Земля эта претерпела немало бед и горестей, переходя испокон веку из рук в руки. То шведы здесь хозяйничали, то Российская империя. А с восемнадцатого года двадцатого века, финны были тут хозяевами. А когда началась война с фашистами, дед Авдей ушел в партизаны. В боях был ранен и отступал с остатками своего отряда вместе с регулярными частями Красной Армии на остров Валаам. Вот там-то, на водах Ладожского озера, он впервые столкнулся с его загадочными тайнами. Их небольшие катера внезапно окутало густым туманом, который, словно ниоткуда, внезапно свалился на их суденышки. Его стена была настолько плотной, непроницаемой, будто они оказались в совершенно ином мире. Вытянутую руку нельзя было увидеть, не говоря уже о пути. Катера сбавили ход, а потом и вовсе застопорили машины. Поначалу, все радовались, что эта плотная стена отгородила их от вражеского огня, спрятав, укутав своим защитным покровом. Некоторые бойца, шепотом говорили, что близость святого места, Валаамской обители, защищает их от глаз врага. Но потом началось такое…

Озеро будто разгневалось за непрошенное вторжение людей в свои воды. Вода вокруг катеров кипела и бурлила, как в кастрюле. При этом, на озере не было ни ветра, ни волн. Люди замерли, пораженные происходящим, не зная, чего ожидать еще от этих своенравных вод. А затем все услышали странный утробный гул. Казалось, из самых глубин озера поднимается пробудившийся исполинский Стосаженный и Стоглазый червь Похъелы, сотворенный на погибель людей коварным богом лесов Хийси. Этот гул был настолько ужасен, что все просто окаменели. Все это длилось не более получаса, который показался перепуганным людям длинной в целую вечность. Но, внезапно все прекратилось, и воды Ладожского озера вновь стали гладкими и спокойными.

Прибыв на Валаам, Авдей принялся расспрашивать монахов о том, что он увидел и услышал во время плаванья. Но и святые старцы ничего не могли рассказать ему, кроме как сообщить, что подобное явление довольно часто в здешних местах, и не имеет никакого разумного объяснения. Авдей не поверил старцам, и попросил их позволения покопаться в архивах Спасо-Преображенского монастыря, старейшего из всех монастырей, расположенных на Валаамском архипелаге. Игумен неохотно дал свое соизволение, понимая, что иначе не отделается от настырного мужичка. Но поставил присматривать за ним одного из братьев, якобы для того, чтобы докучный любитель истории не спалил по нечаянности монастырский архив. Электричества в монастыре не было, а свечи и керосиновые лампы были опасными соседями старинных рукописей. Вот там-то, в одной из древних рукописей, которую не могли прочесть даже сами монахи, Авдей и увидел впервые этот знак: две змеи кольцом, кусающие друг друга за хвост, переплетенные удивительным узором из трав. На вопрос въедливого и любопытного мужика, что обозначает этот знак, монах объяснил, что знак этот древний, относится ко временам далеким, языческим. Текст рукописи не читаем, а потому никому не ведомо его значение.

И вот сейчас, увидев тот самый знак, вытатуированный на спине странного гостя, старик и вспомнил, где и когда впервые увидел его. И это, почему-то привело его в неописуемое волнение. Словно он приоткрыл какую-то таинственную дверь, на пороге которой простоял всю свою долгую жизнь.

Лунный свет лился прямо в окно, словно молоко из опрокинутого кувшина, и растекался лужицей по чисто-выскобленным широким доскам пола. Я проснулась от того, что мне как будто кто-то на ухо прошептал: «Время пришло…» Открыла глаза, прислушиваясь к тишине, пытаясь осознать, откуда это пришло. То ли во сне что привиделось, то ли и вправду, кто-то стоял за спинкой кровати, нашептывая мне в ухо непонятное. Спустила ноги с кровати, и с легкой настороженностью, еще раз внимательно оглядела комнату. На стене размеренно тикали ходики, и слышно было, как в сенях заворочался Хукка1, большая медвежья лайка. Посидев еще немного, прислушиваясь к своим ощущениям, уловила ускользающую легкую, словно край фаты неведомой ночной гостьи, тень тревоги. И опять не пришло понимания. То ли отголосок ночных снов, то ли и вправду, надвигалось что-то тревожное. Потерла лицо ладонями, сбрасывая с себя остатки сна. Скоро утро, так что, ложиться обратно в постель уже не стоило. Встала, вытащила из старого платяного шкафа с полки большое полотенце, и отправилась во двор к колодцу. Хукка встретил меня в сенях радостным повизгиванием и мотанием хвоста. Потрепав лохматую голову пса, отворила дверь на улицу, вышла на крыльцо и замерла на несколько мгновений. Луна валилась за кроны деревьев, подсвечивая их изнутри, словно волшебный фонарь. Луг перед домом сверкал и переливался от предутренней росы в голубоватом свете хозяйки ночного неба, будто драгоценный, затканный серебром и речным жемчугом, ковер.

Не обуваясь, босиком, побежала по росной траве к колодцу, чуть вздрагивания от холодной влаги. Легкий туман выползал из лесной чащи, настороженный, крадущийся, как ночной хищный зверь на охоте. У деревянного колодезного сруба скинула ночную сорочку, и так замерла на некоторое время, чувствуя, как меня словно ласковой волной омывает лунный свет. Бабушка всегда говорила, что нет большей силы в мире, дарящей женщине красоту и молодость, как утренняя роса, да лунный свет. Но делала я это совсем не для молодости или красоты. Пока что, было у меня и то и другое, а я всегда твердо помнила, что лучшее – враг хорошему. Мне просто нравилось впитывать в себя энергию ночного светила и прохладу росы. Во мне сразу начинала бурлить, словно игристое вино, какая-то неведомая сила, дающая мне особое видение и понимание окружающего мира. Ледяная вода из колодца окончательно привела меня в порядок. Хукка взвизгнул, и с обиженным урчанием отпрыгнул от меня, когда выплеснутая из ведра холодная вода попала ему на морду. Не любил он купаться в холодной воде, ох не любил! Растершись докрасна полотенцем, я рванула к дому, радостно повизгивая, как совсем недавно Хукка. Быстро приготовила горячего чаю со свежей брусникой и немного поджаренного хлеба – чудесный завтрак, чтобы начать новый день.

Родом я была с этого самого хутора, причем, в самом, что ни на есть прямом смысле этого слова. Его поставил мой дед, пришедший в эти края с Новгорода еще до революции. Когда эта территория отошла к финнам, дед с бабкой не стали, как это сделали многие, переселяться на территорию Советской России, а остались на своем хуторе. Дед говорил, что он уже не боится никого: ни шведов, ни финнов. А бегать с места на место он не любил. Так и жили, в крепи дремучих лесов, у истоков реки Хейное. Мой отец был их единственным сыном. И когда мальчик подрос, то его отправили в Петрозаводск, в школу-интернат. Домой он приезжал только на каникулы или на праздники. После окончания школы, он поступил в лесной техникум. Там и с матерью моей познакомились. Но когда ей пришла пора рожать, отец не отправил ее в роддом, а повез на родной хутор.

Бабка у меня была наполовину карелка, и имя носила соответствующее, Айникки. Местные ее называли попросту Анной, а некоторые старухи, которые чаще других заглядывали к ней в гости за какой травкой или просто так, послушать что интересное или обсудить поселковые новости, называли Нюсей. Она на всю округу славилась своим знахарским искусством, умением залечивать любые раны, принимать тяжелые роды, и много чего еще. Наверное, благодаря ее мастерству, я появилась на свет без особых хлопот. Имя Верея мне дал дед, большой поклонник и знаток древнеславянской истории. Родители, было, возмутились его необычностью. Но бабуля горячо поддержала деда, сказав, что меня ждет удивительная судьба, и имя должно ей соответствовать. В конце концов мама с отцом смирились, но из упрямства, звали меня просто Верой, и никак иначе. А я из чистого упрямства не желала отзываться на какое-то банальное имя «Вера», чем приводила в раздражение своих родителей. Потому что для меня мое имя было наполнено каким-то особенным, загадочным смыслом. Еще в раннем детстве я была твердо убеждена, что мне предстоит в этой жизни некая таинственная миссия. Правда, моего детского разумения и фантазии не хватало, чтобы определиться, миссия чего меня ожидала, и какой-такой мне предстоял подвиг в этой жизни. На эти вопросы я так и не нашла вразумительных ответов, но само осознание предстоящего таинственного подвига, грело мою детскую душу.