– Миша, пускаю в первый и последний раз, и то только потому, что хорошо тебя знаю. Бомжам, между прочим, не место в шахматной секции, им место – на помойке.

– Да не бомж он, а шахматист!

– Ага, ты эти байки своей бабушке рассказывай.

Когда они добрались до шахматной секции, у Алексея затуманились глаза. Несмотря на сделанный ремонт, он узнавал здесь каждый закуток. Он делал вид, что слушает Мишу, а сам с наслаждением вдыхал запах бесчисленных шахматных досок и массивных деревянных столов, сохранившихся еще с тех далеких времен. Он взял короля и крепко сжал в ладони. Его целиком захлестнули воспоминания.

Очнулся он, когда почувствовал, что кто-то теребит его руку. Напротив него сидел Миша. Его доверчивые глаза горели нетерпением.

– Алексей Алексеевич, вот я расставил позицию, после чего последовала ваша дикая жертва ладьи. Все правильно?

Алексей тряхнул головой и посмотрел на доску.

– Молодец, все верно запомнил. А теперь смотри.

И в следующие минуты перед глазами Миши начало вершиться волшебство. В руках Алексея фигуры действительно оживали. Они могли горевать и радоваться, смеяться и плакать, а главное – думать и принимать решения, от которых захватывало дух. Алексей объяснял сложнейшие положения теории таким простым языком, что Мише сразу становилось все понятным. Неясным было только одно: как он сам не мог додуматься до такой пустяковины. Наконец был сделан последний ход.

– Теперь ты понял, почему ладья улыбалась, когда ее съели?

Миша смотрел на доску как зачарованный, не в силах ничего ответить.

В этот момент двери с шумом распахнулись. На пороге стояли охранник и высокий пожилой человек.

– Вот, посмотрите, Вадим Александрович, что Мишка вытворяет! Обещал, что скоро уйдут, а сидят тут уже больше часа. Может быть, милицию вызвать, не нравится мне этот бомж. А не террорист ли он?

– Погоди, Ваня, сейчас разберемся.

Умный, внимательный взгляд остановился на Мише. «Это директор Дворца», – успел он шепнуть Алексею.

– Миша, как же так получается? Ты же знаешь, что посторонних людей без согласования с администрацией во Дворец приводить нельзя.

Алексей, сидевший спиной к говорящему, обернулся.

– И эти правила… – хотел было продолжить директор, но в следующее мгновение он оттолкнул ногой, стоящий на пути стул и бросился вперед. Его губы шептали одно слово: – Алексей, Леша, это ты?

Алексей поднялся и оказался в объятиях Вадима Александровича.

– Ты, ты…

– Жив, вы хотели спросить? – усмехнулся Алексей.

– Понимаешь, никто толком не знал, где ты и что с тобой. Кого ни спрашивал – все пожимают плечами. После того ужаса всякое могло случиться, но ты живой, молодчина!

Алексей задумчиво кивнул головой.

Директор резко обернулся к охраннику и Мише и произнес голосом, в котором чувствовались торжественные нотки:

– Друзья, вы хоть знаете, кто перед вами стоит? Нет? Так я вам сейчас скажу. Алексей Алексеевич Богуславский. Самый талантливый, величайший шахматист России, которому только трагические обстоятельства не позволили стать чемпионом мира. Он является воспитанником нашей шахматной секции, ее гордостью. А ты, Ваня, – милицию вызывать…

– Я же, Вадим Александрович, не знал.

Миша смотрел на все происходящее с широко раскрытым ртом.

– Ну, Леша, у тебя и видок! Ты что, борьбой занимался?

– Да, нет, партийку в шахматы сгонял, – улыбнулся Алексей.

– Давай, рассказывай с самого начала. Про тебя мне все интересно.

Когда Алексей закончил, в комнате стояла тишина. Вадим Александрович задумчиво смотрел в окно.

– Да, досталось тебе, Леша. А сейчас у тебя, значит, ни работы, ни дома своего?

– Значит так.

– Вот что, Алексей, не подумай, что принизить тебя хочу, но не согласился бы ты возглавить шахматную секцию в нашем Дворце? Деньги у нас хоть небольшие, но стабильные, со временем мы тебя на две ставки оформим. Короче, не хочешь ли обучать шахматному, да и жизненному искусству таких огольцов, как вот этот Мишка, с которым ты уже познакомился?

– Хочу, – ответил Алексей и крепко закрыл глаза.

Теперь и сам не знаю, радоваться, что случился в моей жизни тот день, или… Июль. Питер был поглощен жарой. Я уныло брел из одного корпуса института в другой. И зимой-то нынче сотрудников встречается негусто, а тут уж совсем одиночество. И надо же было такому произойти – на раскаленном асфальте я лоб в лоб столкнулся с сотрудником, которого и знал-то шапочно. Обычно поздороваемся, отпустим шуточку и каждый по своим делам. А тут, видно, на почве безлюдья обоих заела тоска, и мы разговорились. Сначала о науке, но беседа не клеилась – уж очень разная у нас специализация. И вдруг он у меня спрашивает:

– А у тебя велосипед есть?

Я удивился, но вспомнил о своем стареньком, пылящемся в углу коридора складном велике.

– Есть, но я давно на нем не ездил. А ты это к чему, Коля?

– Дело в том, что помимо родной биохимии меня поглотила одна страсть.

– Ну, это бывает. Ты что, на старости лет пассию нашел? Зря, Коля, в нашем возрасте после этого все быстренько в могилу сходят.

Коля энергично замотал головой.

– Круче, гораздо круче: я заболел краеведением!

– Чем?!

– Краеведением. Я изучаю историю Ленинградской области. И хочу постичь ее в полном объеме.

– Интересно, – неуверенно протянул я.

– Вот ты много знаешь о Северной войне с финнами в наших краях?

– Ну, кое-что.

– А я теперь досконально.

– Здорово, а при чем тут велосипеды?

– А при том, что я могу тебе устроить экскурсию по местам ожесточенных боев.

– Коль, даже не знаю, все как-то неожиданно. Я давно не ездил…

– Так, в ближайшую субботу в одиннадцать часов утра встречаемся на платформе Ушково с велосипедами.

«Хорошо, что в 11 утра, а не вечера!» – усмехнулся я про себя.

Мой складной велик, не без труда, мне удалось привести в порядок. В назначенное время я очутился на пустынной платформе. Николай тоже был точен – он вышел из другого вагона. Вначале мне все понравилось. Утренняя свежесть, золотистые лучи, пронзающие кроны сосен, трели неведомых птиц. Понравилась и Колина фраза: «Ехать будем неспешно, в удовольствие, все должны рассмотреть, как следует». Уже через пять минут я вынужден был жать на педали изо всех сил. Коля превратился в точку, а дороги к ожесточенным боям и линии Маннергей-ма я не знал. Я попробовал закричать, да куда там – он просто исчез. Все это меня немного озадачило.

Сколько укоризны и немого упрека читалось в глазах Николая, когда я наконец добрался до него!

– Ты же говорил «неспешно».

– А разве я быстро ехал? Так мы до ночи не успеем рассмотреть все запланированное.

– До ночи?

– Да хоть до утра следующего дня. План есть план.

– Понятно, – задумчиво произнес я.

Чтобы попасть в первый намеченный пункт, нам необходимо было пересечь шоссе, по которому как угорелые, сплошным потоком в обе стороны мчались автомобили.

– Давай попробуем в другом месте.

– Давай.

Однако чтобы дойти до другого места, необходимо было сначала перебраться через болото. Не перебрались. Промокли до нитки, на велосипеды было жалко смотреть.

– Коль, может, вернемся?

На меня обрушился взгляд, по сравнению с которым ядерный взрыв показался бы светом от настольной лампы. Как мы перебежали шоссе, для меня так и осталось загадкой.

Несколько километров ехали до какой-то горы, на которой находилось какое-то загадочное имение. От имения ничего не осталось. В нем когда-то жила семья то ли белого офицера, то ли красного комиссара. Убей бог, не помню, да и там не мог понять – струйки пота заливали глаза, сознание мутилось. Между тем Николай мне с увлечением рассказывал, как владельцы имения бесконечно изменяли друг другу, как офицеры постоянно пытались подстрелить один другого на дуэли и как они все вместе беззаветно любили Родину. Затем ближе к 37-му году их всех дружно посадили, а дух скончавшейся от чахотки хозяйки усадьбы до сих пор обитает здесь.