Порошин замечал также и неправильные поступки ребёнка. Например, его сердило, если в партере публика начинала аплодировать раньше его и более многократно. 28 февраля (11 марта) 1765 года Павел рассердился на тафельдекера (подавальщика), за то, что на столе не оказалось масла и сыра. Он решил, что продуктов не было оттого, что их воруют слуги для себя. Или его мог рассердить отказ в каком-либо блюде за столом. После каждого недостойного поступка его выводили из-за стола, объясняли наедине непристойность его поступка и оставляли с дежурным кавалером, не обращая внимания на его слёзы и негодование. Порошин писал, что после подобных неприятностей мальчик раскаивался в своих поступках и уверял его, что впредь постарается их не совершать, но ему это плохо удавалось. Воспитатели Павла так и не смогли преодолеть нетерпение Павла к отказам в исполнении неблагоразумных его желаний. Отмечал Порошин некоторое пренебрежение к близкому окружению, которое не всегда пресекалось воспитателями, хотя по требованию Екатерины II, наследника воспитывали в строгости.
В воспитательном процессе великого князя Екатерина II предусмотрела кроме чтения и трудовое воспитание. В покоях наследника был установлен токарный станок. Традиция обучения царских отпрысков работе на токарном станке с большим или меньшим успехом реализовывалась вплоть до Александра III63. Стандартный режим для наследника в стенах Зимнего дворца включал в себя подъем в шесть часов утра, туалет, завтрак и занятия до часу дня. Потом следовали обед, небольшой отдых и снова занятия. Этот режим часто нарушался обязательными представительскими обязанностями в вечерние часы и болезнями.
Апартаменты матери и сына располагались в разных концах Зимнего дворца, но, как правило, вечером, цесаревич приходил на половину матери. В комнатах императрицы он играл в различные игры, шалил с молодыми фрейлинами. Павел посещал придворные спектакли, и даже сам иногда выступал на сцене придворного театра в юго-западном ризалите Зимнего дворца.
Порошин заметил, что окружение взрослых Павел Петрович научило его серьезно относиться ко всем своим обязанностям. Вольно или невольно в кругу Павла нередко возникали разговоры об обыденной жизни народа за стенами Зимнего дворца, о жизни наших крестьян, об их увеселениях и разных обрядах, какие мальчик с интересом поддерживал. 9 (20) декабря 1764 года взрослые рассуждали о добродушии и основательности нашего народа и что от него можно добиться всего, чего пожелаешь. На что Павел сказал: «А что ж, разве это худо, что наш народ таков, каким хочешь, чтоб был он? В этом мне кажется худобы еще нет. Поэтому и стало, что все от тово только зависит, чтоб те хороши были, коим хотетъ-та надобно, чтоб он был таков или инаков. … Главное, чтоб были хороши те, кто желает им управлять». [24] Если в раннем детстве Павел Петрович сторонился людей, испытывая страх перед незнакомцами, то к десяти годам, ему стали интересны люди особенно те, о которых он слышал за столом. Он жадно улавливал и то, что для его ушей не предназначалось, когда за столом возникал приватный обмен мнениями, самого Павла отсылали из-за стола. По этому поводу Порошин записал 9 (20) октября 1764 года. «Часто случается, что Великий князь, стоя в углу, чем-нибудь своим упражнён и, кажется, совсем не слушает, что в другом углу говорят: со всем тем бывает, что недели через три и более, когда к речи придёт, окажется, что он всё то слышал, в чём тогда казалось, что никакого не принимал участия… Все разговоры, кои он слышит, мало-помалу, и ему самому нечувствительно, в основание собственных его рассуждений входят, что неоднократно мною примечено». [24]
Никита Панин часто приглашал за стол к Цесаревичу сановников и известных в Петербурге лиц. Эти обеды отличались интересными беседами, хорошей кухней и изысканными заграничными винами. Там много судачили о разном, и эти разговоры жадно впитывал юный Павел, особенно, если разговор касался воинской службы и ношения военной формы.
Панину не нравилась его склонность к военной науке, но Павел продолжал грезить о военном поприще. Порошин написал: «Давно уже давно, т. е. в 1762 году, представлялося ему, что двести человек дворян набрано, кои все служили на конях. В сем корпусе был он в воображении своем сперва ефрейт-капралом, потом вахмистром (унтер-офицер (общее название старших солдатских званий (капрал, вахмистр, фельдфебель, урядник) в кавалерии)) … Из оного корпуса сделался пехотной корпус в шестистах, потом в семистах человеках. В оном Его Высочество был будто прапорщик (младший офицерский чин (14-го класса) по Табели о рангах)). Сей корпус превратился в целой полк дворян, из 1200 состоящий. Его Высочество (форма обращения к детям, внукам царствующей особы – великим князьям и княгиням) был порутчиком и на ординации (должность посыльного (ординарца, адъютанта) при командире) у генерала кн. Александра Голицына64. Отселе попал он в гвардию в Измайловский полк в сержанты и был при турецком посланнике. Потом очутился в сухопутном кадетском корпусе кадетом. Оттуда выпущен в Новгородский карабинерной полк порутчиком; теперь в том же полку ротмистром (кавалерийский чин 9-го класса по Табели о рангах (то же, что капитан в пехоте)). Таким образом, Его Высочество, в воображении своем, переходя из состояния в состояние, отправляет разные должности и тем в праздное время себя иногда забавляет». [24]
Песков отмечает, ссылаясь на Порошина, что граф Панин был занят и министерскими делами, и был склонен к гуляниям, а Императрица никогда сама не занималась сыном. “Однако, присутствующие на обедах Цесаревича, графы Захар65 и Иван66 Григорьевичи Чернышёвы, его превосходительство (форма обращения к чиновным особам 5-го класса) Пётр Иванович Панин67, вице-канцлер князь Александр Михайлович Голицын, Михаил Михайлович Философов68, сенатор Александр Фёдорович Талызин ((1734 – 1787) участник переворота 1762 г.) и князь Петр Васильевич Хованский69 часто говорили о военной силе Российского государства, о методах ведения войны, о последней прусской войне и о бывшей в то время экспедиции на Берлин, под предводительством графа Захара Григорьевича. Все разговоры были наполнены его основательными рассуждениями, пусть и с насмешкой, о точности покойного прусского короля в отправлении военной службы, о большом повиновении и подобострастии немцев. Однако многие находили в прусских порядках «примеръ для подражания его высочеству». «Все оные разговоры такого роду были, и столь основательными наполнены рассуждениями, что я внутренне несказанно радовался, что в присутствии Его Высочества из уст российских, на языке российском, текло остроумие и обширное знание»”. [24]
Порошин обрисовал особенный, созданный воображением цесаревича военный мир и отмечал, что 27 июля (7 августа) 1765 года прислал Захар Григорьевич Чернышёв к Его Высочеству книжку „Описание и изображение всех здешних мундиров“, которую тот много раз перечитывал. Павел долго готовился к роли преобразователя, призванного поддержать расшатанное, по его мнению, правительственное здание. Шильдер относил это явление к наследственному дару, перешедшему от отца к сыну. По замечанию законоучителя цесаревича, Платона, «великий князь был особо склонен к военной науке». [31]
За обеденным столом у Павла часто были, кроме графа Захара Григорьевича Чернышева, тайный советник граф Миних70 и Иван Перфильевич Елагин71, где возникали разговоры о военных действиях русской армии. Порошин отмечал, что рассказы собеседников слишком влияют на формирование интереса мальчика к военному делу. Он полагал излишним для государя вникать “в офицерские мелкости”, а “надобно влагать в мысли его такие сведения, кои составляют великого полководца, а не исправного капитана или прапорщика (младший офицерский чин (14-го класса) по Табели о рангах)”. [21] И всё это несмотря на то, что ни Екатерина, ни Никита Панин не приветствовали пристрастие Цесаревича к военным наукам, у которого была неудержимая природная страсть к военной службе и с возрастом стала проявляться всё сильнее.
