Ганн живет один в двухкомнатной квартире на третьем этаже, ранее принадлежавшей муниципали­тету, в доме недалеко от площади Клеркенуэлл. Ма­ленькая спальня, маленькая гостиная, маленькая кухня и маленькая ванная. (Я честно пытался подоб­рать другие прилагательные.) У дома внутренний двор. Окружающие здания вздымаются до высоты седьмого этажа, так что квартира Ганна явно испы­тывает световой голод. В своих снах он неоднократ­но переезжал жить к Виолетте. С тем, что снилось Виолетте, это не имело ничего общего. А ей снилось, что на деньги, полученные от продажи своего шедевра, он приукрасит свою квартирку и продаст ее, тогда они смогли бы переехать в Ноттинг-Хилл. От продажи своего... Да. Но есть одна помеха. Принимая все это во внимание, я едва ли мог бы честно заявить, что решение моего мальчика о самоубийстве стало для меня сюрпризом. Одни выживают в концлагерях, других до крайности доводит сломанный ноготь, всеми забытый день рождения, неоплаченный теле­фонный счет. Ганн не относится ни к тем, ни к другим: он где-то посредине. Как раз там, где я в основном и проворачиваю свои доблестные дела.

Его мать умерла от алкоголизма два года назад и оставила ему квартиру. Я, алкоголь и одиночество и прикончили мать Ганна. Алкоголь пожирал ее печень, а мы с одиночеством уминали ее сердце. Сердце и печень — те жизненно важные органы, которые ста­новятся объектом моего выбора. Имейте в виду, что она не спускалась вниз. Должно быть, остужает себе пятки в чистилище. Последний обряд. Ганн пригла­сил отца Малвани, мучимого страшным похмельем (запах хереса изо рта, лесть с ирландским акцентом, красные пальцы, которыми он постоянно щелкает, и экзема; его печень тоже в моей власти, старый хан­жа), и вот у меня похитили еще одного жильца. Пред­ставьте себе, никакой справедливости. Анджела Ганн. Я действительно хотел ее заполучить. О качестве некоторых душ — просто необъяснимо — бывает на­писано на них самих. На ней лежит вина за Ганна, она произвела его на свет без отца (то, что он чуть не задушил себя пуповиной, она считала предъявлением ей обвинения в материнстве); но ее прикончило не чувство вины, а одиночество. Случайность ее связей с мужчинами, в особенности последних. Отвраще­ние, поскольку она так и не смогла выкинуть из головы мысль о великой страсти. В первые часы после полуночи она наблюдала за ними, обнаженными и распластанными, будто их только что сняли с креста. С маниакальной жестокостью она заставляла себя впитывать все неприятные детали: плечи с жировы­ми отложениями; грязные ногти; ломкие волосы; блеклые татуировки; прыщи; глупость; жадность; женоненавистничество; претенциозность; заносчи­вость. В первые часы после полуночи она сидела со слезами на глазах от переполнявшей ее горечи, с бу­тылкой, создавая иллюзию бурной деятельности, и смотрела на его тело, неважно, кто это был: какой-нибудь Тони, или Майк, или Тревор, или Даг, направ­ляющий ее рот в свое ротовое отверстие; а в голове словно крутилась одна и та же противная музыка. Она понимала абсурдность поисков любви такого мужчи­ны, который был бы ей ровней. Из-за этого она ис­пытывала к себе отвращение. Ее жизнь (как и она сама) казалась ей теперь упущенной возможностью. Где-то там в своем прошлом она что-то упустила. Что? Когда? Но самое ужасное в том, что она ничего не упустила, ее жизнь была суммой ею самой принятых решений, которые и привели ее к этому: еще одна искалеченная встреча; канцерогенная вера в большую любовь; бесчувственный секс; одиночество в первые часы после полуночи.

Она любила Ганна, но его образование отдалило их друг от друга. Она жаждала его визитов, но не выносила, когда он смущался от их несвоевременно­сти и ее не по возрасту коротких юбок. Она была сообразительна, но не умела внятно выражать свои мысли. Слова предавали ее: в голове у нее порхали прекрасные бабочки, но они превращались в мерт­вых мотыльков, когда она открывала рот, чтобы вы­пустить их в открытый мир. Ганн знал об этом. Каждый раз он приходил, вооруженный благороднейши­ми сыновними намерениями, и ощущал, как они постепенно испарялись, когда она начинала говорить о том, какими «подробными становились ее гороско­пы». Призрачным третьим между ними был алкоголь, Ганн не понимал этого. Лишь знал и надеялся. (Иисус, вы, люди, и есть то, что вы знаете; вы, люди, и есть то, на что вы надеетесь.) Она верила в его талант. Ганн подозревал, что она молилась за него. И он был прав. Она просила Бога о том, чтобы Он нашел изда­теля для книг ее сына. А бывшего служку, идиота Ганна, беспокоило лишь то, что тогда его собственное достижение не будет, так сказать, «чистым», его ис­пачкает длань Господня.

Но затем отказ печени, больница, лавина чувства вины и стыда. Ей всего лишь пятьдесят пять, а выгля­дит на семьдесят. Малвани со своим красным скаль­пом не видел ее уже три года, и ее вид задел его за живое, когда он приехал, принеся с собой влажный запах Лондона и Кокбернского порта. Ганн жалко ерзал у кровати. Держа ее руку (впервые за долгое время), он с ужасом обнаружил, что кожа ее похожа на луковичную кожуру, а вены — веселый кутеж во время сатурналий. Ужас из-за того, что она навсегда запомнилась ему мягкой, непреклонной и пахнущей «Нивеей». Только эти воспоминания и остались по­том, они и перенесли его на несколько месяцев впе­ред: бессердечные грабители занялись перераспре­делением богатств, захороненных в сознании...

Придурок. Видите, что происходит? Я упомянул женщину лишь для того, чтобы рассказать, как Ганн заполучил квартиру. А на меня напала сентименталь­ная болтовня.

Во имя спасения и другие демонические силы должны пойти моим путем: очевидно, что нельзя вселиться в чье-либо тело, не пропустив через себя его жизнь. Это самая трудная часть всего путешест­вия, до сих пор приходится приспосабливаться к пережиткам Ганна, чтобы хочешь не хочешь, а хоть немного соответствовать целям Всеведущего; но никогда не знаешь, с каким следующим неожидан­ным нервным расстройством или мерзкой привыч­кой Ганна столкнешься. Разве не могли они выбрать кого-нибудь еще? Какую-нибудь рок-звезду в окруже­нии психованных фанатов? Или какого-нибудь шей­ха с пристрастием к алкоголю? Или какого-нибудь наркомана с яхтой? Кого угодно, только не этого словоблуда со своими объективными коррелятами, чаем «Эрл Грей» и банковским балансом «жопа», извините.

Два слова по поводу баланса банковского счета Ганна: боже мой.

Миссис Карп контролирует счет Ганна в банке «Нэт Уэст». В тот день, когда наш малыш купил лез­вия, пришло письмо от миссис Карп. Тон его был неумолим и одновременно печален (последующее было только неумолимо), в нем она просила Ганна немедленно вернуть чековую книжку и кредитную карточку, урезанную наполовину. В письме с сожале­нием отмечалось, что кредит на счете Ганна прибли­зился к трем тысячам пятистам фунтам (что больше его кредитного лимита на две тысячи пятьсот фун­тов), и, несмотря на многочисленные усилия с ее стороны заставить его прийти и обсудить сложившу­юся ситуацию, он не изъявил желания сделать хоть что-нибудь, а продолжал тратить деньги, которых у него попросту не было. Это не оставляет ей никакой альтернативы и т. д.

Это не оставило и мне никакой альтернативы для небольшой жизненной практики. Вы придете в восторг, услышав следующее: я решил оставить тело Ганна на час или около того, быстро отправиться в дом миссис Карп в Чизуике, напугать эту долбаную тварь и заставить ее сотворить что-нибудь с балансом Ганна. Но если в каком-нибудь простом плане есть ошибка, то она непременно затронет суть, и в этом простом плане ошибка не стала исключением: в тот момент, когда я покинул плоть Ганна, появилась такая страшная боль, что я влетел назад в тело, не успев выйти из квартиры.

Можете догадаться, что Кое-кто предусмотрел это заранее. Я так привык к отсутствию ангельской боли, что решил: лучше уж прожить отпущенные мне дни в пустом теле Ганна, чем подвергаться мучениям огня и серы в бестелесности. Удачный ход, Бог: доброволь­ное преображение Люцифера в нищего писаку в районе Клеркенуэлла; может быть, наконец-то у Ста­рого Чудака зарождается ироничность. То, от чего мне никогда не бывает скучно (для вечных высших существ скука — настоящая проблема), — это мое собственное изумление тому, насколько я, по Его мнению, глуп. Не высокомерие ли с Его стороны ду­мать, что короткое пребывание в глупом мокром рюкзаке, каким является тело Ганна...