— Да-а, хорошего мало. Нос кочерыжкой, бровь жидкая — поросячья, волос как у чучела соломенного, уши торчком.

— Не скажи, товарка. Женишок что надо. Лицом белый, брови шелковы, волосы орехом светятся. Сам статный да ладный, обнимет — сладко будет!

— Вот девки! Ну девки! — восхищается Иван. — Ну, братва! А я к вам за водой. Во-он девчонка. Слезы такие горькие, такие соленые. Изревелась.

Иван уносит воду, поит девчонку. Из-за суконной занавески следит за ними стюардесса Зоя. Девчонка вскоре успокоилась, задремала под гудение моторов и спальный полусвет.

Ивану не дремлется, вертит головой, тянет шею, ищет возможных собеседников, чтобы скоротать время. Все спят. Потом замечает призывные жесты стюардессы Зои. Она, откинув занавесь, машет и машет ему.

— Заходи, — Зоя пошире отодвигает занавесь. — Только потихоньку.

Товарка Зои, рыжая стюардесса, спит на откидном сиденьице, полуоткрыв рот.

— Что такое, Зоенька?

— Давай чаю попьем. А то скучно. Тебя как звать-то?

— Иваном. Да я вроде не хочу. Спасибо.

— Как не хочешь! Ты какой-то дерганый, нервный. От чая утихнешь. Что случилось, Ваня?

— Мало ли что. Всех чаем, что ли, поишь?

— Только тебя, Ваня. Ну, что у тебя случилось?

— Разбитое сердце — и никаких надежд.

— Ну, это мы сейчас поправим.

Зоя ставит перед Иваном столик-тележку, достает из шкафчика термос с чаем. Иван смотрит на ее спорые руки, на зарумянившееся лицо.

— Тебя, Зоенька, хлебом не корми, дай поугощать да поутешать.

— А что, заметно?

— Хорошей женой будешь.

— Как это ты догадался?

— А ты не замужем?

— Не берет никто. Ваня, дак ты скажи: что случилось-то?

— Отдыхал я тут. А у нее муж, ребенок.

— От ворот поворот дала?

— Уехала. Говорит, не сходи с ума.

— Хорошая женщина. Отдохнула — и никаких глупостей.

— Вот на тебя гляжу и понимаю: в самом деле, ничего такого не случилось.

— Конечно, Ваня. — Зоя наливает ему еще чаю. — Просто у тебя впечатления тяжелые были.

Иван ловит ее руку, прижимается лбом. Зоя косится на спящую товарку и запускает пальцы в Ивановы волосы. Товарка приоткрывает глаз и снова спит, только веки подрагивают.

— Хорошо мне стало. Зоенька, можно я тебя от чистого сердца поцелую?

— Так уж и от чистого?

Иван привстает, они целуются.

Товарка опять приоткрывает глаз.

— От чистого и от горячего, Зоенька.

Опять целуются.

— Прилетай ко мне в Кару, Зоенька.

— Зачем?

— Любить тебя буду, жалеть.

— Сразу уж и любить.

— Я человек решительный. Прилетай.

— Посмотрим на твое поведение.

Над дверью вспыхивает лампочка.

— Ой, командир зовет. Пока, Ваня.

Вскоре из динамика над головой слышится голос Зои:

«Уважаемые пассажиры, аэропорт прибытия закрыт по метеоусловиям. Через сорок минут приземлимся в аэропорту города Новосибирска. Личные веши не забудьте захватить с собой».

— Слышала? — обращается Иван к девчонке, сидящей рядом. — Вот когда реветь-то надо. А ты уж, наверно, все слезы истратила.

* * *

Рассветный аэропорт, холодный дождь и ветер. В залах не протолкнуться. Спят сидя, стоя, на подоконниках, под лестничными маршами.

У подъезда вокзала, под козырьком крыльца, Иван и Тамара. У нее влажно блестят глаза. Иван, взъерошенный — следы буфетной давки, протягивает пирожки в кульке.

— Пожуй, совсем хорошо будет.

Девчонка пальчиками берет пирожок.

Мимо пробегает Зоя. Видит Ивана, останавливается:

— Эй, жених, А ты в самом деле разворотливый. Наш пострел — как там дальше-то?

Иван как-то неуклюже разводит руками: мол, видишь, человеку помочь надо.

Зоя зло хохочет:

— Тоже, поди, паспорт показывал. А, жених?

Иван бросается к ней:

— Зоенька, она ревет и ревет.

— Держи, — Зоя протягивает ему платок. — Иди вытирай. Сами доведут, а потом жалеют.

— Ты сама говорила: жалеть надо.

— Я так не говорила.

— Зоя, ну, давай по-хорошему. Зоя? — Иван пытается чмокнуть ее в щеку.

Зоя уворачивается:

— Не лезь. Расцеловался тут.

— Прилетай в Кару, Зоя.

— Да, сейчас вот, разлетелась.

— Ты же обещала. — Иван обнимает ее за плечи. — Честное слово, ждать буду.

— Ненадежный ты, Ваня. Раз-два — и опять кому-нибудь слезы промакнешь.

— Да ты что! Только тебе. А ты же плакать не собираешься?

— Еще чего.

Иван целует Зою.

— Буду ждать, Зоенька.

— Ну тебя к черту, Ваня. — Теперь Зоя целует его и убегает. — Скоро на вылет!

* * *

Вертолет летит к Каре — маленькая стрекоза в зеленовато-прозрачном небе над зелеными, бесконечными просторами. Иван приник к иллюминатору, видит ясные, чистые поляны со стогами свежего сена, огороженного свеже-ошкуренными жердями. Тень вертолета вспугивает лося, и он идет внизу махом, сквозь осинники и сосняки, светло-рыжие ляжки его вскоре темнеют от пота. Вспыхивают солнечные зайцы на зеркалах озер и озерков, по берегам их, то там то сям лепятся маленькие избушки с дерновыми крышами — зимовьюхи.

Рядом с Иваном — попутчики и новые знакомые Сеня, Петро и Виктор. Они при галстуках и в новых костюмах, но видно (по какой-то встопорщенности пиджаков и тесноте воротничков), что привычны эти люди к простым робам и уютным разношенным сапогам, а не к узконосым лакированным штиблетам. Возвращаются они из областного города, с совещания передовиков дорожного строительства — сидят, прижимая к животам нарядные папки, на которых крупными буквами обозначено «Участнику областного слета передовиков дорожного строительства». Папки, видимо, можно было убрать в чемоданчики или портфели, но ни Петро, ни Виктор, ни Сеня не догадались этого сделать и потому летят в торжественном неудобстве, с папками у животов.

Сеня — рыжий парень, с туповато-простодушным лицом, у Петро — тяжелый подбородок, масляно-нахальные голубые глаза и темные вьющиеся волосы. Виктор — курнос, с русым чубом, с уст его не сходит улыбка, этакая подначивающе-лукавая. Вот он подмигивает Петру:

— Вчера подхожу к одной знатной строительнице. Куда, говорю, деваете часы досуга? Со жгучим интересом на меня посмотрела, но промолчала. Предлагаю, говорю, развлечься и закусить. Опять молчит. Но с большим значением.

— Ошалела. На тебя посмотришь и сразу шалеешь.

— Пойдемте, говорю, провожу. По дороге и разговоримся. Проводи, проводи, а у самой улыбочка — с ног сшибает. Один, говорит, проводил, выпросил. Я в удивлении… Бюллетень, говорит, выпросил. Какие, говорю, шутки у вас старые.

— Так, так. — Петро ерзает на сиденье. — Старые, значит, говоришь? А она?

— Для старых, говорит, петухов зачем новые придумывать? Спрашиваю, а как муж к вашим шуткам относится? Он, говорит, тоже выпросил, теперь в бегах. То ли ГЭС строит, то ли ЛЭП. А я, говорит, соломенная вдова. Ну, я заоглядывался. У нас, говорю, Сеня — передовик по соломенным вдовам. Зову Сеню…

Неожиданно серьезным, каким-то отсыревшим, простуженным баском проговорил Сеня:

— Кончай, Витька. Верещишь, как кедровка, в ушах щекотно. И баб — сколько раз тебе говорил — не трогай, ни уха ни рыла ты в них не смыслишь. Неужели по-человечески нельзя, без кобелиного зуда? При мне чтоб этого не было, да и без меня — тоже. А меня Нина Федоровна ждет, пацанка ждет, мне им еще в глаза смотреть. Так что кончай.

Виктор, изображая притворное смущение, ежится, корчит умильно-благостную рожу. Петро, вроде бы с сочувствием, вставляет:

— Совершенно правильно, Сеня, все должно быть по-человечески. Вот еще бы знать, как она там ждет, как память хранит…

Сеня с ленивой серьезностью грозит:

— Шею сверну, узнаешь.

Петро спрашивает:

— Ваня, а ты как к нам собрался?

— Услышал, поехал.

— А что услышал-то?

— Погода у вас все время хорошая.

— А где раньше был?