Пилат закрыл глаза и снова медленно открыл их, он очень устал. Конечно, он сделал это не так мед­ленно и не с таким трудом, как Иисус, у которого уже возникли проблемы с ногами.

— Этот раунд за тобой, — сказал я, проскользнув мимо Пилата. — Но со всей этой затеей с гвоздями едва ли получится воскресный пикник.

♦

Знаешь, я буду сильно скучать по тебе, когда покину тебя. Мне будет недоставать нашего... нечто нашего, нашего сотрудничества. Мне будет недоставать твоего внимания как слушателя, того, как ты постигаешь смысл моих слов, того, как следуешь моим советам. Мне будет недоставать твоей искренности (я имею в виду твою внутреннюю искренность, которая спря­тана под маской двуличности, бездействия и обмана). Мне будет не хватать твоего эгоизма, чувства юмора, пагубной слабости поступать, как хочется, лишь для того, чтобы почувствовать себя лучше. Я хочу сказать, почувствовать себя лучше изначально. Скоро все кончится, все. Что я буду делать с собой, когда покину тебя?

И благодаря этому временному пребыванию в человеческом облике, мне будет не хватать... черт побери, парень, представь себе, мне будет не хватать рукопожатия. Настоящего приятного ощущения кро­ви и плоти. Кровь и плоть — ведь они настоящие. Они объективно существуют. Ветер в волосах, капли дож­дя на лице, ощущение тепла солнечного луча между лопатками — непосредственные ощущения. Поцелуй. Потягивание. Пук. Забудьте о Рене¹²⁰: чувства не лгут о серьезных вещах, только не о том, каково это — быть здесь.

Я оторвался от рукописи и направился в собор Святого Павла. Если хотите, назовите это шестым чувством, интуицией, намеком, но что-то влекло меня туда. (Кстати, видения выбивают меня из колеи. Сно­ва и снова я пребываю одновременно и в крошечном и в безбрежном пространстве. Вам это о чем-то гово­рит? Вам снятся парадоксальные сны? Проснулся сегодня утром и даже не смог вынести одного вида «Buck's Fizz»¹²¹. Харриет предложила обратиться к врачу, к психиатру. Горшок, чайник и чернота, Хар­риет, подумал я, горшок, чайник и долбаная чернота. Этот фильм — он крутится в прокате. Харриет не покидает постели уже два дня. Сидит, скрестив ноги, обложившись подушками, отвечает на многочислен­ные телефонные звонки, двигает деньги, лжет, получает заказы, съедает заказанное наполовину и просит унести остальное. Я ей говорил: снизь темп, так ведь и заболеть можно. Думаете, она меня заме­чает? Трент злится из-за того, что у проекта не будет продолжения. Он пребывает в состоянии депрессии с тех пор, как я указал ему на то, что о событиях, предшествовавших описываемому действию, рас­сказать невозможно. А я в это время загружен рабо­той над третьим актом.)

Собор Святого Павла. Если вы собираетесь что-то предпринять, делайте это открыто. Иногда мне тре­буется некоторое время, чтобы добраться до места назначения. Сегодняшняя прогулка к собору — не исключение, ну и что, если лондонский асфальт рас­кален добела и деревья не вызывают уважения, если в воздухе смешались запахи духов и вонь, если сол­нечные лучи проникают повсюду, а облака в небе похожи на призраков. Я тоже более или менее ровно держусь на ногах, не считая небольшого похмелья после кока-колы и трех бокалов «Люцифера Бунтую­щего», по крайней мере мне удалось убедить себя в этом. Вероятно, в эти дни в съежившемся мозгу Ганна все время присутствует осадок химикалий и алкоголя, но вам же в некоторой степени известно, что сам-то я сообразителен.

Как обычно. Смотря кто появится.

Едва я успел покинуть оболочку Ганна у самого купола в «Галерее шепота»¹²², как у меня появилось ощущение, что за мной наблюдают, это ощущение беспокоит меня с тех пор, с тех пор... не могу точно сказать. Некоторое время. Как бы долго оно ни тлело, но там, среди снующих туда-сюда звуков, оно вспых­нуло как пламень. Опасно было забираться так высо­ко без подготовки, учитывая свойственную Ганну боязнь высоты, и так свешиваться через перила га­лереи. Вот-вот появится кто-то из ангелов — у меня в этом не было ни тени сомнения, — я четко ощутил это еще перед тем, как все усиливающийся звон в ушах возвестил о нем. Чувство, охватившее меня, могло буквально столкнуть вниз, а фигурально — свес­ти с ума. С ужасной болью (представьте себе боль при вывихе бедра, когда оно выходит из сустава) я вы­рвался из тела Ганна, которое тотчас, чего и следова­ло ожидать, осело ягодицами кверху, приняв то не­пристойное сидячее положение, которое характерно для брошенных тряпичных кукол.

— И великий змий был изгнан, тот старый змий, имя которому Дьявол, Сатана, — пробубнил Михаил с выражением смертельной скуки на лице, — что вводит в обман целый мир: он был изгнан на землю, и его ангелы пали вместе с ним... Ба! Сатана! Ты что, мой друг, все позабыл?

Боль? Что ж, можно и так сказать. Я не могу пере­дать, чего мне стоило сдержать ее там, в тени купола, пока вы, мелкие существа, ползали внизу, как тарака­ны. В телесных выражениях я сравнил бы это ощу­щение с сильнейшим внутренним кровотечением.

Я бы упомянул о черепно-мозговой травме. Я бы упо­мянул даже о необходимости экстренной медицин­ской помощи. Покидать тело было вредно для моего здоровья: подступил опять молчаливый ангельский гнев с прежней болью, но долг зовет срочно вернуть­ся к ним и иметь дело с ним... Что ж. Я буду честен.

Не то чтобы я притворялся, — ясно, что нет, не более чем он, — и, спешу вас заверить, выдержать мое при­сутствие для него тоже было задачкой не из легких.

— Михаил, — произнес я, — сколько лет, сколько зим, просто целая вечность!

Я подумал, в частности, как, блин, эта крошечная часть материального мира могла выдержать нас обо­их на земной поверхности. Я было ожидал, что купол вот-вот развалится на части или взорвется, пока не догадался (это же очевидно): на все воля Божья. В конце концов, мы же в соборе Св. Павла. Иногда я такой недогадливый.

— Ты боишься, — едва слышно произнес он.

Я улыбнулся.

— Просто диву даешься, что вы считаете своим долгом сообщить мне об этом. Вот и Гавриил мне на днях сказал то же самое. Интересно, и почему вы думаете, что это так важно? Скептики, осмелюсь за­метить, неодобрительно отнеслись бы к тому, что

желаемое выдается за действительное.

Он улыбнулся в ответ.

— Он советует смертным, как тебе известно, воз­любить врагов своих. Мне жаль, что смертным тре­буются такие указания.

— Ты видел пятый фильм «Звездных войн» — «Им­перия наносит ответный удар»? — спросил я у него.

— Потому что для нас естественно возлюбить врагов наших в соответствии с их близостью к нам. Мы так похожи, сатана. Мы так близки друг к другу.

Немного раздражало то, что он произносил «са­тана» как будто с маленькой буквы «с». Что значило: «тот, кто чинит препятствия». Раздражало не то, как он произносил мое имя, но то, что он не мог поднять­ся выше этого. Ему ужасно нравится его собственное имя, не говоря уж о том, что на вечеринках он пере­водит его как «кто как Бог». Интересно, почему Ста­рый Пидор позволяет этому так просто сойти с рук, так как правильный — и менее лестный — перевод представляет собой риторический вопрос: «кто как Бог?» Я бывало много раз бесил его в былые времена. Стоило только кому-либо сказать: «Ну, Майкл», как я мгновенно обрывал говорящего: «Это я».

Так близки и одновременно так далеки друг от друга. Как насчет раболепства?

— Кстати, на роль тебя я планирую Боба Хоскинса¹²³. Как ты на это смотришь? Думаю, ты сможешь уговорить меня пригласить Джо Пески¹²⁴ вместо него.

Между нами говоря, я действительно пребывал в состоянии мучительного дискомфорта. Я бросил взгляд вниз на галерею, где Ганн, изображавший по­терявшего сознание не то алкаша, не то нарка, при­влек внимание пары ребятишек, которые, не заме­чаемые своими родителями, разорвали обертки «Кит-ката» и забавлялись тем, что бросали кусочки шоколадной глазури ему в волосы. Я подумал, что произойдет, если родители позовут охранника.