– Чему, непутеха, радуешься? Опять свое тряпье разложила. Для кого стараешься?

Это она для деток малых старается. Детки часто помирают. Жалко их, да ничего не поделаешь. Вот и удумала игрушки из лоскутков мастерить. Придет, куда ей велено. В доме вой стоит. Мать мечется, бьется. Врачи руками разводят. Дите ревмя ревет. Смертушка подойдет к кроватке, к колыбельке и запоет тихонечко, что твой ручей зажурчит:

Никто ее, кроме младенчика, не видит, не слышит. А она уж воркует: «Ну-ка, кто это у нас надрывается, плачет? Не плачь, маленький! Скоро все пройдет. Смотри-ка, что у меня тут для тебя есть!» И протянет Смертушка кому куклу, кому мишку, кому зайку. Зайка занятный! Ушками веселыми машет. Носик – пуговкой. Засмеется дитя, ручки к ней протянет и уснет. Смертушка легкую душу примет и светлым ангелам передаст. Они давно дожидаются. Сколько дитю мучиться!

Никакой работой Смертушка не гнушается. Рубаху чистую поможет надеть. Да и кому еще помочь, коли дом пустой и помирает в нем одна вдовица? Деток нет, разлетелись детки кто куда. Ей помирать, а в избе не мыто, не топлено. Смертушка пожалеет вдовицу, печь затопит. Осень-то нынче холодная! Полы помоет, чтобы дух чище. Вдова видит плохо, глаза все выплакала.

– Степановна, ты что ли?

– Я, я, – отвечает Смертушка, – сейчас тебе подмогну, переодену. Вот только грязь тут приберу.

– Письмо от сына прочтешь?

– Прочту!

Возьмет пустой лист, вроде читает. Сама читать не обучена, да придумает, чтоб поскладнее: «Так, мол, и так… Здравствуй, мама! Хотели приехать к Преображению. Дела не пускают. Но жди, к Богородичному Рождеству непременно будем. Целуем. Сын и внуки».

– Да ты вроде не Степановна? – щурится вдова.

– А тебе не все ли равно? – спросит Смертушка.

– А и правда, все равно! Спасибо, что зашла, письмо вот прочитала.

Смертушка ей постель перестелет, волосы расчешет:

– Вот ты у нас красавица!

– Куда там красавица! Знаешь, какая я в девках ходила?

– Кто ж не знает! Все про тебя баяли, – подыграет Смертушка, – ты ведь и певунья была?

– Ох, была!

– А что, если нам с тобой песню заиграть…

И затянут обе: «Ночка темна-а-ая! Да ночь осенняя-а-а!»

Вдова оттает, отогреется. Глядит с улыбкой:

– Вот ты какая, Смертушка моя! И вовсе не страшная!

– Догадалась, что ли?

– Уж догадалась, – и в лицо Смертушке глядит.

Но не всякий, кто в лицо ей глянет, сразу умрет. Дурачок Андрейка-покойник не раз Смертушку видел, даже спорил с ней. Бывало, днем Андрейка по окрестным деревням Христа ради побирается, бормочет бессвязное, а вечером на кладбище убегает, люди думают – спать, а он всю ночь за покойников молится, лишь под утро на какой-нибудь могилке приткнется. И как не замерзнет?!

«Ты зачем Макариху забрала, детей осиротила? – грозит Андрейка Смертушке из-за креста кулаком. – Как они без матери? Не жалко? Меня забери-и-и…» – летят в Смертушку комья грязи. Но та – успокаивать мастерица. Цветок чудный найдет, занятное начнет рассказывать. Андрейка притихнет, заслушается.

– Еще придешь? – спрашивает.

– Приду.

– Смотри, не обмани! – обижается дурачок.

Дружили они недолго, пока не зарезал его по глупости пьяный купец. После Смертушка сокрушалась: и как она Андрейку своего не уберегла, что сестрица Смерть его раньше подкосила? Даже плакала о дурачке.

А Смерть ухмыляется себе. У той слез отродясь не было, и откуда им взяться, коли глаз нет. Безглазая, а зрячая. Иной человечек себе жизни намеряет аж на сто годов, да чтоб еще в свое удовольствие. Смерть забавляется: «Ну-ну, жируй! Гуляй покамест, человечище!» Да в один распрекрасный день – хвать его за сердце: «Так сколько ты, чудак-человек, жить собрался?!» Дыхнет ему в лицо ледяным холодом, шепнет на ухо слово тайное, тот от ужаса и околеет. Что шепнет – неведомо, но пугать сестрица Смерть горазда. Никто ей в этом не ровня!

Заболела вредная старуха. Всех вкруг себя собрала, ругает да отчитывает, ворчит да плюется. И подушку ей дали каменную, и лекарство – горькое, и перину – чужую. То ей душно, то холодно. То собачку любимую требует, то сына. «Что, – кричит, – не терпится! Хочешь хозяином всему стать? Фигушки! Ничего не получишь. Где мой адвокат? Я, может, завещание хочу пересмотреть!» Сидит паучиха в подушках, таращится, лицо черное. Все только и ждут: «Когда же ты преставишься, ведьма?»

Смерть тут как тут. Больная хрипит: «Нет! Сгинь, уйди от меня! Не хочу! Прочь!»

Смерть как захохочет и ну душу из нее трясти. Старуха криком исходит, за подушки когтями цепляется, гнилая кровь у нее горлом идет. Даже чертям страшно, которые старуху под кроватями караулят!

Нынче-то люди и вовсе помирать разучились, порядок забыли. Живут – торопятся, а пробьет их час, так и Смертушке в глаза посмотреть некогда. Все больше старшая сестра к ним с косой поспевает. Да и какая там коса! У нее теперь, поди, и посерьезней что есть. А Смертушка на лавочке сидит, игрушки мастерит, ждет, прислушивается, кто ее ласково по имени позовет-покличет.

Тупиков состоял из квадратиков. Квадратики были разноцветными; если поворачивать их и располагать соответственно цвету, то из Тупикова получался кубик Рубика. Но сам Тупиков предпочитал походить на квадратообразную постукивающую массу и передвигался дробью. Иногда отдельные составляющие выпадали из него, осыпались на асфальт на радость пробегавшим мимо детям. Дети подбирали квадратики и делали из них маленькие кубики, а из кубиков мастерили башенки, замки и города. Тупиков не сердился. Он вздыхал, сетовал на линьку и отращивал новые квадратики, которые получались почти как старые, только цветом поярче.

Жена Тупикова состояла сплошь из блестящих шариков. То есть какие-то части тела являли собой отдельные крупные шары, а какие-то состояли из множества мелких, при ходьбе они шуршали друг о друга. Когда жена Тупикова передвигалась в пространстве, получалось очень красиво. Она плыла, шурша шариками. Шуршание было похоже на музыку или тихую песню. Мужчины, завидев издали жену Тупикова, замолкали, чтобы получше расслышать эту музыку, чтобы разобрать слова у этой песни. От нахлынувших чувств они буквально прирастали к земле и теряли способность двигаться, провожая жену Тупикова мечтательными взглядами. А если рядом дробью передвигался ее супруг, то посылали ему вслед взгляды завистливые. Взгляды стукались о квадратообразную спину и со свистом съезжали на пол. И получалась такая цвето-звуковая картинка. Жена Тупикова – блестящая и шуршит, он – такой весь пестренький и постукивает дробью. А сзади, за спиной у него, вечно что-то свистит.

Дети Тупиковых состояли из множества крохотных конусов и пирамидок. Они были похожи на ежиков или глубоководную бомбу. И все время взрывались то ревом, то беспричинным хохотом. Во всем виноват переходный возраст. Детей у Тупиковых было двое, мальчик и девочка. Два таких глубоководных тинейджера. Когда семейство выходными шествовало на улицу, получалось так: жена Тупикова – блестящая и шуршит тихую песню. Сам Тупиков – пестрый, квадратообразный, постукивает и с вечным свистом за спиной, и два бомбообразных ежика, взрывающихся то вместе, то попеременно.