– Вижу, как ты уходишь отсюда, милая. Покидаешь Королевскую Гавань. Покидаешь Серебряное Королевство.
Лара чуть нахмурила брови:
– Я покидаю королевство? Нет, бабушка, я думаю, тут вы ошиблись…
Бабушка подняла палец свободной руки, не отрываясь от созерцания чайных листьев.
– Я не от себя говорю, милочка, я говорю то, что передает мне чай. Что тут у нас еще… Да, да… вижу, как ты летишь.
– Я лечу? – Лара бросила на Джо взгляд через плечо.
– Да, и на огненных крыльях, деточка! На крыльях цвета солнца! – Бабушка очень возбудилась, с живым интересом снова взболтала осадок на дне чашки. – И медальон. Медальон все еще у тебя?
Лара испытала настоящий шок. Она никому и никогда не рассказывала о медальоне – с тех пор как сбежала из приюта, где провела свое раннее детство.
– Но… откуда вы об этом знаете?
– Я не знаю, милочка, ничего не знаю. Это чай знает. Так вот. Медальон. Он все еще у тебя?
Лара потрясенно кивнула. Все, что она могла сейчас сказать, – это что она ужасно взволнована и встревожена. Иррациональное чувство, что к ней подбирается нечто очень опасное. Что беды сжимают кольцо.
– Хорошо, – кивнула бабушка седенькой головой. – Это самое главное. Храни его и никому не отдавай. Он должен быть в сохранности! И слушай его!
Она, похоже, перевозбудилась, моталась туда-сюда в своем кресле, раскачивалась взад-вперед, и выглядело это довольно пугающе. Она даже попробовала встать на ноги, но Джо успел подскочить к ней и положить руку на плечо.
– Бабушка. Т-ш-ш. Тебе надо успокоиться. Просто это самое, ну ты поняла? Присядь. Подыши.
Она даже попыталась сопротивляться, снова взболтала осадок в чашке – и лицо ее резко помрачнело. Старушка вдруг отшвырнула чашку, будто та ее обжигала, и чашка звонко разбилась об пол.
– Ох, нет! Нет, только не это! Ужас-то какой! Вот же я старая дура!
– Бабушка, успокойся, это пустяки. Подумаешь, чашка. Разбилась, и ладно. Я подмету.
Джо пошел в угол за веником и совочком.
– Бабушка, вы в порядке? – Лара подошла поближе и положила руку на хрупкое запястье старушки. И почувствовала, как бешено бьется ее пульс.
Бабушка подняла голову, заглянула в темные глаза Лары. И медленно, членораздельно произнесла:
– Она собирается ее освободить. О боги мои, она и правда собирается это сделать!
– Кто такая «она», бабушка? И кого она собирается освободить?
– Эта женщина! Женщина с фальшивым лицом… она собирается освободить Вечноночь.
Вечноночь. Это слово мигом отбросило Лару в ее воспоминаниях обратно в детство, в сиротский приют. После отбоя они с ребятами там постоянно рассказывали друг другу страшные истории.
Сухонькие пальцы старушки без предупреждения сомкнулись вокруг запястья Лары.
– Они идут за тобой, девочка. Женщина с фальшивым лицом – а с ней мужчина, который не отбрасывает тени.
Сердцебиение Лары участилось… но тут губы бабушки растянулись в жалобной слабой улыбке. Глаза ее снова помутнели, и старушка отвернулась к окну, воззрившись отсутствующим взглядом неведомо куда. Стук бьющего по стеклу дождя показался особенно громким. В какой-то момент взгляд бабушки переместился от окна к лицу Лары, и удивленное, приязненное выражение ее лица ясно выдавало, что она не узнает своей гостьи.
– Здравствуй, милочка. Кто ты? Я у тебя в гостях?
Пальцы Лары невольно нащупали подвеску сквозь ткань рубашки.
– Нет, бабушка, это я у вас в гостях. А вы у себя дома.
Дома
Трущобы Королевской Гавани были населены так густо, что Ларе они напоминали ящики с крабами, которые она порой видела в порту при погрузке живого товара. Все шевелятся, толкаются клешнями, дерутся, борются за жизнь, лезут друг другу на головы… Множество обитателей трущоб жили в ночлежках и работных домах, за рабский труд в течение дня получая под вечер миску похлебки и койку в забитой спящими общей спальне, провонявшей насквозь грязным тряпьем и людским потом. Другие, более удачливые – вроде Джо и его бабушки, – снимали жилье в переполненных многоквартирных домах, где в тесных комнатенках с плесенью по стенам теснились целые большие семьи.
У Лары все было иначе.
Изрядную часть своего детства она уже провела в общих помещениях, в приютских битком набитых спальнях и школьных классах. Когда она наконец сбежала из приюта, дала себе самой обет, что никогда больше не будет жить в толпе. Обязательно отыщет вариант получше, свое собственное жилище.
И она сдержала это обещание – так же как и обещания, во‑первых, стать лучшим сталкером в городе, а во‑вторых, никогда ни на кого не рассчитывать, кроме себя. Потому что если не давать людям шанса, они не смогут тебя подвести и предать.
Здание Аврелианской оперы находилось почти в самом центре города, далеко от трущоб, на берегу великой Якорной реки. На вид оно напоминало огромный фигурный ларец – сразу видно, что его двери открыты только для публики высшей категории. У Серебряного Короля была в опере собственная ложа – вся в алом бархате, золотых завитушках, с запахом сахарного сиропа и полированного красного дерева.
Над огромным оперным домом имелся старинный чердачный этаж. Там много лет хранилась куча старого реквизита, который давно был никому не нужен. Чердак был такой старый, а само здание оперы столько раз перекраивалось и расширялось, что об этой пыльной и ветхой надстройке все уже давно забыли. Всяческие больше не нужные механизмы, куски декораций, задники с видами высоких гор, замковых стен и кораблей на море – все это просто пылилось тут годами, а само помещение напоминало заброшенный музей.
Лара уже давно обнаружила этот чердак и решила, что он ее полностью устраивает.
Кроватью ей служили большие деревянные сани, оставшиеся от какого-то давно забытого спектакля. Она положила туда матрас, набросала одеял так, чтобы было удобно и тепло. Вот и сегодня она лежала в своем теплом гнезде под одеялом, при свете последнего оставшегося у нее драконьего фонарика рассматривая свой медальон. Палец ее задумчиво скользил по резьбе на его полированном дереве. На одной стороне – птица в полете. На другой – ее собственное имя: «Ларабелль Фокс».
«Это самое главное, – сказала тогда бабушка. – Храни его, никому не отдавай. И слушай его».
Что это вообще значит? «Слушай его». Как можно слушать дурацкий кусок дерева?!
Она крутила и крутила медальон в пальцах. Он на ощупь был такой знакомый, привычный. Вспышками приходили воспоминания: запах дезинфектанта, которым насквозь провонял приют мисс Рэтчет «Заблудшие овечки». Холод и темнота дортуара, эхо раздающихся в нем голосов других детей – перед сном они рассказывали друг другу истории. Страшные сказки о ночи без конца, об ужасных чудовищах, которые приходят в этой ночи и рыщут во тьме… О Вечноночи и о Меченых.
Воспоминания заставили ее вздрогнуть, и она крепко сжала в кулаке медальон. Он был единственной вещью во всем мире, который связывал Лару с ее прошлой жизнью. С жизнью, которая была украдена у нее в одну ночь, когда ее вытащили из-под обломков после ужасной катастрофы на Горбатой улице: крохотная девочка оказалась единственной выжившей, чудо, что не погибла вместе с прочими.
Сбежав из приюта, Лара пыталась узнать что-нибудь о своем прошлом, вернулась на руины своего прежнего дома, расспрашивала соседей на Горбатой улице. Те оказались достаточно дружелюбны – ну, по крайней мере те, кто не был пьян, – и без проблем изложили ей события той страшной ночи.
«Жуткий взрыв в доходном доме был, – сообщила ей беззубая старушка. – Здание просто порвало на части, как бумажное. И никто так и не узнал, почему рвануло и кто виноват».
Однако когда Лара начала расспрашивать о своих родителях – кто они были, какие, – внезапно ни старушка, ни кто другой не смогли ей рассказать практически ничего. Как будто у всех память отрезало. Как будто родители Лары, ее семья были призраками, не существовали по-настоящему.