели нескольких парней, отдыхающих то ли перед спуском, то ли после обратного восхождения. В глаза бросилась изгородь, сделанная из обломков лыж, как бы предостерегающая каждого, кто рискнет скатиться здесь: «Подумай, друг, о возвращении домой, прежде чем отважиться!»

— У этой горы, ребята, есть конец? — осведомился у парней Ким.

— Есть, да только далеко — почти в преисподней… — засмеялся в ответ один из них.

Ким оттолкнулся палками, чуть присел, и хорошо смазанные лыжи понесли его по крутизне, все набирая и набирая скорость. В уши хлестнул невесть откуда взявшийся ветер. «Надо было прикрыть их…» — подумал он в досаде. Снежная пыль била в лицо, высекая слезы из глаз. На глубоких выемках его подбрасывало, он взлетал и, пронесясь в воздухе, опускался, пружиня ногами. Казалось, что на спине выросли крылья… Но что там чернеет прямо посредине лыжни? Тень?! Нет, вот задвигался…

— Эй, берегись, раздавлю! — заорал он что есть мочи.

Тот, некто, кубарем перекатился с лыжни на обочину, на миг встретились взгляды — один подернутый завистью, а другой горящий торжеством и удалью… Вперед!.. Стремительней… Палки изредка чиркали по снегу, на ухабах лыжи громко всхлопывали… Извилина! Держись — не то шарахнешься об ель. Наклонись немного вправо… Отлично! Шалый ветер свистит в ушах и вдруг — фьюить — сорвал со взмокшей головы шапчонку… «Надо было поглубже натянуть! Ну да ничего, назад ведь не свернешь… небось не замерзнем!» Девица с парнем, взбирающиеся навстречу «лесенкой», смеются, подбадривая: «Не тушуйся, друг, шапка — лишний вес!»

Но вот гора наконец тоже устает от крутого падения, выдыхается, становится пологой. Лыжи замедляют свой бег. Лишь теперь мышцы на ногах расслабляются, колени начинают подрагивать, в голове проносится залихватское, победное: «Спуск взят!.. Лыжи мои целы — не пойдут на загородку… Но решится ли съехать Света?»

Едва он подумал об этом, а она уже была почти рядом… вот она догоняет его, щеки пылают, глаза блестят, как черные ягоды, окрапленные росой…

— Как здорово! — слышит он ее счастливый крик. — Сейчас взойдем и еще разок скатимся…

— Знаешь, в нашем поселке, — сказал Ким, переводя дыхание, — говорят, жил мужик, и у него была такая прибаутка: «Эх, кабы кажинный день праздник, да чтобы в гости, да не иначе — туда и назад под гору…»

— Толковые мужики в вашем поселке! — рассмеялась девушка.

А с уходящей в самое небо вершины белой горы, со скоростью пули, летели все новые и новые лыжники. Менее удачливые на рытвинах зарывались носами в снег и дальше вниз катились уже кубарем…

Светлана и Ким съехали еще разок. А потом, пройдя вперед по лыжне, взошли на высокий круглый холм, с которого залитый солнцем лес смотрелся бескрайне, беспредельно. Местами он уже сбросил снежные шапки, зелень казалась ярче зимнего иноческого темного одеяния, и хвоя источала весенний родниковый запах.

Когда Ким, стараясь не зацепить лыжами притолоку, побрякивая креплениями, ввалился в комнату, Гена сидел за столом и сосредоточенно выстраивал столбик цифр в тетради. Возбужденному, переполненному лесной свежестью Киму стало даже как-то неловко — вот потревожил ученого человека.