Татьяна предлагает:

— Я пойду в тот конец. Вовка останется здесь, а Ваня — вон к тем кустам. И будем перекликаться. Только, чур, Вовка, не кричать.

Татьяна идет в одну сторону, Иван в другую, Вовка взбирается на гусеницу вездехода, чтобы лучше видеть.

Вовка первым пробует голос:

— Ваня, ты меня видишь?

— Вижу.

— А что я делаю?

— Вездеход ломаешь.

Вовка спрыгивает с гусеницы, прячется в траве.

— А сейчас что?

— На животе лежишь и ногами дрыгаешь.

Вовка снова шепчет.

— Мам, мам! Ты где?

— На бревнышке сижу.

— А вокруг что?

— Муравьи бегают, дом строят.

— А ты меня в этой пустыне нашла или какой? Помнишь, говорила?

— Помню.

— Мне надоело шептаться, я в кабину полез.

— Только ничего там не трогай.

— Вань, не трогать? — закричал неожиданно Вовка.

— Мать надо слушаться, Вовка.

— Ладно. — Вовка забирается в кабину.

Иван сидит на песке, потом ложится и шепотом спрашивает:

— Таня! Ты хорошо меня слышишь?

— Здесь всегда хорошо было слышно. — Татьяна на бревнышке, чуть наклонилась вперед, обняв себя за плечи, пристально смотрит на чешуйчатый белый песок.

— Таня! Может, ты передумаешь?

— О чем ты?

— Как же мне не ходить к вам?

— Не по пути тебе, Ваня. Неужели не понимаешь?

— Таня! Очень прошу: не руби так сразу.

Таня молчит, пристально смотрит перед собой.

— Таня, слышишь? По пути, не по пути — не в этом же дело! Таня?

Она молчит.

Иван, обеспокоившись, встает и видит Таню — словно на фотографии смеющуюся, милую… Лицо Тани мрачнеет…

Таня говорит сухо и холодно:

— Хватит, Ваня. Прогулялись, пора возвращаться. Не стучись, никто гнать не будет.

* * *

Сеня и Таборов возле общежития. Сеня волнуется, потеет.

— Что делать, Афанасий Кузьмич? Нина Федоровна приехала.

— Какая Нина Федоровна?

— Супруга моя. Вон стоит.

Под сосной, невдалеке от общежития, среди авосек, баулов, мешков, стоит Нина Федоровна.

— И что она там делает?

— Она в сторонке привыкла, Афанасий Кузьмич. Вот приехала, ждет.

— Подожди, подожди. Как приехала?! Сеня, ты дурака не валяй. Я тебе раздельно повторяю, если не помнишь: женам приезжать пока некуда.

— Без спроса, Афанасий Кузьмич. Говорит, извелась и больше терпеть не могла.

— Смотри, какая чувствительная. А ты ей говорил мужское «нельзя»? То есть, когда женщина ни с места, если ей не велят?

— Говорит, таких писем не было. Говорит, что это за порядок: муж здесь, жена там.

— Та-ак, Сеня. Молодец. Хорошо пересказываешь. Теперь запоминай. Первое: не вздумай Нину Федоровну натравлять на меня — руки не подам и из всех списков вычеркну. Второе: завтра первым же рейсом отправишь домой — повадки никому не дам, иначе за три пятилетки не построим. Иди, Сеня, и скажи ей «нельзя», да свое «нельзя» скажи, а не мое.

* * *

Избушка, наподобие бани, стоит на берегу ручья, в избушке — дизельная, дающая свет поселку строителей. На завалинке дизельной Николай Филиппович читает газету. На берегу ручья появляется Сеня.

— Светильщику привет!

Николай Филиппович, не отрываясь от газеты, кивает.

— Филиппыч, у тебя солярки много? — Сеня садится рядом с ним.

— Хоть залейся, хоть утопись. Ты случайно не для своей Нины Федоровны местечко приглядываешь? Может, омуток для нее подыскиваешь?

— Нина Федоровна завтра улетит, но этой встречи век мне не забудет.

— Утешь. Ей, может, жить тут необязательно, а утешение требуется.

— Да вот просить тебя пришел. — Сеня ерзает на завалинке, с мукой смотрит на Николая Филипповича. — Может, движок пораньше вырубишь. Мол, солярка кончилась. А? Филиппыч?

— Все в наших руках. Сеня. Ты только силы свои рассчитай. Хватит ли сил, если я рано выключу?

— Спасибо, Филиппыч.

В комнате общежития за столом сидят Виктор, Иван, Петро, Сеня. Угол у окна непривычно завешен простыней — за ней кровать Сени. Сидящие нет-нет да и покосятся на простыню. Нина Федоровна в просторном домашнем сарафане. Она молча, с некоторой хмурью на щекастом сияющем лице, — являет из сумки привезенные гостинцы. Режет сало, пироги, выкладывает ватрушки, шаньки, всевозможные крендельки. Мужчины терпеливо ждут приглашения к столу.

Виктор разливается соловьем:

— Ну теперь я все понимаю. Сеня тут хвалил-расхваливал тебя, Нина Федоровна, на всем свете лучше нет. Теперь верю. Если б меня так кормили, если б обо мне так думали!

Нина Федоровна будто не слышит Виктора, ни на кого не глядит, а особенно старательно обходит взглядом Сеню. Он, расчувствовавшись на слова Виктора, норовит погладить Нину Федоровну.

— Нинок у меня — золото. Всегда душа в душу жили. Скажи, Нинок.

Нина Федоровна замирает и с презрительным удивлением косится на Сенину руку, обнявшую ее мощный стан. Сеня неохотно, с виноватым вздохом убирает руку.

Тут как тут Петро — со своей резонерски-бестактной манерой вмешивается в чужие дела:

— Конечно, Таборов перехватил. Что, нельзя вам какой-нибудь балок под жилье приспособить? Сеня у нас за троих пашет, мог бы уважить его по работе.

Мужчины неловко молчат. Нина Федоровна обращает наконец внимание на Сеню: подвигает к нему большое блюдо с домашней ветчиной.

— Семен Иваныч, угощай. Давай приглашай товарищей за стол.

Сеня, радостно вспыхнув, берет вилку, но в это время медленно гаснет лампочка.

— Вот те на-а… — протянул разочарованно Виктор.

— Пора перекурить, — поднимается Иван. — Самое время посумерничать.

За ним поднимается Виктор.

— Извините, конечно, пирожок вот этот я про запас прихвачу.

За ним идет Петр, в дверях мешкает:

— Ну, мы пошли, Сеня, не торопясь покурим, подышим. Так что счастливо оставаться.

Под сосною у общежития на лавочке сидят Виктор, Петро, Иван.

— Вот представьте, — говорит Виктор, — ко мне приезжает женщина. Я в ней души не чаю. Да я бы за ночь землянку вырыл. Таборова бы подальше послал и знать ничего не знаю.

— Землянку рыть ты сейчас прямо и начинай. Таборова тоже сейчас можешь. — Петро смеется. — А вот где женщину возьмешь? Есть такая в каком-нибудь краю?

— Нету. — Виктор встает. — Но, Петя, душа моя готова встретить такую. Только такую.

— Жало у нашего Пети всегда наготове. — Иван толкает Петра в бок и пытается вытеснить со скамейки.

— А что я такого сказал? — Петро удерживается на скамейке, ответно толкает Ивана. — Где такие женщины, чтоб ради них землянки рыть? Неоткуда им взяться. А какие есть, те хотят получше устроиться, при горячей воде жить и при теплом клозете. В землянку не заманишь.

— Петю, видно, однажды так скрутили, что на край света сбежал и все оглядывается. — Виктор всматривается в темень.

— Никто меня не скручивал. Но кое-что я повидал и в свеженькие лопухи не гожусь. Вот ты, Ваня, готов землянку рыть?

— А что? Что бы сказала, то бы и делал…

Из темноты, чертыхаясь, выходит Николай Филиппович, потирает лоб.

— Светлее, нет, стало? Сейчас такую шишку набил, думал, сосна от искр вспыхнет.

— Что с движком-то? — спрашивает Виктор.

— Трубки засорились, утром посмотрю. Пятака ни у кого нет? Может, сведу до утра?

* * *

Сумерки сгущаются над Карской падью. Фиолетовая осенняя прозрачность возникает из глубины этих сумерек. Костя встречает Татьяну у дверей аэровокзала. Она в аэрофлотской форме, в синей пилотке, с сумкой через плечо. Кажется, вокруг нее все время образуется некое нравственное поле, некий фон вечерней чистоты и ясной грустя.

Костя в брезентовых самодельных джинсах, в красном свитере, в штиблетах с самодельно наращенными каблуками.

— Тань, я все сделал. Зайдем покажу.