Мясо!..
Еще в молодости Чимиркан встретился лицом к лицу с Амиканом — Дедушкой Медведем, и тот оставил ему на всю жизнь отметины: изжевал левую руку и содрал ухо, так что осталась только дырка. Рука высохла и перестала слушаться, а слух и вовсе исчез. С тех пор Чимиркана стали называть глухим. Но за малый рост это прозвище произносилось уменьшительно, ласкательно — Куйкикан, глуховатенький.
Удачливым он был охотником. Куда Ургунчэ до него. По старинным меркам он прямо рожден был для охоты. Такой, как Чимиркан, не отдавит спину оленю, на ноги быстр и скор, не хуже осторожного зверька-хищника умеет подкрасться к добыче — ни один сучок не треснет под его ногой. Трудно, конечно, ему с одной рукой да глухому, но все равно он ловко выслеживает соболей и белок, не уходят от него и крупные звери.
Охотится Чимиркан с двумя собаками — Секаном и Бэетконом. Найдет белку Секан, подаст голос, на его лай устремляется Бэеткон, ведет за веревочку Чимиркана. Без собак он бы тоже сидел в стойбище.
Чимиркан молча опустился на пахучие ветки но другую сторону огня, напротив бабушки и Амарчи, вынул изо рта трубку и стал сосредоточенно ее выколачивать. Можно было подумать, что ради этого он и пришел. Все молчали. Чимиркану надо кричать, а зачем поднимать лишний шум? Пусть сначала сам скажем зачем пришел, у него нет уха, но язык-то целый.
Чимиркан не торопился открывать рот. Выколотив трубку, он, как и Амарча, уставился на огонь. Может, он просто так, посидеть пришел? Ну и пусть сидит, места в чуме хватит. Но он же уходил на охоту вместе со всеми, чего вернулся-то?
Словно очнувшись, Чимиркан шумно высморкался и громко сказал:
— С половины дороги вернулся, Эки…
— Почему? — У бабушки опять лицо стало встревоженным. Она тоже громко заговорила: — Забыл что или потерял?..
Чимиркан приложил ладонь к единственному уху, полуоткрыл рот, напрягся, стараясь по бабушкиным губам угадать, о чем она спрашивает.
— Забыл что или потерял? — опять закричала бабушка и, слегка отстранившись, тихонько запричитала: — Хэвэки, о Добрый Дух!.. О господи, вот горе-то…
— Вернулся я с Чулакана, — начал рассказывать Чимиркан, — помнишь, где старинное стойбище? Там речка изгиб делает в Полуночную Сторону, там Секан остановил лося с лосихой. Бэеткон привел меня к ним. Я спустил собаку с ремешка, чтобы они вдвоем задержали это Большое мясо, пока не подойду на выстрел. Глаза-то тоже слабеть начали, вот я и старался подойти поближе. Бэеткон дело хорошо знал, умный кобель. Все понимал, только говорить не умел… Жалко его. Так вот, заметил я сначала лосиху: смотрю, целая гора темнеет, а быка-то не вижу, он чуть в стороне был. Выпустил пулю. Лосиха споткнулась, пробороздила мордой по мху, но оправилась, поднялась на ноги. Пришлось добивать вторым выстрелом. Обрадовался — целая гора мяса, оленей на десять поклажи. Нож уже вынимать собирался, шкуру снимать хотел, и тут увидел: бог ты мой, смерть моя летит! С правой стороны несется на меня бык! Рога — как лопаты, голова — огромная коряга!.. Ладно, что увидел, глаза-то у меня покуда есть. Отскочил в сторону. Сохатый, как ураган, пронесся мимо меня, развернулся, ломая мелкие кусты и деревья, и снова — в бой! Тут я всех Духов наших и даже русского бога вспомнил… Смотрю — Бэеткон ему под ноги подвернулся. Передним копытом лось, как пальмой[11], рубанул по хребту Бэеткона, тот и взвизгнуть не успел… Пока топтал он собаку, пока гонялся за Секаном, я несколько раз пальнул. Не берут его пули, и все!.. Наконец, одна все же угодила меж ребер, попала в сердце.
— Как будто не знаешь?.. Кто же в период Лосиных Свадеб первой убивает матку? — кричала бабушка. — Ладно, что тебя не затоптал.
— Не видел быка-то. С боку глаз нет, — оправдывался Чимиркан. — Потом уж начал соображать, когда без поводыря остался. Чуть не плакал. Хо, Бэеткон, Бэеткон… Не найду теперь такой собаки. Она умела даже тропинки выбирать, чтобы я не больно ноги маял. Вот беда-то…
Пригорюнилась и бабушка Эки. Поняла, к чему весь этот разговор. Чимиркан пришел за Качиканом.
— Хэ, — вздохнула она, — знала я твою собаку.
Но Чимиркан не услышал этих слов, подняв лохматую голову, похожую на болотную кочку, попросил:
— Эки, помогай. Без собаки я — тень…
Бабушка Эки слыла знатоком эвенкийских лаек. Кто знает, как это она умела, но на удивление точно и безошибочно определяла еще у щенков их будущие охотничьи достоинства. Появлялись на свет слепые щенята, и люди посылали ребятишек за ней. Приходила бабушка Эки, заглядывала в рот малышам, осматривала нёбо, теребила их за загривки, щупала ноги, короче, оценивала по всем правилам и выносила приговор: кого оставить, а кого выкинуть на мороз. Бывало оставляла по одному-два щенка, а в другой раз, едва взглянув на них, отворачивалась:
— Выкиньте всех!.. Не смотрите, с кем ваша собака гуляет! — выговаривала она хозяину. — Так можно и без помощников оказаться.
Оставленные в живых щенята действительно вырастали ловкими, сильными: шли на любого зверя, хорошо понимали хозяина и, как Бэеткон, бесстрашно за него погибали. По голосу охотники определяли, на кого лает собака. Мужики даже шутили: лучше, мол, жену потерять, чем добрую собаку. Собак нельзя было продавать, их можно было только дарить.
Эвенки свято соблюдали древние обычаи. Вернувшись с охоты, несли бабушке Эки лучшие куски мяса, а иные, с появлением у кочевников денег, добавляли еще и их.
Сородичи мои тогда верили, что бабушке Эки помогают Добрые Духи и Верховные Божества. Иначе с чего бы ее старшая дочь Сынкоик стала шаманкой? Не могли люди взять в толк, что никто бабушке не помогал, просто она крепко держала в голове родословную каждой собаки нашего стойбища до седьмого колена. Как у людей, так и у оленей и у собак нужно было знать родословную, чтобы выбирать лучшую кровь.
Оставшись с осиротевшим внуком, бабушка стала маленько хитрить: лишний кусок мяса был теперь большим подспорьем семье. Она перестала объяснять хозяину родословную его собаки, пусть сам следит. Пусть думает, что хочет, пусть считает, что ей помогают Духи, ей бы только дождаться сытых времен, продержаться, пока внук не станет на ноги, не подрастет.
Бабушка Эки с трудом поднялась — эрэ[12]! — перешла на другую сторону очага к Чимиркану. Опустилась рядом с ним и заговорила:
— Ургунчэ ведет аргиш на Чулакан. С ним моя Чикты, сучонка-то… Иди по их следам. Зятя моего знаешь, он на ногу тяжелый. Налегке за четыре-пять кочевок догонишь. Возьми у него Чикты, она тебя выручит в эту зиму.
— Ээ, ээ, — поддакивал Чимиркан.
— Дала бы Качикана, но он с тобой не пойдет. Убежит, ко мне он приучен. На будущий сезон выращу тебе поводыря от Чикты, не хуже Бэеткона будет.
— Ээ, — обрадованно кивал маленький мужичок, — дай бог тебе счастья, Эки. Сняла ты камень с души. Потерял Бэеткона, тут что-то давило… — Он смял суконный зипун на груди.
Бабушка снова горестно запричитала:
— Хэ, горе-то, горе…
Шли люди к бабушке Эки. Кто за советом, кто за помощью. Доброе у нее сердце, всегда она припасет для человека кусочек мяса, нужное слово… Потому, наверно, и получила она это почетное имя — Эки, Старшая Сестра Всех Живущих.
Темно и ветрено кругом. Как же находят дорогу птицы? Может быть, там, за лучами, глухариной бровью алеет закат, и птицы видят уходящее солнце, пытаются угнаться за ним?
— Энё, на будущий год меня возьмут в интернат?
— Обязательно. На будущий год ты станешь настоящим мужчиной. Вернутся наши птицы, и тебя надо будет собирать в школу, научишься понимать язык бумаги. Нравится тебе, как Буркаик и Солбирик бойко разговаривают с бумагой?
— Да.
— Вот и ты будешь зрячим.
— А у меня и так есть глаза. Стрелять умею, пуля слушается.
— А язык бумаги не понимаешь…
— Научусь!..
— Ну и слава богу…
