В напечатанном особом календаре с картой Российской империи на пергаменте были обозначены границы России, главные города и реки с надписью: «Его Императорскому Высочеству, Государю Великому Князю Павлу Петровичу. – Здесь видишь государь наследство, что славные твои деды победами распространили; к тебе усердствуют народы, всечасно о тебе и мыслят и твердят: ты радость, ты любовь, надежда всех отрад!». [21]
Валишевский считал Бехтеева виновником в развитии увлечения Павлом военным делом.
“Потом сделали для Его Высочества костяных гренадеров и мушкетеров, у коих на бантах и на шапках французские литеры были. Также сделали деревянных драгун, у коих на бантах русские литеры были. Складам по тому Великой Князь учился. … Была раздвижная крепость с нумерами до осьмнадцати: по ней цифры показывал Его Высочеству Фёдор Дмитриевич … Пришел Дюфур снимать на парик мерку; и Фовантен портной пришел, для кафтана мерку снимать. Плакал. Как парик и платье поспели, то няня кропила святою водою. … В этом году трусость напала. Как Катерина Константиновна; вошла и дверьми хлопнула, то Великой Князь испугался и бросился под стол, и ухватился за ножку. … В исходе сего году в октябре и ноябре месяцах много резвился мячами, валялся по полу. … 1759 год. Оная же игра и резвости зимою продолжались. Весною ложился или очень рано, часов в 8-мь вечеру, или уже часу в первом пополуночи, по прихотям”. [21]
В жизни взрослых всё было не так гладко. У родителей Павла Петровича были достаточно сложные отношения, а у окружающих – сильные сомнения в способности Петра Фёдоровича стать достойным Императором после смерти Государыни.
В своих “Записках…” Екатерина признавалась, что с момента прибытия в Россию она считала необходимым угождать всем окружающим, не скупясь на маленькие подарки своему окружению несмотря на то, что это стоило ей больше половины своего тридцатитысячного содержания. Она не забывала в день ангела каждому вручать небольшой подарок, хотя бы оранжерейные цветы или фрукты. На её праздниках в Ораниенбауме угощали не только царскими блюдами и винами, но проводились беспроигрышные лотереи, и каждый уносил с собой небольшой выигрыш.
По мнению современников и историков, Екатерина после двенадцати лет жизни при русском дворе, приобрела славу приятной во всех отношениях женщины. Песков отмечает, что она похорошела, как и многие женщины после рождения детей. У неё была хорошая, чистая кожа, безукоризненные белые ровные зубы, стройная шея, живой румянец и пышные каштановые волосы. Она считалась красивой. Её не портил большой нос, поскольку правильная линия переносицы придавала ей классический римский профиль. Особую прелесть придавали её проницательные, веселые и ясные серые глаза, и постоянная улыбка. Даже тяжёлый подбородок, выдававший твердую волю, не портил внешнего вида. Гибкий стан и плавные движения придавали ей некоторую величавость. Она могла быть дерзкой и злоязычной в обращении с теми, кто ей особенно досадил. Екатерина усвоила три самых важных вещи: язык, вера и немыслимость эмиграции. С нижестоящими чинами, с прислугой и с гвардией она разговаривала на чистом русском языке, что вызывало к ней особенное доверие. Не будучи истинно верующей, Екатерина наизусть знала Символ Веры, соблюдала посты и тщательно исполняла церковные службы. Она не допускала возможности поступления в иностранную службу и перемену веры. Всё это позволило Екатерине стать своей в здешнем обществе, в отличие от её супруга.
Весьма недалёкому и плохо образованному великому князю Петру Фёдоровичу и в голову не могла прийти важность этих вещей. Он не умел притворяться и, по сути, остался лютеранином. Ему не нравились здешние придворные приёмы и церковные службы. Будучи непоседливым, он и “во время обедни не мог долго устоять на одном месте – начинал оглядываться, вертеться и показывать попам язык” [21], что оскорбляло русское окружение. Он толком так и не выучился русскому языку и предпочитал говорить по-немецки. “Он боялся русской бани и даже вопреки приказанию императрицы не ходил париться, тосковал о своей родине, носил тайком от тётки голштинский мундир и играл в войну”. [21] С высочайшего позволения он выписал из Голштинии в Ораниенбаум небольшой в полторы тысячи военный отряд. После дневных учений его высочество (форма обращения к детям, внукам царствующей особы – великим князьям и княгиням) пировал без чинов со своими майорами, поручиками (военный чин 11-го класса по Табели о рангах) и с хорошенькими актрисами. Он был похож на своего деда – Петра Первого лишь любовью к немцам и играм в войну. В нём не было ничего царственного. Пётр Фёдорович был отходчив, не умел гневаться и был уверен в помощи и поддержке Фридриха Великого31, как только взойдёт на престол. По своему простодушию он и не скрывал, что первое, чем займется по смерти тётки – наладит дружбу с Пруссией и будет воевать с Данией за Шлезвиг. Из-за его дикой идеи даже чуть было не обменяли Голштинию на Ольденбург, но сделка с датчанами не состоялась. Двор, как и государыня, понимал, что её племянник – дурак, а невестка – очень умна. Екатерина упоминала, что Пётр называл её “госпожа Подмога”, в тяжёлые минуты приходил к ней за помощью и даже потихоньку передоверял ей ведение голштинских дел.
До 1 (12) июня 1760 года шестилетний Павел мало чем отличался от сверстников. Назначение при нём обер-гофмейстером генерал-поручика и действительного камергера Никиту Ивановича Панина32, нашего бывшего посланника в Швеции, начавшего с того, что научил мальчика полоскать рот, изменило жизнь Павла Петровича. 1 (12) августа 1760 года Павел Петрович впервые посетил оперу в оперном доме. В присутствии Елизаветы Петровны была представлена французская трагедия Митридата, с балетом. В 6 лет он впервые присутствовал на парадном обеде во дворце, после чего ему стали представлять иностранных посланников на некоторых аудиенциях.
Женский персонал, окружавший Павла, был недоволен назначением Панина. „Какъ у Государыни Панинъ обедалъ, подослалъ Павелъ Петровичъ подсмотреть его: сказали, что парикъ съ узлами и старикъ—а Панину въ это время было только 42 года – угрюмый. Другой разъ, увидя въ Петергофе, что старикъ идетъ въ парике, въ голубомъ кафтане, съ обшлагами желтыми бархатными, Павелъ Петровичъ заключил что это Панинъ и неописанно струсилъ, для того, что уже разсказано было, что какъ скоро онъ определится, то не будетъ допускать женщинъ и все веселости отнимутъ. Павелъ встретил своего оберъ-гофмейстера слезами". [14]
Песков пишет, что Павел, стараниями его мамушек, плакал уже за месяц до вступления Панина в должность, рассказывали о его угрюмости и то, что к нему их не будут допускать, а веселья больше не будет. Однажды перед обедом, когда Павел с мамушками уже сидел за столом, вошли: Иван Иванович Шувалов33, за ним граф Михайло Ларионович Воронцов34, а за Михайло Ларионовичем – Никита Иванович Панин, где и было объявлено о назначении Никиты Ивановича обер-гофмейстером Его Высочества. Павел заплакал и отказался от еды. Однажды после прогулки Павла с кавалерами и Никитой Ивановичем по саду он взвыл почти во весь голос перед большим накрытым столом, поскольку, не привык есть в большой компании.
“Назначение Панина было последним распоряжением императрицы Елизаветы Петровны в деле воспитания великого князя Павла Петровича”. [14] Никита Иванович Панин “… быль красивый, статный царедворецъ; 23-хь лет, онъ быль сделанъ камер-юнкеромь, 29-ти—камергеромъ. Всю свою жизнь, отъ юныхь летъ до самой смерти, онъ провель вь придворной атмосфере, при чемъ около тринадцати летъ состоялъ по дипломатической части. Всегда приветливый и любезный со всеми, мягкий по манерамъ, вежливый въ обращении, онъ легко снискиваль себе уважение придворныхъ сферъ, своихъ и чужихъ. Ни резкое слово, ни грубое движение никогда не обличало его. По образованию онъ стоялъ выше многихъ современниковъ; многолетнее пребывание за границей и служба среди иноземныхъ людей, къ тому же, дипломатовъ, обогатили его многими познаниями, особенно драгоценными для русскаго человека того времени… Придворная сфера, какъ известно, не вырабатывает характеров, а Никита Ивановичь и по природе своей былъ скорее податливаго, чем, твердаго нрава… Какъ царедворецъ, предпочиталъ плыть по течению и примиряться съ (окружением). Инициативой онъ не отличался, великихъ идей не провозглашалъ и оставилъ по себе добрую память высокообразованного советника и безукоризненного честного человека». [31] Шильдер считал наилучшим выбор Панина воспитателем. При вступлении в должность, Панин представил императрице мнение о воспитании его императорского высочества, государя великого князя Павла Петровича в виде Записки.
