Иван с Вовкой у сарая мастерят кормушку.
— Построим мы с тобой кормушку, налетят какие-нибудь птахи, будут с утра до вечера кричать: «Вовка, ты где?»
— Почему птахи, Ваня? Синицы.
— Может, воробьи?
— И воробьи.
Иван вгоняет последний гвоздь, прибивает кормушку к стене сарая.
— Ну вот. Хоть и не гнездо, — Иван насыпает в кормушку семечек, — а птицам на радость. Будут жить и чирикать.
Иван собирается уходить.
— Ваня, так я тебя ждать буду.
— Договорились.
На крыльцо выходит Татьяна, проверяет почтовый ящик.
— Уже пошел?
— Уже.
— Таборову привет.
Иван идет к калитке, оглядывается, хочет что-то сказать, но Татьяны уже нет. Вовка кричит:
— Ваня! Ты завтра придешь, а я живу и чирикаю! — Вовка хохочет.
* * *
Таборов и Иван. Таборов спрашивает:
— Был у Татьяны?
— Кланяется тебе.
— Как она там?
— Не посылай больше к ней никого. Мне нетрудно, и время у меня всегда есть.
— Даже вон как!
— Ты против, что ли?
— А ты почему такой шустрый?
— Ты запомни, мне нетрудно туда ходить.
— Запомнил. Она тебя просила?
— Нет. Сам так решил.
— И что из этого выйдет?
— Не знаю.
— Как мужик мужику. Ходи, конечно, тут не запретишь. Но крепко подумай.
— Подумаю.
— Вопросов нет. Разве что последний: время, значит, пришло?
— Иди-ка ты.
* * *
Вечером Иван опять стучит в Татьянину дверь. Открывает Вовка:
— Ой, Ваня! Ура! — Вовка кидается было на шею, но спохватывается и протягивает руку.
— А я один. Мать ушла, бабушка Тася хворает.
— Понятно. Живешь и чирикаешь. Еще чем занимаешься?
— У окошка сидел, а тебя не видел. На турнике три раза подтянулся — больше расхотелось.
— А мог бы больше-то?
— Запросто.
На столе груда фотографий.
— А это что? — удивился Иван.
— Хотел альбом посмотреть, да рассыпал.
Иван поднимает одну и рассматривает. На фотографии Татьяна снята летом, сидящей в развилке старой березы, и тень живой листвы мешается с листьями сарафанного узора. Татьяна сидит, удерживаясь руками за ветви. Она Смеется. Глаза горячо и счастливо выплескивают, отдают смех тому, кого не видно на фотокарточке.
— Вот это рада человеку.
— Что, Ваня?
— Хорошо как смеется.
Вовка вдруг с гордостью говорит:
— А я из-за тебя с матерью разругался.
— Как?
— Я ее спросил: «Не знаешь, Ваня придет сегодня?» А она: «Передохне́т, а то и так зарядил». А я ей: «А тебе что, жалко, что ли?»
— А она?
— В угол меня — и ушла…
— Что же ты не в углу?
— Ну да. Никого нет, а я — стой.
— Пойдем! Айда проветримся. Мать навестим, посмотрим, как ей дежурится.
* * *
Идут по улице, ведущей к аэропорту. В зале ожидания старик охотник с двумя лайками, мать с младенцем на руках, две-три фигуры, спящих с ногами на лавках.
Татьяна за стойкой с надписью: «Диспетчер отдела перевозок». За стойкой же, рядом с Татьяной, долговязый веснушчатый летчик, дожидаясь загрузочной ведомости, балагурит:
— Все жду, Таня, когда на свадьбу пригласишь. Говори, когда свадьба, чтоб приземлиться вовремя.
— Женихов не вижу. Ты сулил сосватать, да, видно, все некогда: ты — в небе, я — на земле.
— Пол-эскадрильи вокруг тебя вьется. Какие тебе женихи нужны?
— Как ты, Васенька. Только пониже и без конопатин.
— Да выведу я конопатины! Таня! Только скажи. И приседать буду, чтоб пониже казаться. — Он помахивает ведомостью, чтоб просохли чернила.
— Любочку свою куда денешь? Тоже выведешь?
— Да, — вздыхает летчик. — Любочки нет рядом, и меня заносит. А как увижу, так понимаю: вот она — законная супруга и будущая мать-героиня.
— То-то.
Татьяна видит Вовку с Иваном, зашедших в зал.
— Счастливо, Васенька. Крестников поцелуй.
Выходит из-за стойки навстречу Вовке и Ивану:
— Так, так, так. Привел своего Ваню. За семью замками оставляла, а теперь мне как с тобой быть?
Иван звенящим голосом спрашивает:
— Говоришь, зарядил? А что делать?
— Наябедничал все-таки. А зачем ты ходишь, Ваня?
— Тянет.
— А мне с твоим «тянет» что делать?
— Как скажешь, так и будет.
— А если скажу — не ходи?
Встревает Вовка:
— Ко мне он ходит, ясно? Тебе жалко, что ли?
Вовка, не глядя на мать, набычившись, уходит на улицу.
— Видишь, что из твоей ходьбы выходит? Не ходи больше, Ваня. Я жила и жила, и такой жизни мне пока хватает.
— И к Вовке нельзя?
— Что ты, маленький, что ли? Все ведь понимаешь.
— Так мне, дураку, и надо! Пока.
— Пока.
— Проводить-то можно его?!
— Можно.
* * *
Иван сидит у Вовкиной постели.
— Спи, Вовка. И мне пора, и тебе пора. Мы же договорились.
— Сейчас, сейчас. Ваня. Помнишь, на вездеходе обещал покатать?
— Если мать отпустит. Спи.
— Ваня! Подъезжай — и покатаешь.
— Ладно. Спи.
* * *
На другой день, как бы мимоходом, Иван задерживает Таборова:
— Слушай, а что за парень был этот Сашка?
После затяжного, пристального раздумья Таборов отвечает:
— С большим азартом жил.
— Как это?
— Нас часто инерция за руку хватает: то скучно, то неохота, то замрешь в каком-нибудь столбняке. А Сашка в каждую минуту страсть вкладывал. С каким-то азартом, вкусом, красотой вкладывал. Что гайку закрутить, что доску отстругать…
* * *
У палисадника Татьяниного дома останавливается вездеход. За рулем Иван. Сигналит. Выскакивает Вовка:
— Ваня, за мной?!
Иван кивает, он не выходит из кабины.
— Сейчас обуюсь. Видишь, — Вовка задирает ногу, показывая, что он в носках.
На крыльце появляется Татьяна, она в том же платье, что и на виденной Иваном фотографии.
— Таня, я все помню, но я давно Вовке обещал.
— Как это давно?
— Ну, когда ты еще не отправила меня ко всем чертям. — Иван выпрыгивает из кабины, подходит к палисаднику. — Я и не знал, что ты дома.
— Не обязательно знать, Ваня. Вовку не надо мучить. Привяжется — как потом отрывать? Может, надеешься через него и меня достать?
— Ни на что я не надеюсь. Вот приехал — не поворачивать же. Покатаю, и все.
Появляется Вовка в сапогах, с игрушечным автоматом на плече. От нетерпения Вовка спотыкается на крыльце, Татьяна еле успевает подхватить его. Он вырывается из ее рук:
— Ваня, на речку, да?
— Куда скажешь.
— Сначала по поселку, потом — на речку.
— Поехали.
Татьяна окликает Ивана, идущего к вездеходу:
— Ваня, можно и я с вами?
— Не бойся, на Вовке и царапинки не будет.
— Я не боюсь… Хорошо бы в Филатову пустынь попасть. Давно там не была… Слыхал про такую?
— Это где голоса живут?
— Да. Тут километров пять — не больше. Я покажу.
— Поехали.
— Напоследок, да, Ваня? Правильно я тебя поняла?
— Правильно, все правильно, правильнее не бывает!
Таежная дорога через ручьи, речушки, поваленные деревья. Вовка вертит головой, на одной из лесин замечает бурундука.
— Ваня, видишь кто?! — голос его так оглушительно звонок, что Татьяна морщится и трясет головой.
— Местный житель. Полосатый свистун.
— Бурундук это. А местный житель — это я.
— Значит, и ты бурундук.
— Выходит, и я полосатый свистун?
— Выходит.
— Ну уж, я и свистеть-то не умею.
Добираются до Филатовой пустыни, песчаного, чуть затравеневшего пространства — то ли дна бывшего озера, то ли берега бывшей реки, — неожиданно среди таежных хребтов и увалов. Филатова пустынь обладает странным акустическим свойством: люди, разделенные песчаным пространством, могут говорить почти шепотом и все же слышать друг друга.
