Людям всегда трудно определить, откуда я родом и кто я по национальности, но хиджаб на моей голове сразу закреплял за мной образ злой экстремистки. И я даже привыкла. Нет, правда. Давно привыкла.

Когда папа громко поставил опустошённую чашку с кофе на стол, я пришла в себя, схватила рюкзак с пола и без единого слова вышла из дома. Кани побежал за мной, успев закинуть в рот несколько картофельных чипсов, которыми мама разрешала нам полакомиться по пятницам.

– Всё ещё беспокоишься, ухти5? – садясь в машину, с переполненным ртом поинтересовался Кани.

– Нет, – зло нахмурив брови и пристёгиваясь, ответила я. – Сказала же, что не волнуюсь.

– Если кто-то обидит тебя, можешь сразу сказать об этом мне. Я им всем задницы порву за тебя.

– Кани! – выпучила глаза мама, выходя из дома, чтобы проводить нас. – Что это за выражения такие?

Папа хихикнул, зажигая двигатель.

– Хаяти6, позволь нашему сыну быть обычным подростком, – сказал он, потрепав Кани по голове. – Он всего-навсего двенадцатилетний парнишка.

Мама цокнула, будто стыдя сына, но затем улыбнулась, поправляя своё отношение к подобному.

Старенький форд папы выехал из гаража и плавно остановился на узкой дороге. Мы не могли уехать, пока мама не подойдёт к окну и не скажет: «Сафаран са'иидан» – «Счастливого пути» на арабском. Затем папа лучезарно улыбнётся ей в ответ, вновь произнесёт что-то вроде: «Увидимся вечером», и только после этого небольшого ритуала мы наконец тронемся с места.

Мы переехали сюда совсем недавно. Переезд в новый дом был запланирован за месяц до того, как я об этом узнала. Родители решили, что расисты и националисты, готовые гнобить всех источников своей неоправданной ненависти, не обитают в более тихих и спокойных районах города. Они, конечно же, глубоко ошибались, потому что на свете нет ни одного места, полностью лишённого злых, готовых на всех плеваться без всякой на то причины, людей.

Кани, я помню, был полностью лишён от присущего мне негатива и вместо ожиданий чего-то худшего дико радовался как никогда прежде, ведь в новом доме для него была подготовлена своя личная комната, о которой он мечтал всю свою жизнь.

А что я? Была ли я рада переезду? Скорее да, чем нет. Мне совсем нечего было терять; настоящих подруг я не имела никогда, не было у меня и других причин привязываться к нашему старому дому. Мне было ровным счётом по барабану.

– Ламия, ты ведь помнишь кабинет своего класса, верно? – нарушив мой мыслительный процесс, поинтересовался папа и взглянул на меня через зеркало заднего вида.

– Да, – кивнула я. – Я и на руке его записала. На всякий случай.

– Хочешь, я могу зайти туда с тобой? Если тебе страшно.

Я широко выпучила глаза, ужасаясь такой перспективе, но ответила старательно спокойно:

– Нет, спасибо. Я должна сама справиться.

– Потому что Ламия уже взрослая, – встрял в разговор Кани. Он всё ещё жевал чипсы, прихваченные из дома. – Ей ведь уже семнадцать.

Напоминание о моём недавно прошедшем дне рождении заставило папу грустно улыбнуться.

– Да, – произнёс он как-то задумчиво. – Ламия уже совсем взрослая. Как быстро прошло время.

Мне показалось, что я услышала какую-то печаль в его голосе, но не успела спросить об этом, как наткнулась взглядом на коричневое здание с почти гордой надписью, гласившей «ОЛДРИДЖ ХАЙ СКУЛ».

Жёлтые школьные автобусы по очереди подъезжали и уезжали, когда толпы подростков с громкими разговорами вылетали из них словно рой пчёл. Я сразу подметила полное отсутствие подобных мне (что было вполне ожидаемо), и внутри стало вновь неспокойно, хоть я и успела ошибочно решить, что в дороге смогла немного расслабиться.

– Что ж, мы приехали, – сказал папа, остановив форд у ворот школы. – Ты готова?

– Вполне, – уверенно ответила я и открыла дверцу машины. – Удачи на работе. – Повернувшись к Кани, я выставила кулак и произнесла: – А тебе приятно провести время в новой школе.

– И тебе. – Стукнув по моему кулаку так, будто мы давние приятели, Кани широко улыбнулся, показав миру свои ямочки на щеках.

Не дав себе больше шанса на долгие размышления и жуткие страхи, которые могли появиться в голове, я сделала шаг вперёд в сторону всё того же трёхэтажного коричневого здания с надписью золотого цвета, будто ставшего заложником множества учеников, которые вели себя все совершенно по-разному, олицетворяя отдельные миры. Кто-то что-то ел, кто-то без умолку болтал, кто-то вихрем пролетал мимо меня, не зная, куда девать эту юношескую энергию…

Но вот что самое классное: никто на меня не смотрел.

Пока что.

Страхи, неприязнь, отторжение преследовали меня наравне с моей тенью. Они шли по пятам, появлялись везде, куда шла я. Я много раз думала, интересно, сможем ли мы, мусульмане, жить как все другие люди? Перестанут ли нас осуждать за внешний вид, причислять к террористам, начнут ли уважать нашу религию также, как это делаем мы?

И наконец: вдохнём ли мы спокойно, не боясь столкнуться с презрением в свою сторону?

Я шла по коридору школы, как раз размышляя над этим. В голове возникали и исчезали вопросы, а я старалась хотя бы за одну из них ухватиться, чтобы не оставаться одной. А ведь только слова в разуме были моими спутниками.

Внутри школа встретила меня точно также, как сделала это снаружи: с бесконечным шумом, разговорами и топотом кучи ног.

Я продолжала шагать по длинному, увешенному американскими флагами и плакатами, темы которых я не стала разглядывать, коридору вперёд, при этом очень стараясь держаться подальше от особенно энергичных подростков. А вот им, кажется, было совершенно всё равно на происходящее вокруг. Каждый жил своей жизнью; мимо меня то и дело пролетали группы парней, шуточно толкая друг друга, слева и справа доставали из шкафчиков свои учебники другие менее активные подростки, кто-то влетал в кабинеты, громко хлопая дверьми. За углом стояли три девочки в униформе чирлидерш с эмблемой школы у груди, а рядом шныряли высокие парни – по всему своему виду они почти что кричали о том, что являются членами школьной футбольной команды.

Но вот произошло самое ужасное: меня на этот раз уже начали замечать.

Конечно, я никак не могла не привлечь внимание, шагая посреди заполненного своими сверстниками коридора в этой бесформенной, висящей на мне одежде, закрывающей моё тело и волосы. Может, зря я выбрала надеть на сегодня свой стандартный чёрный наряд: свободные штаны и толстовку с надписью ядовито-жёлтого цвета? Может, стоило облачиться в нечто более яркое, светлое, цветное?

Я, сама того не замечая, потянулась к своему чёрному шарфу, который обматывал мою голову и шею, чтобы подправить его и заодно и проверить, торчат ли из-под них наушники. К слову, именно этот шарф, как я догадалась сразу, и являлся центром внимания всех окружавших меня школьников.

Я всегда пыталась выглядеть «по-современному», одеваться «по моде» своих сверстников, чтобы хоть как-то уменьшить огромную между нами разницу. Я раньше носила светлые джинсы, яркие красные толстовки с дурацкими полосками или надписями ярких цветов, чтобы избежать слишком много вопросов, но, кажется, людям плевать, во что ты одета ниже головы. Им вполне хватает и одного этого платка, чтобы начать свои «умные» речи и причислять тебя к какой-нибудь террористической организации.

Я машинально опустила голову вниз, устремив взгляд в пол, будто бы таким образом смогла бы получить способность становиться невидимой. Меня мало волновали чужие глаза, направленные в мою сторону. Скорее, меня это ужасно раздражало. Подобное вызывало во мне одно лишь желание выкрикнуть: «Чего уставились?» в ответ, но я всегда себя насильно от этого останавливала. Иногда даже приходилось прикусывать себе язык, чтобы он так и остался у меня во рту.