Хотя вряд ли это можно назвать разумным, я все еще подозревал, что затевается нечто темное, чувст­вовал какое-то движение на периферии своих чувств, на какой-то грани, какой-то заговор, какой-то холо­док...

— О боже мой. Боже-боже-боже мой. Деклан, это... Деклан?

Трент, Харриет, А.Н. Некто. Некто, кого вы опи­сали как исключительно знаменитую кинозвезду с привлекательной внешностью. Пожалуй, вы бы опи­сали этого человека именно так. Что касается меня, то на меня несколько сложнее произвести впечат­ление.

— Ты знал? Черт, Деклан, ты знал?

Конечно нет. Я вообще, как оказалось, не знал, что он в городе. Виолетта, будь она благословенна, дабы сдержать понятное восхищение, схватила меня за бедро с такой силой, что это могло бы выставить меня перед всеми слабаком, не случись того, что вдруг произошло.

Когда у меня на затылке поднимались волосы и раздалось не то едва уловимое эхо, не то голос хозя­ина тела: «Делай так-делай-так делай...», — кто-то слегка хлопнул меня по плечу и какой-то давно зна­комый голос сказал: «Можно вас на пару минут, мис­тер Ганн»?

Я повернулся. Как-то странно. Мучительно мед­ленное движение шарниров; все смазалось и куда-то понеслось: столы, стулья, бокалы, лица. Затем все прошло, и я увидел его: стройный темноглазый гос­подин с коричневато-желтой кожей, вытянутым ли­цом и чувственной улыбкой, в льняном костюме кремового цвета, с кроваво-красным галстуком, и, кроме того, в нем было то, чего я не чувствовал уже с... с...

Явившийся свету голос Ганна поразил меня своей незначительностью и надломленностью. «Рафаил», — сказал я, почувствовав, что нечто странное происходит внутри меня, словно неловко распускается какая-то сжатая орхидея. Кажется, легкая паника.

Он откашлялся, улыбнулся из-за моего плеча все еще затаившей дыхание Виолетте, затем снова по­смотрел на меня и спросил:

— Можно поговорить с тобой наедине, дружище?

— Ты, должно быть, шутишь.

— Нет, дорогой мой, я вовсе не шучу.

— Для начала брось это свое «дорогой мой». На днях у меня возникло предположение, что я мучаюсь от быстро развивающейся доверчивости.

— Ты хотя бы послушай, что я тебе скажу.

— Это, наверное, шутка. Ты сам-то как думаешь? Смешно до упаду. Обоссаться можно. Ты — предста­витель рода человеческого. Умора.

Бедная Виолетта, Полагаю, она наконец выдохну­ла. Попытка заметить Очень Знаменитую Кинозвез­ду не увенчалась успехом: через весь бар Трент крикнул «Деклан!» и затем стал жестикулировать, изображая напиток, это означало лишь то, что они вот-вот к нам присоединятся. Я засобирался, желая все разузнать. У выхода я бросил взгляд на Виолетту. Она уже не си­дела, скрестив ноги, а руки ее теперь сжимали колен­ные чашечки. Туфля, свисавшая с пальцев ее ноги — стильно, пошло, все равно как, — теперь упала. Бармен опустил голову, якобы старательно надраивая желобок для шампанского, но я увидел, что он заметил мой неожиданный уход и хотел знать, где она ее потеряла, эта босая на одну ногу распутница супругами маленькими грудями и эффектными волосами.

А дальше сырая ночь на Пиккадилли и кавалькада кашляющих автомобилей, кротко дышащие деревья Грин-парка, высокий опустошенный небосвод, усе­янный звездами, с быстро плывущими по нему облаками.

— Мне нужно кое-что тебе рассказать и пока­зать, — сказал он. — Но здесь неподходящее место. Ты поедешь со мной?

— Куда, ради всего святого?

— В аэропорт.

Я его никогда не видел таким. Я его никогда не видел таким, в оболочке из плоти и крови, но я вовсе не это имею в виду. Я имею в виду, что я никогда не видел его таким настойчивым. В старые добрые време­на он был... В общем, он был моим соратником. И теперь он не стал тщательно обдумывать каждое свое слово. Только твердил, что я могу ему доверять. Что я могу доверять его любви. Что он одинок и безоружен. Что борьба будет недолгой. Что мне ничего не нужно было с собой приносить. Паспорт Ганна был у него во внутреннем кармане. «А ты поправился с тех пор, как был сделан этот снимок», — сказал он, обращая внима­ние на фотографию в паспорте во время регистра­ции. Если бы не крайне возбужденное любопытство, я бы толкнул его в один из магазинчиков, торгующих беспошлинными товарами, и отправился назад в «Ритц». Но как бы не так. Я и любопытство едины.

Ночной полет в Афины, поездка в такси по изви­листой дороге до Пирея, последний катер, остров, спящие улицы, эвкалиптовые деревья и хаос холмов, вилла. Рафаил, благословенный архангел Власти и совместно с Захариилом правитель Второго Неба, теперь — Тассо Мандрос, владелец ресторана, филан­троп, вдовец, грек.

— Боже, боже, боже, — сказал я, хихикнув.

— Люцифер, пожалуйста. Проявляй уважение. Все-таки это мне причиняет боль.

—Ты, наверное, знаешь, что попусту теряешь время.

Его вилла смотрит на восток, прямо на море. Мы сидели с большими бокалами узо¹⁴⁸, наши босые ноги ощущали недавно вымытые камни веранды. До рас­света оставался час. Я прикурил «Силк Кат» и жадно затянулся полной грудью. Ну как тут обойтись без сигареты, когда перевоплотившийся ангел, которого я не видел несколько биллионов лет, только что со­общил, что мне вот-вот позвонят.

— Ну не надо.

— Но это правда.

— Это потому, что время заканчивается.

— Люцифер, ты не понимаешь.

— Что я должен понять? То, что написано в книге? Бог побеждает, а я навечно отправляюсь в ад? Гран­диозное предприятие. В любом случае никто не об­ратит внимания: я был здесь. Представь себе. Я живу здесь. Я это переживу.

Первый луч солнца разжигал угрюмое горнило далеких облаков. Море чего-то ждало, как невеста в первую брачную ночь. Рафаил пошевелил ногой. В его бокале звякнул лед.

— Это ведь совсем не похоже на ад, — заметил он.

— О да. Это совсем другой ад. И сколько там?

— Люцифер, послушай. А тебе никогда не хотелось узнать, что в тебе не в порядке?

— Со мной-то как раз все в порядке, мой дорогой. Абсолютно все, кроме как ничего. Я полагаю, ты имеешь в виду «не в порядке» совсем не в этом смыс­ле. А в противопоставлении Порядку с заглавной буквой П?

— Ты недавно не...

— О, не начинай, будь добр.

— Если бы ты знал, с каким трудом я добивался разрешения сообщить тебе...

— Я бы сменил тон.

— Прояви хотя бы братскую учтивость по отноше­нию ко мне и выслушай то, что я хочу тебе сказать. От этого зависит твое существование в вечности.

— Ну ладно, слушаю, — сдался я. И, как мне кажет­ся, я слушал, хотя моя травмированная совесть боль­шей частью была далеко отсюда. Мягкое покачивание морщинистого моря, горько-сладкий запах оливко­вых рощ, камень и прохладная пыль у меня под ногой, ледяное анисовое зернышко, беспрестанный скрежет цикад, шелест утреннего бриза...

—Ты был ни при чем, — сказал Рафаил, и будто на долю секунды вся земля и все на ней перестало ды­шать. Я посмотрел на свой напиток. Лед почти пол­ностью растаял. Вдруг откуда ни возьмись прилетел воробей, он сел на балкон, повернул голову, быстро осмотрел меня и со свистом улетел.

— Кажется, ты собирался мне что-то объяснить? — сказал я.

— Ты был ни при чем, — повторил он. — Все поня­ли, что ты считал себя ответственным... Ты... не не­сешь никакой ответственности.

Как странно, думал я, каждую ночь погружаться в темноту и каждый раз ждать рассвета. Конечно, не все в этом ритме так неприятно. Я тихонько хихикнул.

— Мне кажется, ты не воспринял это всерьез.

— Прости, — сказал я. — Правда, виноват. Дай уловить... Никак не соображу. Это с той самой опромет­чивой поездки в Манчестер... — успокоился я. Было ужасно трудно остановить взрывы смеха, я бы сказал, что меня щекотали изнутри.

— Люцифер, ты меня понимаешь? Зло в мире—твоя цель. Всеми твоими поступками двигала мысль о том, что ты можешь хоть как-то пребывать среди людей и пытаться сбить их с пути истинного. В этом была твоя индивидуальность, так ведь? Твоя суть, raison d'être¹⁴⁹?