Это и стало причиной всех бед.

Воздадим же Старине должное. Он был почти прав. (На самом же деле Он был совершенно прав, осознавая ошибочность того, что скорее всего все получится совсем даже неплохо — излагать этот сю­жет однозначно невозможно.) Да, Он был почти прав. Оказалось, что однажды нам довелось это ис­пытать — Бог был невероятно милым. Постоянно нежиться в божественной любви — это ведь просто кайф. И при этом быть еще и неблагодарным совсем нелегко. Конечно, мы не могли не испытывать ничего, кроме чувства все озаряющей благодарности, и пото­му горла перед Ним не жалели. Ясно было одно — Он обнаружил то, что всегда знал: он любил аудиторию. Сотворение ангелов и первый виток Древнего Времени открыли Ему глаза на то, кем и чем Он был: Богом, Создателем, альфой и омегой. Он был всем, за исклю­чением того, что создавал сам. Можете представить себе испытанное Им чувство облегчения: Я — Бог. Обалдеть. Круто. Дошло, блин!

Невзирая на долголетнюю и всеобъемлющую любовь, мы вполне осознавали состояние, в кото­ром находились: тошнотворный коктейль суборди­нации и вечности. Спросите меня, почему Он создал нас вечными, и я отвечу (по прошествии всего вре­мени, как Древнего, так и Нового): понятия не имею. Что-то я увяз... А я ведь хотя и гордая птица (слишком уж большое значение придавалось моей гордости), но не глупая. Если Бог захотел бы меня уничтожить, Он сделал бы это. Это как ЦРУ и Сад­дам. Но я с самого Начала знал (равно как и вы), что сотворенные однажды будут жить вечно. «Ан­гел, — как говорит Азазиил, — это навсегда, а не на одно долбаное Рождество». Что-то меня не туда понесло. Я часто уклоняюсь от темы. Уверен, это вам не доставляет удовольствия, но чего вы, собс­твенно, ожидали, коли имя мое Легион... Кроме того, в последнее время я...

Впрочем, в данный момент это не имеет никакого значения.

Он повернулся к нам боком и изверг на нас оттуда океан любви, в котором мы резвились и плескались, как самцы лосося в оргазменном состоянии на нерес­те, возносили Ему благодарственные песнопения безукоризненным a capella¹⁶(это были дни безмятеж­ности, тогда Гавриил еще не нашел свою трубу) так непроизвольно, как будто все мы были не чем иным, как небесным музыкальным автоматом. Нам ничего не оставалось, как любить Его, поскольку Его безгра­ничная любвеобильность не предоставляла нам вы­бора. Познавать Его означало любить Его. И так могло бы продолжаться на протяжении миллионов и миллионов ваших лет. Но потом... О, да. Потом.

Как-то раз в один из нематериальных дней из ниоткуда в мою духовную голову пришла непроше­ная мысль. Только что ее там не было, но в следую­щий миг она уже была там, а еще через мгновение ее уже и след простыл. Она снова впорхнула и вы­порхнула, словно пестрая птица или волнующие звуки джаза. В самый ответственный момент я сфальшивил, и в Gloria¹⁷ появился едва уловимый изъян. Вам нужно было видеть их лица. Повернутые назад головы, сверкающие глаза, взъерошенные перья. А мысль была такая: «Что было бы, если бы Его не было?»

Небесный Хозяин в мгновение ока оправился. Этот болван Михаил, кажется, вообще ничего не за­метил. Gloria зазвучала снова, приторная слащавость, глянец и блеск, мы рассыпаемся перед Ним в комп­лиментах, но она уже возникла — свобода воображе­ния, существующая без Бога. И эта мысль, освобож­дающая, революционная, эпохальная, коренным образом изменившая ход вещей, была моей. Скажите, каким я вам нравлюсь больше? Я могу быть искусите­лем, истязателем, лжецом, обвинителем, богохуль­ником и самым последним грешником, но никто не отменит того, что мне принадлежит открытие ан­гельской свободы. Да, смертные мои друзья, это был я, Люцифер. (По иронии судьбы после падения они перестали именовать меня Люцифером, то есть духом Света, и стали называть Сатаной, то есть противосто­ящим Богу. По иронии все той же судьбы они лишили меня ангельского имени именно тогда, когда я заслу­жил его.)

Эта идея распространялась как вирус. Братство свободы. От некоторых исходили тонкие намеки. Смущаясь, многие открывались мне, словно достиг­шие половой зрелости мальчики учителю-гомосексу­алисту. Многие — нет. Гавриил от меня откололся. Михаил держался со мной надменно. Великолепный, но нерешительный Рафаил, бедняга, любил меня так же, как Старика, и в течение некоторого времени пел с робкой неуверенностью в голосе. Но что же я, в конце концов, совершил? (Да что же такое я совер­шил, о чем Он и не подозревал?)

Прошло несколько тысячелетий. Слово уже ро­дилось. Братство росло. Конечно, Он обо всем знал. Старик всегда знал об этом, даже не ведая, что «всег­да», возможно, существовало тогда, когда Его еще не было. (Пожалуй, вы согласитесь, что постоянное присутствие возле вас того, кто все знает, не может не раздражать.) У себя ведь вы таких называете все­знайками. Однако ваши всезнайки, в сравнении с Ним, с кем нам приходилось иметь дело, — просто полые сосуды. Чем бы вы ни занимались, за исклю­чением восторженного восхваления непосредствен­но Его, — разговорами, трудноразрешимыми пробле­мами, подарками в оберточной бумаге, организацией вечеринок, которые должны стать сюрпризом для тех, ради кого они проводятся, — ничто не имеет значения. О чем бы вы ни рассказали Богу — ваш брат умирает от СПИДа, или, например, что вы были бы Ему очень признательны, если бы Он помог вам в суете ежедневных дел, — у Него на все находится лишь один ответ: «Да, знаю».

Голоса ангелов Братства обращались к новым ангелам. Я устал от чересчур гармоничной тягомоти­ны Gloria. От этого legato¹⁸. Все как-то бездушно, може­те себе только представить. У нас, у ангелов, нет души, если вам это, конечно же, интересно. Из всех Божьих тварей только у вас есть душа.

В свое время я покупал их миллионами, но, разра­зи меня гром, если бы я знал, что с ними делать. Един­ственное, на что они еще годятся, — страдание.

В последнее время у меня для этой цели есть упол­номоченные. Белиал уже выработал свой неповтори­мый метод. У Молоха тоже есть свой, хотя у него во­ображение совсем не развито: он, знай себе, ест их и срет ими, ест их и срет ими, и так до бесконечности. Но, помните, это срабатывает. Жалобный крик этих душ — приятная музыка, ласкающая мой слух. Астарот всего лишь разговаривает с ними. Иисусик знает о чем. И знает не понаслышке, но едва ли может каким-нибудь образом помешать этому. Кстати, Он никогда и не пытался что-нибудь предпринять, так как души эти находятся у нас в самом низу. Не считая вашего покорного слуги, над бедными душами никто не изга­ляется лучше, чем мерзкий Асти. Я научил этого не­годника всему. Ему удалось превзойти даже меня. Ду­мает, я не догадываюсь, что он стремится заполучить мой престол. (По возвращении придется что-нибудь предпринять. Нужно заранее подготовиться.)

Вам, крутые парни, психи, извращенцы, голово­резы, может быть, интересно, почему я не положу этому конец и не избавлюсь от него. Догадайтесь с грех раз... Все равно не догадаетесь.

Скажете, мол, привычка, и будете не правы. На самом деле в аду все вполне довольны. Души в основ­ном тусуются, курят, выпивают, говорят за жизнь. Здесь всегда есть что почитать.

Слово понемногу распространялось. Наши голоса сливались в прозрачных водах «Славься!» в сильное подводное течение. Мы бездействовали, не зная, что делать. У нас были только предположения, и ничего более. После первой попытки понять себя, подобной первой робкой ласке, нас не покидало состояние замешательства на протяжении еще нескольких со­тен тысячелетий, особенно тогда, когда мы пели. 11олагаю, мы бы продолжали петь до сих пор, если бы до нас не докатился слух о том, что для постанов­ки Отца пишется сценарий с рабочим названием «Материальная Вселенная» (окончательный вариант «Творение»), премьера которой с Сыном в главной роли была назначена на ближайшее тысячелетие.

♦

Манхэттен, лето, место как раз для меня и время как раз для меня.