— Все колдуешь? — сочувственно справился он.

— Есть маленько. Старик Мусанов подкинул одну идейку насчет поршней, но требуется расчет, без математики не обойтись. Какой только леший ее придумал, эту математику, что всюду она позарез!.. Нет, паря, чую, что придется поступать в институт, грызть сопромат и всякие интегралы-дифференциалы…

— Валяй. Но сегодня все науки — долой, — весело откликнулся Ким. — К семи часам сегодня мы приглашены к Светлане по случаю Восьмого марта… Форма одежды парадная, сапоги со шпорами, при орденах.

— Да ты что, я не пойду! — всполошился Геннадий. — Иди один, раз приглашен.

— Мы с тобою приглашены вместе. Так сказала Света. Значит, если не пойдешь ты, то не пойду и я…

— У них небось своя компания, свои разговоры. Будем там, как вороны, затесавшиеся в стаю чаек. Хотя ты-то, может, и нет…

— Что ты, что я — одного поля ягоды. Собирайся. Да поскорей: ведь надо еще в магазин заскочить — купить подарки, если что осталось на прилавках…

Они явились к семи тридцати. Не то чтобы забыли о назначенном времени или проявили небрежность, а просто сочли неприличным прийти точно в срок, к семи: вдруг да окажутся первыми, ведь гость, явившийся раньше других, всегда чувствует себя неловко, еще заподозрят в жадности.

На их звонок вышел Николай Васильевич, увидел пришедших — лицо его просияло радостью:

— Чолэм — здорово, наконец-то! Молодцы, что пришли… Раздевайтесь, ого, да вы уже не в шапках, а в шляпах — зиму пугаете? Ну, проходите — народ заждался… Как ты себя чувствуешь, Ким? Голова в порядке?

— Ничего! Моей голове еще не так доставалось. Знакомьтесь. Николай Васильевич, это — Гена Игнатов.

— Очень рад.

Подталкивая их к дверям большой комнаты, крикнул с порога:

— Вот, поглядите, каких молодцов я привел!

Молодцы были в добротных темных костюмах, в белоснежных рубашках с не слишком умело повязанными галстуками. Зато штиблеты на ногах сверкали.

Их правда ждали. И теперь разглядывали с нескрываемым интересом, оценивая и как бы сверяя с тем представлением, что было составлено заранее.

А они рядом, вместе — Ким и Геннадий — выглядели довольно внушительно, как бы подтверждая известную мысль о том, что на таких вот людях и держится белый свет, что с ними уверенней чувствуешь себя на земле.

Светлана познакомила их с остальными гостями, представила: Максим, Рудольф, Катя.

Максим протянул руку, будто добрым и старым знакомым, а другой рукой еще и похлопал обоих по плечам. Рудольф тоже держал себя по-свойски, даже укорил дружески за то, что припоздали и заставили глотать слюнки над яствами праздничного стола. Катя улыбалась, как ясное солнышко; и сразу удивила своей подвижностью — будто мячик — нередкое качество девушек, склонных к полноте.

— Давайте уж за стол, — торопила бабушка Светланы, суетливо передвигая на скатерти блюда и салатницы.

Ребята переглянулись, Гена, кашлянув, сказал:

— Мы тут по случаю праздника… для хозяек дома, конечно… маленькие сувениры… примите вот.

Ким развернул магазинный сверток, достал расшитые цветным узором тапки из оленьего меха:

— Это вам, бабушка.

— Да уж мне-то зачем? — ахнула старушка. Но тотчас прижала подарок пушистой опушкой к сухонькой груди, вытерла жилистым запястьем глаза. — Ну, большое спасибо вам, ребятки, что не забыли старую… дай вам бог здоровья! Сейчас пойду надену — и уж до скончания века своего не сниму, радость-то какая, и удобно, и тепло…

— А это вам, Светлана, — Гена открыл небольшую коробочку, вынул из нее прозрачный кулон на тонкой серебряной цепочке.

— Вы что, мальчики? — растерялась она. — К чему такой дорогой подарок! Ведь это янтарь!

— Мы решили, что он вам пойдет, — заверил Гена, однако друзья уже и сами поняли, что Свете нравится их подарок, и были довольны безошибочностью своего вкуса.

— Мало ли что мне идет!..

— Но это и главное, — сказал Ким.

— Пожалуйста, нагните головку, — попросил Гена.

— А что, и нагну… люблю все красивое.

Гена осторожно надел кулон на ее шею. Тоненькая серебряная цепочка мягко коснулась нежной девичьей кожи. Когда Светлана выпрямилась и встала против люстры, янтарь засиял подобно прозрачной капле лиственничной смолы, да ведь он и был этой застывшей смолой.

— Ой, Светка! До чего тебе к лицу… — восхитилась Катя.

Первый тост за столом попросили сказать Максима: вероятно, у него была прочная репутация краснобая.

— В такой день нелегко говорить тосты, — сказал Максим, щурясь на играющее искрами шампанское в бокале, — поэтому я предпочел заранее сочинить — да еще, извините, в стихах…

— Браво! Ура! — закричали все, вскочив с мест.

Светлана польщенно и счастливо засмеялась.

«Вот ведь что значит — талант, как у него вышло складно!» — подивился Ким.

Николай Васильевич торжественно внес большой супник с ухой из свежего налима — от него истекал умопомрачительный аромат.

— Вот это вещь! — воскликнул Гена. Сам заядлый рыбак, он за долгую зиму соскучился по свежей ухе. — Вы и зимней рыбалкой увлекаетесь, Николай Васильевич?

— Иногда заведу продольничек под лед — что и попадется…

— Ладно скромничать! — упрекнула отца Света. — Круглый год рыбкой нас потчует.

— Николай Васильевич — рыбак упорный: не хочет рыба клевать — он сам в воду залезет и ее за жабры подведет к крючку, — сказал Максим тоном своего человека в доме.

Николай Васильевич и Геннадий завели долгий разговор о хитростях подледного лова.

По правую руку от Кима сидела бабушка. Она пригубила шампанского и чуть захмелела. Неожиданно взяла его руку в свои сухощавые ладони, погладила ласково. Видно, старой холодеющей руке было приятно коснуться молодой и горячей кожи.

— Ты мне больше по нраву, чем этот Макса… — шепнула на ухо Киму, покосившись на Максима. — Он хоть и вальяжен и речист, а душою пуст, уж я знаю…

Ким зарделся, не находя слов. Но в голове мелькнуло: «Не худо бы и внучке твоей послушать такое разумное слово!»

Рюмка коньяка, налитого вслед за шампанским, приятно разморила его: все-таки сказывалась усталость после лыжной прогулки. Он почувствовал себя свободней. Впрочем, никто не заносился, все держались на равных и никто не чурался их, заводских парней, новичков за этим столом. Пили мужчины тоже на равных. Кроме Николая Васильевича, который едва притрагивался губами к своей рюмке. И еще Геннадий, когда разливали по очередной, прикрыл рюмку ладонью:

— Я — пас. Добрый дух, вселившийся в меня, предупреждает, что ему уже хватит — и тебе, мол, тоже, — пошутил он.

— Трезвенником хочешь прослыть? — поддел Рудольф, бывший уже заметно навеселе.

— Почему же прослыть? — удивился Гена. — Правда не хочу.

— Не нажимайте, зря — он у нас парень железный, — сказал Ким о друге, не скрывая гордости.

— Какой же, в таком случае, из тебя рабочий класс, если робеешь хватануть лишнюю рюмку? — задиристо спросил Геннадия Рудольф.

— Нет, правда, ребята, расскажите немного о себе… — Это уже Максим примирительным тоном переводил вопрос в другую плоскость. — Хорошо ли вам живется на свете? Какие мечты, какие жизненные планы? Только честно. Без газетных трафаретов — мы ведь сами газетчики, журналисты…

Пауза настороженности возникла за столом. Те, кто давно знал Максима, понимали, что его вкрадчивый тон даже опасней откровенных задиристых наскоков Рудольфа.

Но и сами ребята поняли, что вот — началась проба сил, выяснение — кто на что гож и кто чем дюж? — и они не торопились с ответом.

— Если говорить обо мне, — сказал наконец Гена, — то я на жизнь не жалуюсь.

— Хм… так бы мог ответить и жеребенок, резвящийся на лугу с сытым брюхом, — усмехнулся Максим.