Как-то ночью, сидя на полупустом супружеском ложе, Тупиков предавался воспоминаниям. Он представлял себе жену такой, какою она была совсем недавно – необыкновенной, кроткой, ласковой, – и сравнивал мысленно ее с кокетливой, истеричной красоткой с ямочкой на щеке. «Ямочка ей к лицу!» – подумал Тупиков, и тут его осенило. Он нашел фонарик и выскочил на лестницу, как был, прямо в пижаме. Включив повсюду свет, он принялся ползать на четвереньках, снова и снова заглядывая во все щели. И как это он его пропустил! Один из потерянных шариков закатился в дыру между подоконником третьего этажа и стеной. Шарик никак не хотел выковыриваться. Тупиков сбегал за ножиком. Подцепив шарик, Тупиков подул на него, вытер пыль и грязь рукавом и опустил в карман пижамных штанов. «Раз!» – сказал он.

С удвоенной энергией принялся Тупиков за дальнейшие поиски, заглядывая под каждый коврик. У дверей Глазьева он задержался и затих. А потом решительно позвонил. Сонный Глазьев в семейных трусах и фуражке, зевая, открыл дверь. Увидев Тупикова, отпрянул и побледнел.

– Тебе чего?

Только тут Тупиков вспомнил, что в руках у него нож.

– Я… Вы не думайте! Я сейчас… Мне бы посмотреть только. Подвиньтесь, пожалуйста, – попросил он тихо, но тот моментально подвинулся, пропустив Тупикова в коридор. Тупиков принялся ползать по полу, умудряясь в одной руке держать при этом нож. Схватив ботинок, перевернул… Так и есть! В рифленой подошве блеснул пропавший шарик. «Два!» И ушел, не сказав изумленному Глазьеву ни слова.

Конечно же, Тупиков сразу бросился на четвертый этаж и принялся звонить и стучать. Он был уверен, что жена находится именно там, но ему не открывали.

– Откройте! Откройте немедленно! Я знаю, что ты там. Вели ему отворить. Мы горим. Пожар!

Ювелир, кряхтя, застучал засовами, загремел замками. Оттолкнув полуголую жену и ее толстого любовника в шелковой пижаме, Тупиков ворвался в коридор, включил свет.

– У него нож! – завизжала жена.

– Успокойтесь, ради бога! Я понимаю ваши чувства. Но давайте поговорим как мужчина с мужчиной!

– Потом, – сухо сказал Тупиков и деловито стал осматривать всю обувь. Он тряс коврик, осмотрел обувной шкафчик. Ничего!

– Может, «скорую» вызвать? – шепотом спросил ювелир у жены Тупикова.

– Но должен же он где-то быть! – в исступлении Тупиков ударил кулаком по вешалке.

– Вы что-то ищете? – поинтересовался ювелир уже больше сочувственно, чем испуганно.

– Да…

– Дорогой! Пойдем домой. Я тебе валерьяночки налью…

Тупиков, разозлившись, ударил еще раз. Попадали шляпы и шапки. И тут… Или ему послышалось?!

– Ну-ка, тихо! – рявкнул он. Жена с любовником затаили дыхание. В наступившей тишине раздалось робкое шуршание. Крохотный шарик катился по коридору. «Вот ты где! – обрадовался Тупиков и схватил шарик. – Три!» Бережно погладил его и пожурил: «И как ты мог оказаться в шляпе! Надо же! Как ты туда забрался?» Каким образом шарик мог оказаться в шляпе ювелира, можно только гадать, но Тупиков сразу отправился домой, ничего не объяснив жене. Жена Тупикова разумно решила остатки ночи провести дома. Что-то она вообще в последнее время плохо себя чувствовала. Глазьев достал ее своими солдафонскими шутками, а ювелир казался гадким стариканом.

Когда она уснула, Тупиков какое-то время смотрел на нее – спящую, чужую, незнакомую. И боялся. А вдруг она уже так изменилась, что никакие шарики не помогут, не вернут ему прежнюю возлюбленную. Или вдруг они не прилепятся, или…

Впрочем, другого выхода не было. Осторожно приложил шарик к щеке. Раз. Щека с готовностью приняла его, и ямочка тут же исчезла. Как и не бывало! Осторожно перевернув спящую на спину, Тупиков раскрыл у нее на груди рубашку. Он так нервничал, что даже вспотел. Два! Розовая, почти детская нежная пятка торчала из-под одеяла. Она словно уже тянулась к шарику. «Три!» – сказал Тупиков и приставил последний шарик. Дело сделано.

Первые два дня жена Тупикова чувствовала себя не очень. Пришлось даже вызвать доктора. Зато она постепенно возвращалась в свое обычное шарикообразное состояние. Тупиков поил ее бульоном и морсом. На третий день любимая встала.

– Как ты себя чувствуешь? – осторожно спросил он.

– Хорошо! Очень хорошо! Только вот щека чешется. Наверное, аллергия. Надо будет с доктором посоветоваться. А ты как? – жена поглядела на Тупикова влюбленными глазами.

С тех пор все пошло по-старому. Тупиков, правда, подозревал, что скорее всего перепутал шарики местами. Потому что щека у жены периодически чесалась, а пятка стала вдруг такой чувствительной, что любое прикосновение вызывало бурю страсти. Но это уже, собственно, их дело, интимное. Ничего менять Тупиков не пожелал – а вдруг сделает хуже? К супруге относился с еще большим трепетом, суетился вокруг нее, словно бы она была сделана из богемского хрусталя.

– Осторожно, милая! Тут так темно и опасно, – бормотал он на лестнице, поддерживая ее по обыкновению под локоток. – Ах! Не торопись так. Здесь очень крутые ступеньки!

К котам и кошкам Тупиков совсем охладел. Завидев котяру, он теперь плевался: «Извини, дорогая! Котов развелось! Несут всякую заразу! А у нас – дети!»

Дворник с забавной фамилией Бетховен денно и нощно радел за чистоту вверенного ему двора, часами мел сам двор и прилежащий к нему кусок мощеной набережной. А дали б волю, давно вымел бы всю грязь с ближайшего участка Невы и обязательно оттер бы засаленные пятна мазута на ее спине. Во дворе просто нельзя было окурка бросить в свое удовольствие. Только бросишь, а уже, откуда ни возьмись, колесит Бетховен на своих кривых ногах, как на моноцикле. Колесит, ругается, подхватывает окурок еще тепленький, дымящийся – и в урну, а сам сурово смотрит на нарушителя чистоты, да так, что нарушителю становится не по себе и он буквально сгорает от стыда. Тогда Бетховен аккуратно сметает пепел в совок и прикапывает в клумбу. Из клумбы вырастают по ночам дивной красоты цветы, а уж из них впоследствии выпархивают бывшие испепеленные нарушители. В цветках они чудным образом перевоспитываются, перестают мусорить, курить, пить и даже становятся частыми посетителями музеев и выставок нашего замечательного города.

Дворник Бетховен был глуховат сразу на оба уха и поэтому не обижался, когда мальчишки обзывали его Моцартом и Бахом. Но он не на шутку сердился, если они ломали перевоспитательные цветы на его клумбе, играя в футбол. Уж тогда Бетховен гнался за футболистами с куцей метлой, нарочно пытаясь схватить самого слабого, и страшно ругался. Мальчишки в отместку всячески досаждали дворнику: стреляли по нему из рогатки, пи鲢сали в подворотне, писа鲢ли на стенах дома плохие слова, раскидывали обертки от шоколадок, фантики от конфет и приплюснутые банки из-под пива. Еще они поджигали мусорные баки, и разъяренный Бетховен тушил огонь, таская ведра с водой из раскрытых окон первого этажа, и набирал в рот побольше воды, чтобы выплевывать.

Мальчишки ненавидели Бетховена за злобный нрав и еще за то, что однажды дворник забрал у них футбольный мяч. Возмущенные, с недовольными родителями, явились они в квартиру дворника за конфискованным. Бетховен вынес мяч, в котором футболисты с трудом узнали свой. Из футбольно-двухцветного он превратился в яркое цветастое нечто. Опознание произошло только благодаря ранее выцарапанному «Димон – лох!». Мальчишки мяч забрали и решили все-таки сыграть, но разве можно играть в футбол мячиком, который вдруг зависает в метре от ворот, прямо в воздухе, а потом плывет обратно, разбрасывая за собой крохотные радуги и пуская маленькие дождики.

Оскорбленные футболисты плюнули дружно на только что убранный двор, купили новый мяч и объявили дворнику войну! Слова на стенах день ото дня становились все обиднее, мусор горел все сильнее, а для того чтобы разбрасывать банки и фантики, пришлось опустошать помойки соседних дворов. Дворник тушил мусор, закрашивал слова, собирал без устали фантики и багровел.