В ответ ни звука.

— Иван Петрович, я пойду найду кого-нибудь, а там…

— Хорошо, — понял его Петров я, улыбаясь, сказал летчику: — Надо же, а? Ведь слухи-то о железных птицах у них давно ходят, а встреча видишь какой получается?

— Знаю, — отозвался тот. — И у нас, в русских деревнях, до сих пор так. Прилетишь — чего только не насмотришься!.. Кого из подполья вытаскивают, кого из сена… Привыкнут!

— Конечно, привыкнут, — опять улыбнулся Петров.

Кинкэ поднялся к стойбищу, прошел мимо одного распахнутого чума, заглянул во второй — никого… Везде пусто.

— Люди! Это я, Кинкэ! Прилетел на железной птице русских! Не бойтесь, выходите!

Никто ему не ответил.

Кинкэ постоял, подумал, потом решительно пошагал к лесу. Дошел до большой коряжины, хотел было обойти ее и тут увидел чьи-то ноги, обутые в мокрые суконные унты.

— Гирки, друг, вылезай! — Кинкэ потянул за ногу. Человек закричал дурным голосом, стал еще дальше втискиваться под свое укрытие.

Кинкэ узнал Маду.

— Мадуча, Мада! Это я, Кинкэ!

Мада, превозмогая страх, приоткрыл один глаз.

— Откуда ты? — губы его тряслись, голос дрожал. На щеке смешно дергалась бородавка.

— Вылазь. Я прилетел на железной птице русских людей. Пойдем к берегу, вставай, поможешь найти остальных. — Кинкэ не удержался от улыбки. — Что, думали посланцы Эксэри прилетели?

— Голос как будто твой. Лицо будто твое. Не привидение ли ты?

— Нет, я самый настоящий Кинкэ. Пойдем, — он потянул Маду за рукав.

Из-за дерева, осторожно выглядывая, словно скрадывая добычу, показался Амарча Чемда.

— Ты не нас ли приготовился бить? — засмеялся Кинкэ, увидев у Амарчи пальму.

— Кинкэ прилетел! — закричал Амарча. — Эй, выходите! Кинкэ здесь!

Лес ожил. По одному, держа за руки малышей, к ним стали приближаться люди.

Вышла Эки. Нет, глаза не обманывали — это был ее сын, Кинкэ. Она бросилась к нему:

— Хутэ, откуда ты взялся? С неба?

Кинкэ прижался к матери. Пойманной птичкой затрепетало, запрыгало сердце Эки. Поцеловать бы сына, как это делают русские, но у нее хватило сил сдержаться, лишь принюхалась к нему — сколько лет прошло, сколько дорог Кинкэ обошел, а запах остался! Не выветрился!

Краем глаза увидела, что и сыну хотелось поцеловать ее, но он тоже смущенно переборол себя, не дал волю чувствам.

Эки чуть заметно подтолкнула Кинкэ к братьям, к другим людям: отдай знаки внимания и им, ведь тебе все рады, все тебя ждали. Кинкэ понял и, улыбаясь, стал здороваться.

— Пойдемте к самолету, — сказал он.

— Эбэй! Не пойдем, — снова испугались люди.

— Пойдемте! — повторил Кинкэ и потянул за собой Куманду и Амарчу Чемду. Те боязливо, все еще упираясь, двинулись за ним, а сзади, переговариваясь, прячась за спины мужей и братьев, шли женщины. Мужчины все же приблизились к гидросамолету, а женщины словно застыли поодаль, на угоре.

— Он живой! Слышите, дышит! — прислушавшись к шипению рации, сказал кто-то.

— Да, да, дышит, — все закивали согласно.

— А где у железной птицы сердце, здесь? — чуть осмелев, Мада указал рукой на один из моторов.

— Верно, — с улыбкой подтвердил Кинкэ.

Помаленьку и остальные набрались храбрости, осмотрели чудо. У железной птицы обнаружили все, что должно быть у настоящего живого существа. Однако, в отличие от обычной птицы, у этой оказалось два сердца — моторы, два живота — кабины, несколько клювов — лопасти, и длинные запутанные кишки — провода… Все было у этой птицы, тем более что кормить ее надо очень пахучей жидкостью.

— Люди, обуздавшие эту громадную гагару, наверное, самые великие шаманы! Они всюду могут бывать! В Верхнем мире, на Солнце и на Луне! Они могут, долететь до звезд! С душами наших предков могут встречаться! О, это великие шаманы! У нас таких нет! — за всех высказался Мада. Это была его знаменитая речь, которая запомнилась всем.

Летчик, бортмеханик и Петров выслушали эту «говорку», переведенную Кинкэ, и тогда Петров сказал ответные слова:

— Мы очень рады, что вам понравилась наша птица. Человеческий разум может все, может создавать и таких летающих птиц. Мы не боги, не духи, мы простые люди. Нас направила к вам партия большевиков. У нас рабочие и крестьяне уже давно прогнали своих богачей и установили Советскую власть, власть бедняков. И люди все равны. Мы хотим провести у вас суглан и организовать простейшие производственные объединения, чтобы вы жили и трудились единой семьей. Вот какое задание на первое время… А сейчас помогите нам выгрузить товары…

— Хэ! — снова все удивились. — Вот так птица! Она еще и муку привезла! Кинкэ! Это ты позвал этих людей — летчиков? Они как будто знали, что у нас продукты кончаются. Кинкэ, ты тоже летчик! Ты первый из нас поднялся к солнцу, отныне имя тебе — летчик!.. Большим человеком ты стал!..

Эки не могла наглядеться на сына. Он вырос, стал стройнее, красивее и, что интересно, — почему-то походит теперь на русских. Может, это одежда сделала его таким? Темные брюки, сапоги, гимнастерка, на голове — фуражка. На гимнастерке прикреплен какой-то блестящий значок. «Не медаль ли новых властей? У Майгунчи Большого есть царская медаль, похожая на солнце. Всех людей в трепет бросало, когда он вешал ее себе на шею».

А Кинкэ все отвечал на вопросы сородичей, улыбался, смеялся весело. Этот смех эхом отзывался в сердце матери, и она смутно, чутьем угадала, что сын стал другим человеком, знающим что-то такое, чего они, живя в тайге, не ведают. Наверно, ему довелось увидеть и узнать многое. «С худыми людьми разве был бы таким веселым и счастливым Кинкэ?» — думала мать. Она благодарно взглянула на высокого рослого мужчину, представителя новой власти, подошла к нему, притронулась к руке, смущенно сказала одно-единственное слово, которое знала по-русски:

— Пасибо.

Петров посмотрел на нее и, тоже засмущавшись, взял ее за руку:

— Спасибо и вам, мамаша! Хороший, замечательный сын у вас!..

— Чего же вы нас чукином и костным мозгом не угощаете? — весело спросил Кинкэ.

— Хэ, совсем забыли! — засмеялись люди. — Думали, вы разговорами сыты будете!

В окружении братьев и сверстников Кинкэ направился к родному чуму.

Суглан назначили на утро. Молодые парни, мужчины топорами расчистили полянку, накололи сосновых плах для стола, подровняли два пня для сидений. Хорошо получилось, даже чуточку на русский лад. А людям сидения не нужны — на траве посидят, по-своему-то, по-эвенкийски, лучше будет.

Горячим яичным желтком прокатилось по горизонту незакатное солнце и снова стало подниматься кверху. В кустах проснулись первые птички, а стойбище, кроме уставших вчера ребятишек, и вовсе нынче спать не ложилось. Много ли сна старикам надо? Это молодые могут сном наслаждаться, а старый — прикорнул чуток, и ладно. Да и разве уснешь после такого-то дня? Только и разговоров было что о самолете да предстоящем суглане, о переменах в жизни. Теперь-то все над собой смеялись: трусливее зайцев, мол, оказались, как мыши, хотели под колодиной скрыться. Вот времена-то пошли!

С первыми лучами солнца все же сморило и стариков, разошлись по своим чумам, чтобы через час-другой снова собраться.

Едва проснувшись, мужчины и парни потянулись к полянке.

Одежда человека порой может сказать больше, нежели он сам. По ней можно безошибочно узнать его род, состояние. Чем зажиточнее, тем украшение ярче. В нарядных нагрудниках, расшитых бисером и разноцветной материей, в дорогих унтах появились Кондогиры и Бирагиры. О, если б была зима, они могли бы и не так еще нарядиться. Шубы из горностая, соболиные шапки, белоснежные унты хранятся у них в лабазах!.. У Майгунчи Большого наряд был разукрашен всеми цветами радуги. Снегирь да и только! Не побоялся нацепить на грудь, даже сияющую, как солнце, бляху — ту медаль, что подарил ему поп за богатые приношения. Пусть знают, какой Майгунча хозяин!

Приоделись даже те из Кондогиров и Бирагиров, у кого вовек не бывало не только нагрудников, но и парки хорошей. Но надо было показать русским, что в их родах все равны: нет ни богатых, ни бедных. Многочисленным стадом они прошли на полянку и сели на землю, поближе к столу.