— Но как спросишь? А впрочем, была не была… — Ким зажегся возможностью попробовать вкус журналистской профессии.

Они подошли к светловолосой девушке, обмахивающейся платочком, и он сказал ей первое, что взбрело на ум:

— Какие красивые волосы, чистый шелк… неужели у нас, на Севере, такие растут?

Та оглянулась бесстрашно, ответила дерзко:

— Растут. А больше ничего хорошего ты во мне не заметил?

— Как же, как же… все первый сорт, фирма. А позволь поинтересоваться: откуда ты, прелестное дитя? Работаешь или учишься?

— Учусь в торговом техникуме. А что?

— Здесь бываешь часто? Нравится тебе тут?

— Нравится, конечно. Только парней маловато, большинство девок… Послушай, а что же ты меня не зовешь танцевать? А-а, вижу, ты не один… Тогда и не кадрись — катись отсюда.

Парень в вельветовых джинсах долго не желал говорить, где работает, и даже когда Света назвалась корреспондентом «Юности Севера», ответил хмуро:

— На заводе.

— Нравится здесь? Не скучно?

— А где веселей?..

— Ну, может быть, есть предложения, пожелания? — допытывалась она.

Парень задумался, почесал затылок:

— Есть. Хорошо бы зал расширить, чтобы народу вмещалось побольше…

Девчушка-десятиклассница в растерянности моргала глазами:

— Я думала, что здесь читают стихи… и это самое — викторина… а здесь, оказывается, одни только танцы… Мы с подругой пришли сюда первый раз. Ну, ладно, мы согласны и потанцевать, но почему-то никто не приглашает…

Усатый метался по сцене, каким-то чудом умудряясь не запутываться ногами в петлях микрофонного шнура.

Восьмого марта Ким обещал прийти в гости к Эле. Но надо же случиться такому совпадению: именно в этот выходной и праздничный день Светлана предложила ему покататься вместе на лыжах, и Ким поспешил согласиться…

А сейчас он терзался раздумьями: как совместить оба эти обещания? Было шесть часов утра. В этот ранний час явиться к Эле с поздравлениями — не поймет, да еще удивится: почему с лыжами? Куда собрался? С кем?..

Или отказаться от лыжной прогулки? Обойдется ли Светлана без него? Конечно, обойдется. Она говорила, что там будут и ее друзья — Максим, Рудольф… Но до чего же Киму охота нынче в лес, на чистый воздух, на природу!

Он стал звать с собою и проснувшегося Генку, однако тот отказался, уже обещал пойти к знакомому — ладить верши.

Все друг другу надавали обещаний в этот славный день, никак нельзя нарушить — беда, право.

— Тогда знаешь что, по дороге закинь от меня открыточку Эле — прямо в почтовый ящик, — сказал Ким с показной беспечностью. — Поздравительную, с мимозами, по случаю Восьмого марта…

— Это можно, — кратко ответил Гена. Он, по всей видимости, догадывался о том, что творится в душе друга, но с расспросами не лез.

— И было бы лучше, чтоб тебя самого Эля при этом не видела — чтоб подумала, будто я сам…

— Ну, дела… — покачал головой Геннадий. — Ладно, притворюсь невидимкой.

Ким облачился в синий спортивный костюм, натянул лыжную шапочку. Поразмыслив, опоясался ремнем, а к ремню прицепил охотничий нож в кожаных ножнах: сгодится в лесу.

Поглядел на себя в зеркало, что на дверце гардероба: плечист, статен, тугие мышцы заметно выпирают под эластичной вязкой свитера: ничего парень…

Они сговорились встретиться у вокзала в одиннадцать.

Когда Ким увидел приближающуюся Свету — с лыжами на плече и с футляром фотоаппарата на бедре, в белой шапочке с помпоном, — сердце его забилось учащенно, взвилось, полетело куда-то. Все утренние сомнения исчезли, радость охватила душу.

— С праздником тебя! — сказал он. — С вашим праздником… нет, с твоим праздником!

— Спасибо, Ким.

— А друзья твои, гляжу, припаздывают?

— Максим позвонил с утра пораньше — оправдывался, что не сможет, на что-то ссылался… я так и не поняла, что там у него случилось. Да какая разница? — засмеялась она. — Смотри, день-то какой чудесный! Как на заказ. Будто и в самом деле для праздника — моего, как ты определил…

— Знаешь, я прихватил с собою мазь, — деловито спохватился Ким. — Давай-ка свои лыжи.

Он ловко и сноровисто смазал скользящие поверхности новеньких лыж с четкими желобками.

Они миновали засыпанные шлаком, в бурых потеках мазута, железнодорожные пути и вышли к белому насту, ослепительно искрящемуся на солнце.

— Ого, ты сегодня похож на бывалого охотника — пояс, нож… Зачем ты взял нож? Защищать меня от волков? А откуда здесь взяться волкам?

— Нет, просто хочу срезать несколько можжевеловых тростин — нужны для одной поделки…

— Давай-ка я тебя сфотографирую сейчас — вот таким молодцом, на старте. — Она расстегнула футляр, вскинула камеру. — Позируй, Ким, ну!

— Снимай, какой есть… — польщенно приосанился он.

Впереди и сзади них скользили шумные вереницы лыжников. Молодежь и люди в возрасте, деды и внуки, девушки и парни. Кого только не было здесь! Но Ким приметил с некоторым удивлением, женщин среди них было гораздо больше: по всей вероятности, многие мужчины остались дома отмечать женский праздник.

В глазах рябило от яркости лыжных костюмов: алые с белым, синие с красным, черные с зеленью. Лица полыхают радостью, возбуждением. Один за другим окунаются лыжники в лес. И сам этот лес будто веселеет от оказанного ему почитания — приветливо раскрывает свои объятия людям.

Чем далее углублялись они в чащу, тем мягче, глаже и чище становилась лыжня.

Светлана опередила Кима. Она скользила, как заправская гонщица: чуть подавшись вперед корпусом, играючи отталкиваясь палками, далеко вынося лыжи, под которыми поскрипывал укатанный снег.

— Не отстаешь?.. — обернулась вдруг, притормозила. — Как твоя голова — не кружится? Знаешь, после сотрясенья бывает…

— Малость чувствую. Но ничего, пройдет. Лес эту хворь выправит лучше всяких лекарств…

Молочно-белый снег был исполосован длинными голубыми тенями деревьев. Городские шумы отдалились, сменясь укромными шорохами леса. Разгоряченные тела требовали глубокого дыхания — и молодые люди жадно втягивали в себя прозрачный и чистый, напоенный запахами хвои и смолы, пьянящий воздух.

То и дело им приходилось обходить, обгонять других. И было приятно замечать удивление, легкую зависть во взглядах людей, которые были гораздо старше, — было радостно сознавать, что они молоды, что они, так им казалось, будут молодыми вечно.

И еще одна приятность: обходя других лыжников, Светлана со многими весело здоровалась — журналистская профессия награждает множеством добрых знакомств, — и Киму льстило то, что именно он идет с этой девушкой, он ловил на себе вопросительные, изучающие, внимательные взгляды.

По этим местам Ким прежде не хаживал: больше бегал с ребятами к Красной горке, а еще чаще выезжали на машине в отдаленные леса, и там ползали по сугробам на широких охотничьих лямпах, с двустволками в руках.

А сейчас они вышли из хвойника на пустошь, ниспадающую к ручью — здесь, вероятно, были луга, пашни.

— Пенсионерская горка, — крикнула Света, обернувшись. Лицо ее раскраснелось, шапочка сбилась на затылок и по лбу разметались прядки черных волос.

— А почему пенсионерская? — удивился Ким, прерывисто дыша от быстрого бега.

— А ты приглядись, кто здесь катается…

Горка была пологой и долгой, и на ней, действительно, буквально кишели пожилые любители лыжного спорта — довольно тучные и неповоротливые. А меж ними, с криками и визгом, неслась, лавируя, ребятня.

А дальше лыжня тянулась по визирке, рассекающей высокий ельник. Народу здесь заметно поубавилось, и на лыжне была одна молодежь.

— Можно подумать, что на той пенсионерской горке — ставная сеть, чтобы отлавливать старых да малых, — хохотнул Ким.

— Погоди смеяться — не заметим, как и сами… — отозвалась Света.