Фанк, джайв, буги, рок-н-ролл... Вес тела тянет вас вниз, к процессии, состоящей из людей в черном, и к торжественной музыке. Это не подходит ни для вас, ни для меня. Завтра последний день после неде­ли настоящего экстрима, а я чувствую странную привязанность к маленькой квартирке в Клеркенуэлле. Даже самые скучные закоулки жизни обладают своей неповторимостью: звон ложечки в чашке; окно, запотевшее от пара, когда вы не выключили чайник; старомодная музыка полов, состоящая из скрипов и стонов; непрестанное жужжание компьютера; безна­дежная кампания вентилятора по борьбе с лондон­ским летом, выставившим против него своих лучших боксеров и головорезов. (Мне кажется, что тело Ганна сейчас не в очень хорошей форме. В белках его глаз кое-где дрогнули капилляры, а зрачки лишились спокойствия. В спине невыносимая боль, а зубы по­стоянно ноют. Черепные протоки сильно стучат и скрипят от слизи, и даже Харриет дважды подумала бы прежде, чем позволить этому грязному языку, буквально заросшему мхом, подобраться поближе к ее чувствительным местам.) Кроме того, мне нужно какое-нибудь укромное место, чтобы подумать и на­конец закончить все это.

Представьте, что все это правда. Понятно же, что это неправда, но перед вами мазохист, у которого остались последние пятнадцать минут. Не может... просто не может быть правдой. Но все же представь­те, что все это правда. Никто не станет возражать, что жизнь со всеми удобствами подобна комнатам релаксации — мистер Мандрос устроит зону комфор­та, услуга для вновь прибывших, — если посмотреть на это с теоретической точки зрения, пусть живут себе со своей умеренной этической благопристой­ностью; ведь в сфере ощущений такое количество наслаждений, что им будет некогда сажать меня за решетку или отправлять на электрический стул: тюльпаны, поцелуи, снег, закаты, путешествия, и так до смерти, до самой границы чистилища, а потом дом. Дом.

Дом? Сколько времени уже это слово обозначает для меня не ад, а нечто другое? Оно напоминает мне о том, что... ах... Воспоминание о том, как моя бесте­лесная сущность чувствовала себя некоторое время назад, все еще не померкло. Другими словами, как это, блин, меня убивает. Не могу не думать о том, насколько это мне мешает. Нужно было предвидеть заранее. Нужно было проводить каждую ночь вне тела. Нужно было придерживаться такого графика.

Конечно, я буду продолжать в том же духе, коли я уж подумываю об этом. Подумываю о том, чтобы остаться. Подумываю о том, чтобы быть Декланом Ганном. Конечно, я буду продолжать в том же духе, будто в какофонном вихре нет никакого совершенно нового припева. Конечно, я буду...

Ну все.

Я не включаю свет в квартире. Горячий сумрак и непрекращающийся дождь успокаивают меня. По­добно солнечному свету и тишине Идры, они усып­ляют меня. Гроза не прекращается с самого утра. Никогда не видел грозу снизу, как вы. Неужели она не заставляет вас усомниться в том, чему вас учат в школе? Когда вы слышите гром, разве вам не прихо­дит в голову, что все рассказы про атмосферу — это чушь; небо сделано из железа, оно иногда двигается и грохочет, листы и плиты весом в биллионы тонн испытывают такие же тектонические передряги, что и земля, вызывая тем самым неботрясение. Если погода налаживается на какое-то время, то это лишь благодаря удивительным маневрам. Я наблюдал за вспышками молний — такое впечатление, что небо страдает от страшного варикоза. Словно охваченный религиозным или политическим фанатизмом, дождь с огромной скоростью направлялся к земле. У обла­ков был такой вид, будто они страдают от внутренне­го кровотечения. И когда подобное случается, вы лишь отводите взгляд от журнала? Или жмете на па­узу игровой приставки?

Я забываю о себе. А вы-то уж нет. Конечно же нет. Главный труд моей жизни должен уберечь вас от это­го. А как я-то мог забыть?

Летом, когда погода... Как летят минуты! Шесть минут седьмого, пятая секунда превращается в шес­тую в тот момент, когда мои глаза смотрят на элект­ронные часы. Маленькие красные цифры в темноте. Кто-то пытается морочить мне голову? Бетси придет­ся закончить самой. У меня нет времени, чтобы...

♦

На этом заканчивается работа моего брата Люцифера, и я принимаюсь за выполнение своего долга.

Слишком официально, Рафаил. Его голос даже те­перь находит время для наставлений. Не пиши так, словно ты толстозадый пидор.

Я не могу не улыбаться. Ему следует заниматься делом, но он все равно находит время для критики моего стиля. Итак, попытаюсь сделать ему одолжение.

Я прервал его последнее предложение. Несмотря на все то, что он говорил на Идре, я не мог допустить, чтобы он противостоял своей дилемме в одиночестве. Я прибыл в Англию самолетом, который обошел все грозы вплоть до Хитроу. По словам второго пилота, грозы были повсюду. Удивительно. Страх перед смертью охватил моих попут­чиков, подобно тлеющему костру. Длань Божья не охраня­ла нас, но пилот проявил мастерство, и мы благополучно приземлились. Я взял такси прямо до квартиры в Клеркенуэлле. Вдалеке рдели зарницы.

— Ты что, не видишь? Я занят, — сказал он.

— Ты должен принять решение, — сказал я ему. Он вы­глядел нездоровым. Цвет лица у него был болезненный, землистый. Угревая сыпь вокруг уголков губ.

— Ты наносишь оскорбление своему воинству, — сказал я ему. — Ты знаешь, мой дорогой, что тебе не удастся по­стоянно так просто отмахиваться.

— Мы снова перешли на «мой дорогой»? Послушай, Рафаил, я знаю, что ты имеешь в виду, но...

— Как ты поступишь?

— Что?

— Ты слышал меня, — отпарировал: уж мне-то не знать, как он предпочитает отвечать.

— Что ты будешь делать? Останешься или уйдешь?

Он соединил руки за спиной и выпрямил спину, так,как делают это беременные.

Уже лучше, болван. Вот ты почти наловчился. Хотя сравнение с тлеющим костром совсем неубеди­тельно.

— Я заполню ванну водой, вот чем я сейчас займусь, — ска­зал он. — Большую, глубокую, горячую ванну. Если интересно, можешь посмотреть, хотя Ганну-то особенно нечем похвастаться в плане половых органов. Но, как говорит моя мисс Безупречность из «ХХХ-клюзива», повторяя эти слова слов­но молитву: «Знаю, что с ним делать. А это главное».

Я прождал полчаса, рассматривая тем временем обста­новку в квартире. То, что он здесь появлялся от случая к случаю, сказалось самым отрицательным образом: мусор, разбитые бутылки, нестираное белье, остатки еды на полу, страницы рукописи, полные пепельницы, перевернутое мусорное ведро, ни одной вымытой тарелки... Ничего уди­вительного. О, Люцифер, сын утра, зачем ты покинул небеса...

Гмм... Простите...

Но я просто терял время. Более того, я потворство­вал тому, что и он терял время. Менее чем через пять часов он должен решить. Менее чем через пять часов они придут узнать его ответ. Совсем неподходящий момент, чтобы нежиться в ванне. Слегка постучав в дверь, я вошел.

— Никак не мог дождаться? Думал, застукаешь меня за тем, как из меня выходит масло для ванн?

Он, по-видимому, добавил еще горячей воды, потому что крошечная комната была заполнена паром.

— Как видишь, здесь я целомудренно моюсь и предаюсь серьезным размышлениям. Ради всего святого, закрой дверь.

Он, кроме всего прочего, еще курил сигару (поэтому не только пар, но и дым), а в ладони у него покоился шар без ножки, остаток бокала для бренди, почти доверху запол­ненный золотистой жидкостью. Ничто не говорило о том, что он здесь занимался 1},еломудренным мытьем или серьез­ными размышлениями. Он выглядел так, будто его только что разбудили.

— В твоей части острова есть проститутки?— сказал он, сделав глоток. — Я имею в виду, смогу ли я общаться с представительницами противоположного пола?

— Не в таких масштабах, как ты привык, — сказал я. — Ну, а вообще — да, уж если не на Идре, то в Спеце и, конечно же, в Эгине.