Мужчины других родов не могли похвастать такими одеждами. Немногие Чемды, Анкоули, Хэйкогиры и Ушкагиры были в обновках. Стесняясь своей бедности, Чемды, например, остановились в сторонке.

— Я вам говорил, что женщины не придут, — по-русски шепнул Петрову Кинкэ.

— Поближе, товарищи! — не обращая внимания на его слова, сказал Петров. — А почему женщин не видно?

Кинкэ перевел.

— Бабам в чуме место…

— У бабы ума нету!..

— Волосы длинные, а ума — нету!..

— Это не дело, товарищи, — покачал головой Петров. — Женщина такой же человек, как и мужчина. По новым законам она имеет полное право принимать участие в нашем суглане.

— Это у вас, у русских. У нас вера другая, — возразил Майгунча Большой.

Его шумно поддержали остальные мужчины.

— Может, с нашими женами говорить будешь? Мы можем уйти. — Майгунча Большой хотел подняться, но кругом загалдели:

— Зачем на суглан позвали?.. О бабах болтать? Разве она может понять умную речь?

— У ней ум — как дым!..

— Подождите, товарищи! — поднял руку Петров. Лицо его раскраснелось.

— Не дело говоришь, начальник!..

— О новой жизни толкуй!

— Вот, братец, задачка-то, — вздохнул Петров, но потом сообразил: — Ладно, Кинкэ, попробуем так: женщины будут присутствовать на суглане. Объясни всем: если в семье кормильца нет, — та, значит, с решающим голосом, ну, словом, женщины-вдовы, а все остальные — с совещательным!..

Начались переговоры. Уперлись мужики, не хотят признавать равными женщин. Казалось, вот-вот пришли к соглашению: у женщин, мол, есть и глаза, и уши, и понимают они кое-что… Но чтобы она наравне с мужчиной решала — нет, ни в какую!.. Не будет такого!

Пришлось начальнику уступить, и на первом суглане женщины присутствовали с совещательным голосом.

Новый начальник понравился женщинам: о хороших законах толкует. Суглан продолжили.

— Надо объединяться. Только так эвенки смогут выйти из вековой нужды, только так можно одолеть голод и невежество…

— Разве мы не вместе живем, не в одной тайге? — повел речь Майгунча Большой. — В одном месте не хватит ягеля всем оленям, зверя меньше достанется. Зачем же объединяться? Разве мы, эвенки, не братья друг другу? Наши предки завещали нам жить дружно, делиться добычей со всеми — вот наш закон. Или не правду я говорю?

— Верно говорят Майгунча, — зашумели люди. — У нас свои, правильные, законы!

— Век помогаем друг другу!..

— Переводи, Кинкэ, хорошенько переводи мои слова. — Глаза Петрова заблестели, он поднял руку, прося тишины. — Вы говорите — все эвенки равны, все братья. И оленей у вас у всех поровну? Почему, же, Майгунча, у тебя их тысячи, а у других совсем нет? Ты сидишь в нарядной одежде, как князь, а вон красивый мужчина Амарча Чемда стесняется даже подойти поближе, почему? Не будем говорить о равенстве. Ты и речь мою повернул туда, куда тебе выгодно. Но беднейшему населению тайги надо объединяться, чтобы никогда больше в ваших стойбищах, в тайге не умирали от голода люди! На промысел будете выдавать оленей охотникам столько, сколько требуется семье. Будем строить фактории, а в них будут школы, больницы… Много ли силы в одном пальце? — Петров поднял руку и показал палец. — Но когда все пальцы сжимаются, получается крепкий кулак! Им можно громить врагов! Вот так же надо объединяться и для борьбы с невзгодами!..

Петров посмотрел на сидящих и, видимо не удовлетворившись своими словами, наклонился, поднял с земли веточку.

— Смотрите! Вот хрупкий прутик. Его легко можно переломить, но сложите вместе несколько прутьев, много прутьев — и твоей силы уже не хватит, чтобы сломать их! Вот и мы говорим: объединяйтесь в артели, как объединились ваши братья по всей стране, стройте вместе новую жизнь!..

По поляне разнесся одобрительный гул. Неожиданно поднялся с места Амарча Чемда и подошел к столу.

— Правду говорит русский. Разве все мы одинаково живем? Придет зима — опять станем дрожать от холода, и умирать с голода, болезни будут одолевать нас. Правильные слова говорит русский, они хотят нам добра. Вспомните последние покруты — разве так раньше торговали с нами купцы? Все радовались, что олени не смогли поднять те товары, которые выдали новые власти за ту же пушнину. И долгов никаких не стало. Их врачи сильнее шаманов! Они обуздали железных птиц! Я думаю, не надо нам Майгунчу слушать, ему хорошо говорить, — не объединяйтесь! — у него оленей как мошки на болоте. Разве он сам их пасет? Разве не знаем, как они появились? Сколько он чужих оленей переклеймил? Нет, надо объединяться! Ставь, Кинкэ, мою тамгу!..

— Мою тоже рисуй!..

— Я хочу…

— Вот это дело! — обрадовался Петров. — Кинкэ, записывай всех желающих, а потом все вместе выработаем общее решение, права и обязанности артельщиков.

— А ты, Тыпу, сиди, у тебя нет ни одного оленя! Можете бабу свою отдашь? — закричал Мада на маленького мужичка, прибившегося к Кондогирам от вымершего рода Санягиров.

— Мадуча, артель создается ради таких бедняков, как Тыпу, как ты сам. Разве тайга и тундра гремят от топота твоих оленей? Майгунча всю жизнь топчет бедняцкую правду копытами своих оленей. Кто их пасет? Кто пастухами у него, покажитесь? Что, у вас столько же оленей, сколько у Майгунчи? — Кинкэ теперь взял слово.

— Сопляк! Старших вздумал учить! Когда это сопли мозгами назывались? — не выдержал Майгунча, зло сверкнув узкими щелками глаз. — Кондогиры никогда не занимали ума у чужих, вот и водились у нас веками олени. Нам чужого не надо!..

— Новый закон таков: кто пасет оленей, тот и хозяин! — сказал, как отрезал, Кинкэ.

— Гляньте-ка на хозяина, люди! Не твой ли отец клянчил важенок на расплод?

— Такого больше не будет!

— Увидим! — Майгунча отвернулся, давая понять, что разговор окончен;

— Я не все сказал, — продолжал Кинкэ. — Нынче летом сюда по воде приплывут русские рабочие. Будут строить факторию. Построят магазин, школу… К осени вы должны привести всех детей из тайги, будем учить их грамоте.

— Зачем всех-то? — удивились люди.

— Все должны учиться, это закон…

— А кто будет помогать нам пасти оленей, добывать пушнину?

— Сами справимся. Советская власть не хочет, чтобы мы вечно жили в темноте…

И здесь не получилось согласия. Учить детей многие были не против, но помощников лишаться не хотелось, потому и торговались.

— Отдадим девчонок, вот и учите…

— Ты, Кинкэ, одолел грамоту, вот и сиди на фактории. Всех-то зачем учить?..

Долго еще сугланили, выслушивая разные, доводы «за» и «против», но так и не пришли к единому мнению, решили ночью еще «поработать» головами, а утром снова собраться.

Но утром собраться не пришлось, и суглан продолжили только через несколько дней. Ночью в чум к Кинкэ и Петрову прибежали два пастуха. Это были безродные Тыпу и Чукчанча.

— Беда, начальник! Люди Майгунчи Большого угнали стадо! Они сговорились с Бирагирами. Вернулись с суглана, попили чаю, свернули чумы и ушли из Суринды. Увели всех оленей. В Путораны уходят, там говорят, нет и не будет новой власти. — Пастухи с надеждой смотрели на Кинкэ и Петрова. — Что делать? Без оленей-то пропадем…

Кондогиры и Бирагиры спешили. Майгунча Большой пообещал каждому пастуху-родственнику, что поделит оленей между людьми, незачем отдавать добро голытьбе. А своим не жалко, не чужой им Майгунча, кровью связан с каждым из них. То же самое сделают и Бирагиры. Они преданы старым эвенкийским законам, не будут подлаживаться под новую жизнь.

Они уйдут в Путораны, может, даже перевалят хребты, что синеют вдали горбами лосей, но здесь не останутся. Жалко, конечно, жалко оставлять родовые земли, могилы предков, но времена такие настали, что надо решаться на этот шаг. Майгунча Большой давно уже все обдумал, тянул только, надеялся, что слухи останутся слухами, что старые порядки снова вернутся. Ведь больше десяти лет прошло с тех пор, как исчезли прежние торговцы и появились новые. Ничего плохого не скажешь про них, не обманщики, не суют в первую очередь бисер, зеркала, всякие ненужные безделушки, не спаивают вином, спиртом. Что верно, то верно. Однако кричат часто, что прикончат, мол, всех богатеев, отберут оленей и раздадут беднякам. Но слова покуда оставались словами… Все было по-прежнему. А теперь вот — все, начались перемены и в глухой тайге.