Нет, Марта была хорошей девушкой. Богу следо­вало бы лучше о ней заботиться. Но ведь так всегда с Создателями, их пути неисповедимы. А Его нет.

Будь это не там и не тогда, Марта точно бы подо­шла поближе к жаровне, чтобы погреться. А так как она находится там и тогда, то держится на максималь­ном расстоянии от жаровни. Вопрос явно идиотский, даже для неграмотной жены фермера. «Вы верите в колдовство»? Нет — противоречие доктрине Церкви; да — автоматическое признание в связи с оккультны­ми науками. Как долго вы служите Сатане? Я не служу Сатане. Как вы заключили с ним договор? Нет никакого договора. Ваш нерожденный ребенок зачат демоном? Нет, мужем. Как имя демона, с которым вы имели половые сношения? Не было никакого демона. Вы занимались с ним содомией и забеременели от него?

Аббат Томас, пятидесяти восьми лет, полный, на голове выбрита тонзура, глаза цвета конского кашта­на, сильное вздутие живота; лучше бы здесь не было братьев Клемента и Мартина. У него склонность к вспыльчивости, у нашего Томаса, да такая, что он может воспламениться при малейшей провокации. А обнаженная, обритая, невиновная в возведенных против нее обвинениях Марта — более чем провока­ция. Бесконечная в киселе его мозгов мысль о Марте (или Вильхомене, или Инге, или Элизе, или еще о ком-нибудь) — вечная провокация. Томас удивитель­ным образом рассечен. Большая, здравомыслящая его часть знает, что девушек мучают и убивают ради его удовольствия и выгоды. Но другая его часть тре­бует морального оправдания. И она требует этого громогласно. Кричит об этом. Это и воспламеняет вспыльчивый ум. (Вы звоните и говорите, что забо­лели, так? С вами, разумеется, все в порядке. Вы приготовили большую речь, диагноз разочаровал и вызвал дрожь—дурацкий грипп, — и провалиться вам, если к моменту, когда вы повесите трубку, вы уже не начнете сомневаться, нет ли у вас гриппа. Эх, люди, вам, кровь из носу, нужно соврать, и вы уже верите своим бредням. Так же и аббат Томас. Лезвия медлен­но проникают под ногти, и посыпались признания негодницы. Боже мой, я ведь был прав! Дьявольская сука! И ты посмела обмануть святого божьего слугу? Слава богу, что я настоял на своем!..)

Для поиска метки ведьмы приглашается исполь­зуемый специально для этой цели человек. Третий сосок, шрам, родинка, прыщ, веснушка, жировик, бородавка, родимое пятно, царапина, струп — прак­тически любой физический дефект кожи. Специа­лист, которому впоследствии хорошо заплатят, если он обнаружит знак ведьмы, проводит много времени, осматривая клитор Марты, который не слишком уж большой, чтобы выдать его за сосок ведьмы, но вот он с облегчением заметил родинку во впадине под левой коленкой. («Она принадлежит только мне, — го­ворил ей Гюнтер, целуя ее в первую брачную ночь. — И это, и это, и это».) Он переворачивает ее на жи­вот — так лучше видно, а я тем временем добавляю огонька в церковные детородные органы, и францисканская страсть заполняет эфир запахом пота и сала. Специалист достает из кармана засаленный кожаный мешочек. От слез Марты каменный пол становится влажным. Тень птеродактиля содрогается, кажется, удлиняется, затем опадает. Профессионал достает из мешочка несколько блестящих спиц разной длины и толщины. Теперь он поворачивается к разгорячен­ным братьям, подводит спицу к родинке и задержи­вает ее на мгновение в воздухе, затем поворачивает­ся. «Милорды, мой печальный долг заключается в том, чтобы сообщить вам, что эта женщина, несомненно, ведьма. Я уколол эту отметку за коленом, и, как вы могли заметить, она не произнесла ни едино­го звука». Ему даже не нужно думать об этом. Долгая практика, годы таких вот уколов научили его, какие пятна чувствительны, а какие нет. Эта дрянная дев­чонка — сама чувствительность. Уколи ее где-нибудь, и она взвоет так, что обрушится крыша. Поэтому вместо укола слова. Он предпочитал докладывать о других успешно выполненных уколах, чем осущест­влять сами уколы. Текущий тариф оставался без из­менений.

Извините, если я не остановлюсь на подробно­стях. Тот же самый вопрос: на этот раз мучение как стимул ответить по-другому. Две минуты и восемь секунд Марта держится. Ровно две минуты восемь секунд. Но ясно, что, после того как ей сломали вто­рой палец и распятый Иисус не подал никакого знака, что он спустится к ней как супергерой, чтобы спасти ее, а Святая Дева не закрыла ее непроницаемой ко­роной материнской защиты, у Марты развязался язык. Но это не поможет, ибо инквизиторам просто нечего делать с ее признанием. Два младших брата, Клемент и Мартин, знают, что это моя работа. В глубине души они понимают, что Бог не имеет никакого отношения к отрыванию щипцами женских сосков. Они знают, что это я — наплевать, они еще никогда так хорошо себя не чувствовали, на земле нет ничего подобного (они поспорят о том, что этого нет и в раю, на молодое местное вино и перченую рыбу). Аббат Томас, напротив, пытается время от времени скрыть увечья своего восприятия псалмами. Мгнове­ния, когда ему кажется, что он исполняет Божью волю, похожи на пятна голубого на туманном небе. Он не может открыть самому себе правду о самом себе, и эти абсурдные колебания между вожделением и фальшивым рационализмом я считаю достаточно пикантными, они мне гораздо больше импонируют, чем отказ от хлеба Клемента и Мартина.

Вы могли бы подумать: а что, собственно, делает Бог и все ангельское воинство, в то время как это все происходит? Вам, наверное, интересно было бы знать, чем занимается Бог и все ангельское воинство во время происходящего. Выкиньте это из головы. Я, Люцифер, могу поведать об этом. Ничего. Они ничем не заняты. Они наблюдают. Беспредельно милосердная сторона Его натуры всхлипнула разок-другой. Но беспредельно равнодушная сторона на­полняет Его взгляд спокойствием. Страдания во имя Господа — давняя традиция, установленная пустобре­хами-мучениками и канувшая в небытие в наше время. Выкалывание глаз, выкручивание больших пальцев, выдергивание языка и поджаривание зада — верное соотнесение всего этого может вознести мучеников, как изысканный аромат духов, прямо к Богу. Боже­ственные ноздри вдыхают эти духи — о, как сладок их аромат. (Вы, может, думаете, что все это как-то непристойно. Забудьте об этом: это точно отправит вас на небеса.) Случись однажды вам оказаться объ­ектом неприятного допроса, предложите свои отби­тые яйца Господу. А в другой раз, когда в ваш зад вторгнется чей-то член, поднимите к небу глаза и скажите: «Все это для тебя, Господи».

Марта, к сожалению, не адресовала свои страда­ния Богу. Она предоставляла своим францисканским хозяевам подтверждение того, что другие имена в их списке (список Бертольда с данными о цвете волос, возрасте, мерках и вероятности девственности) — это имена ее сестер по колдовству. Вам следует непременно ознакомиться с ее описанием шабаша, точнее их описанием, подтвержденным ею. Господи, как бы мне хотелось побывать там. Безжалостно умерщвленные младенцы, зверства, копрофилия, некрофилия, пе­дофилия, инцест (аббат Томас ждет не дождется до­проса сестер-двойняшек Шеллинг), содомия, осквер­нение святых реликвий, богохульство — первоклас­сная вечеринка. После того как ее признание в тече­ние трех дней будет публично оглашено, добропоря­дочные жители Уффенштадта увидят Марту в новом свете. (Это уж точно добавит бодрости в закоснелые будуары.) Через три дня Марта или то, что от нее останется, скажет, что это ее чистосердечное при­знание, данное добровольно и без какого бы то ни было принуждения, и сразу после этого ее отправят на костер. Гюнтер, сдерживаемый гражданскими офицерами, будет, рыдая, наблюдать за тем, как ей вскроют матку и вырвут плод — без энтузиазма, так как мать все равно погибнет в огне, — лишь для того, чтобы повеселить сброд и сохранить свое неослабевающее влияние на толпу.

Вот такая картина. Триста лет, четверть миллиона убитых, все во имя Бога. После 1400 года мне вообще не нужно было появляться. Система процветала. Выигрывали все (за исключением невинных жертв). Садистам доставался объект удовлетворения, церковь богатела, лжецам платили за ложь, таверны сгибались под гнетом зевак, и сброд, бесстыдный сброд, наслаж­дался благочестивым успокоением, что во всем вино­вата она (чертова сука), а не они. Разве это не дости­жение? Хотя оно не идет ни в какое сравнение с тем, на что все это меня воодушевило. Думаю, я здорово насолил Богу. Что стало с Его Церковью и всем ос­тальным?