Все смотрели на них и завидовали и даже немножко с испугом уважали.

Старушки на скамеечке во дворе при появлении четы Тупиковых широко улыбались вставными челюстями и походили на голливудских неваляшек. Потом, когда семейство удалялось, из неваляшек старушки превращались в змей. Змеи перешикивались, обзывая Тупикова картиной Малевича, а его жену – секс-бомбой. Но это была неправда, потому что на бомбу больше походили дети Тупиковых, только не на секс-, а на обычную, глубоководную. Еще старушки созывали из самих себя консилиум и пытались определить, не беременна ли жена Тупикова, а если беременна, то какие в этот раз получатся детки: квадратные, круглые или пирамидковые. Спорили долго, шипели, норовя укусить друг друга. И в конце концов все-таки кусали, а поскольку челюсти у них были вставные, то старушки оставляли эти челюсти друг в друге. Старушки были старенькие и слабенькие, и сил вытащить челюсти из соседок по скамейке у них не было. Вечером они спешили домой, вполне удовлетворенные, шамкая беззубыми ртами:

– Ну пока, Шеменовна!

– Шпокойной ночи, Лякшандровна!

Спешили, чтобы успеть на любимый сериал – то ли «Богатые тоже скачут», то ли «Следствие ведет лаборант».

Надо ли говорить, что жена Тупикова любила своего супруга нежно и преданно. И даже не смотрела в сторону иных мужчин. Он же звал жену лапусей, носил на руках и собственноручно выносил ведро с мусором. «Ты такая хрупкая! Такая хрупкая! – приговаривал он, – Боюсь, тебя просквозит у помойки!»

Это была идеальная пара во всех отношениях.

Раз как-то супруги спускались по лестнице. Тупиков всегда поддерживал жену под локоток, а тут – надо ж случиться! – на лестнице оказался кот по кличке Муркин. Тупиков обожал котов. Он отвлекся на минуту, чтобы погладить кота, и в эту самую минуту жена его, поскользнувшись на брошенной кем-то банановой кожуре, оступилась и полетела вниз по ступенькам. «Дз-з-зинь! Ж-ж-ж-ж. З-з-з-з-зум!» Шарики, из которых она состояла, посыпались с оглушительным звоном в разные стороны. Застывшие с открытыми ртами Тупиков и Муркин наблюдали потрясающей красоты зрелище. Блестящие шары, шарики и шарипусики скакали, катились по ступенькам, ныряли в лестничные проемы, шуршали, звенели, стучали. Муркин потерся о ногу Тупикова и, с присущей котам бесцеремонностью подцепив лапкой один из шариков, принялся гонять его. Тупиков наконец пришел в себя и бросился за мешками и сумками, чтобы собрать любимую. Он вынимал шарики изо всех щелей, из-под отвратительных батарей и пыльных ковриков. Хорошо еще, что освещение было вполне приличным и жильцы дома не шастали туда-сюда с глупыми вопросами.

Не прошло и двух часов, как Тупиков собрал все шарики или, как ему показалось, все.

Чумазый и пыльный, заперся он в ванной, где вымыл и тщательно высушил каждый шарик.

Скоро ванную стали осаждать бомбообразные тинейджеры. Выдав каждому по двести рублей на развлечения, Тупиков выдворил отпрысков из дома и приступил к сборке.

Собирать любимую было легко. Тупиков знал и любил каждый шарик супруги, даже самый потаенный. Собирая изящные пальчики и пухлые губы, он плакал от умиления, приговаривая: «Какая ты у меня хрупкая!» – вздыхал, повторяя по памяти изгиб ее бедра или округлость колена.

К вечеру жена Тупикова была готова. Ваятель заметил с огорчением, что не хватает трех шариков, трех крохотных, незаметных постороннему глазу шариков! Один из области левой щеки, второй – заменявший собой сосок и третий – с пятки. «Ничего, – бормотал Тупиков, – никто и не заметит. Щека… Да вроде как ямочка получилась. Так даже еще симпатичней стало. Сосок. М-м-м. Ну, это не страшно. Я ее и так любить буду. А с пяткой? Да что пятка – ерунда, останется небольшая вмятина. Главное, что с ней ничего не случилось, Она здесь».

Словно бы в подтверждение его слов супруга сладко потянулась. Шарики привычно зашуршали.

– Я что, вздремнула? – удивилась жена Тупикова, обнаружив себя на кровати. – Что это со мной? – Она подбежала к зеркалу.

– Все хорошо, родная! Просто ты упала и потеряла сознание.

– Я?! Сознание?! – вдруг засмеялась супруга непривычным серебристым смехом. Тупиков поморщился, а она с удовольствием вертелась перед зеркалом, поправляя прическу.

– Немножко. Но теперь все в порядке. Однако впредь будь осторожна!

– Впредь! – фыркнула жена. – Какое забавное слово! – и, улыбнувшись, повернулась к Тупикову, но тут же скривила личико, – Ой! У меня в пятке что-то колется и щекочется! Просто стоять невозможно! И она снова завертелась у зеркала, чуть пританцовывая.

Определенно, эта ямочка на щеке была ей к лицу!

Вернувшиеся дети перемен не заметили, да и сам Тупиков уже было успокоился и решил про себя, что все сделал правильно и все обошлось.

Вечером жена Тупикова, придя с работы, кинулась к зеркалу и, прихорашиваясь, спросила то ли у супруга, то ли у прелестного глиняного котика на трюмо:

– И чего они во мне находят? Вы, говорят, особенная. Вы – муза и валькирия! Кстати, пупсик, что такое валькирия?

Тупиков нервно заерзал на диване, а жена продолжила:

– Ах, эта ямочка вам так к лицу! Вы с ней – царица. Вы Саломея! А кто такая Саломея?

– Это вроде из Библии.

– Фу! Какой ты скучный! Сегодня пойду к Асеньке. Вы тут без меня ужинайте. И не дуйся так, я – на полчасика!

В первый раз со дня основания семейство Тупиковых ужинало без мадам Тупиковой. Сонно и неразборчиво бормотал что-то телевизор. Тупиков греб ложкой в остывшем супе, пытаясь поймать уплывающую звездочку морковки. Звездочка не давалась и ускользала. Даже глубоководные тинейджеры были непривычно тихими и задумчивыми.

– Па, а мама где? – поинтересовалась дочь.

– У бабушки, – ответил за Тупикова сын.

– Ты че! Бабушка в Самаре. Мама что, в Самаре?

– Нет, – Тупиков наконец поймал морковину и, подцепив ложкой, отнес в мусорное ведро. – Пакость какая! Мама не в Самаре. И вообще вам спать пора!

– Не хочу спать! – взорвалась дочь. – И почему суп на ужин?! Не хочу суп!

Но Тупиков был непреклонен.

Супруга явилась под утро, всхлипывающая, зареванная она включила свет и бросилась в объятия мужа.

– Ну-ну! Что случилось? Где ты была? Ну хватит, хватит!

Тупиков долго гладил ее и жалел, повторяя бесчисленное «что случилось». Вид у жены был как у обиженной маленькой девочки.

– Он посмеялся надо мной! Он сказал, что у меня нет соска! Представляешь, этот негодяй смеялся надо мной!

– Кто? – икнул взволнованно Тупиков.

– Да этот, с первого этажа! Глазьев, что ли…

– А как?.. А откуда?.. Как ты могла! – возмущенный Тупиков никак не мог сформулировать вопрос. Но жена уже вскочила и, подбежав к зеркалу, затараторила:

– Я заскочила к нему на минутку. Он давно звал меня. Ну попили мы с ним чаю. А чего такого? И вообще, что за нападки? Что за недоверие, пупсик? О, какие мещанские предрассудки! Всего лишь чашечка чаю! Ну он, конечно, после чая стал ко мне приставать и все такое… Но я была непреклонна. «Я замужняя женщина!» – сказала я ему, а он…

Тупиков схватился за голову. Дальнейшее помнил расплывчато. Кажется, он упал в обморок, а может, просто упал на диван, накрыв голову подушкой, чтобы не слышать откровенного рассказа жены, в котором наглость граничила с детской наивностью.

Дальнейшее стало кошмаром, страшным сном, в который никак не мог поверить Тупиков. К величайшей радости змеиных старушек, мадам Тупикова завела себе сразу двух любовников, причем из собственного же подъезда. Первым стал военный, молоденький красавчик по фамилии Глазьев с первого этажа. Вторым – старый, обрюзгший, толстый ювелир Карл Эмильевич Эдисон с четвертого. Первый мучил ее, издевался, как хотел, выгонял и даже бил, но она неизменно возвращалась к нему, как побитая хозяином собака, поскуливая и выпрашивая прощения. Второй – баловал без меры, дарил колечки, браслетки и кулончики, уговаривая бросить Тупикова и переехать к нему, на четвертый. Дома она бывала теперь крайне редко, и за эти нечастые посещения Тупиков с ужасом обнаружил, что жена его с каждым днем все больше и больше начинает походить на обычную женщину. Она перестала шуршать и блестеть при ходьбе, уплотнилась, обрела нежные кожные покровы и упругие формы. Как обычная женщина жена Тупикова была очень даже красивой, но в ней все же чего-то не хватало: то ли тихого шуршания, то ли плавности. Она стала непривычно стремительной и резкой и все время вертелась перед зеркалом. На детей и мужа глядела теперь тоже только через зеркало.