— Вы кто, сторож?

Гуласпир смутился.

Пауза.

— Я — главный бухгалтер.

— Гуласпир Чапичадзе? Извините! — улыбнулся Константинэ. — Я о вас много слышал, а вот вижу впервые.

— И я в первый раз вас вижу. Вы случайно не из Райшелка представитель? — тоже улыбаясь, спросил Гуласпир.

Теперь смутился Константинэ.

«Ведь знает, кто я такой, нарочно притворяется. Отомстить хочет».

— Нет, я не из Райшелка, — отчетливо произнес Константинэ, — я представитель райкома, Какубери.

Гуласпир встал.

— Извините, уважаемый Константинэ! Я о вас много, очень много слышал, но встречаться с вами не приходилось. Извините, что не узнал!

Константинэ протянул Гуласпиру сигареты.

— Благодарю. Я курю только «Приму», — сказал Гуласпир и достал из ящика стола пачку.

— Так, значит, вы и есть Гуласпир Чапичадзе? А говорили, что стары и не сможете работать бухгалтером… Говорили?

— Верно, говорил.

— Сколько вам лет?

— Шестьдесят два. Да годы тут ни при чем. Я себя плохо чувствовал. Сейчас мне немного лучше.

— Вы, Гуласпир, должно быть, знаете, что являетесь номенклатурным работником райкома. Мы вас утвердили заочно, потому что райком вам доверяет.

— Спасибо райкому.

— И этот самый Гуласпир Чапичадзе, — повысил голос Константинэ, — шумел в народе, что, мол, это Константинэ Какубери погубил Хемагали. Что, мол, по решению правительственной комиссии виноградарское хозяйство должны были основать в Хемагали, а Какубери не посмотрел на решение комиссии и организовал совхоз в своем селе Итхвиси… Еще говорил, что будто бы Константинэ Какубери переманивал хемагальцев, а семьи Джиноридзе просто согнал с насиженного места и переселил в Итхвиси… Так это или не так?

— Верно, было такое! Говорил! — решительно сказал Гуласпир.

— Была у нас средняя школа, осталась только начальная, а потом и ту, мол, Какубери упразднил. Это тоже правда?

— А что, так и было! — холодно сказал Гуласпир и глубоко затянулся сигаретой.

— Наконец-то и нам счастье привалило. Реваз Чапичадзе взялся за такое дело, что ему будут благодарны внуки и правнуки, если только ему не помешает Какубери, Какубери такой человек, что он не станет на сторону Чапичадзе, и судьба хемагальцев повиснет на волоске. Это тоже правда? Так думал уважаемый Гуласпир?

— Истину изволите говорить! — все так же холодно подтвердил Гуласпир.

— А теперь как думает Гуласпир Чапичадзе? Что он теперь говорит? — громко спросил Константинэ, бросил на пол горящую сигарету и, раздавив ее ногой, встал.

— Дело покажет! — спокойно сказал Гуласпир, пристально глядя на Константинэ.

«Крепкий мужик этот Гуласпир Чапичадзе».

— Теперь Гуласпир Чапичадзе ничего не говорит? Опять мешает Какубери?

— Не только Гуласпир, все село говорит, что Какубери близко к сердцу принял наше дело и всеми силами помогает нам. Это все видят, товарищ Константинэ.

— В чем же причина?

— Сказать правду?

— Только правду! — сердито сказал Константинэ. В ожидании ответа он закурил, и лицо его стало заливаться краской.

— Пусть он молит бога о прощении и искупит совершенный грех! — сказал Гуласпир и улыбнулся. Улыбка его была такой искренней, что немедленно заразила и Константинэ, он тоже улыбнулся, а потом они оба рассмеялись и долго не могли остановиться.

— Молит бога о прощении… искупит совершенный грех… Это хорошо, очень хорошо, прекрасно, — сквозь смех проговорил Константинэ и похлопал Гуласпира по плечу.

— Да, дорогой мой человек, ничего нет страшнее на свете, чем иметь на душе грех. «…Всякий грех и хула простятся человекам: а хула на Духа не простится человекам».

— Быть может, это и так, а сейчас пора за дело, товарищ Чапичадзе, — официальным, деловым тоном сказал Константинэ и вышел из конторы. Гуласпир последовал за ним.

Солнце уже поднялось высоко над хребтом Санисле.

— Сегодня опять будет очень жарко, — приставив козырьком руку ко лбу и глядя в сторону гор, сказал Гуласпир.

— Знали бы вы, какая жара в Херге. Скоро вода в Хевисцкали начнет кипеть. — И Константинэ тоже из-под руки посмотрел на Санисле.

— Здесь, на этом месте, где мы с вами сейчас стоим, вместо этого барака будет построено административное здание совхоза. Строительство начнем осенью будущего года. Отсюда будет виден весь совхоз, — сказал Гуласпир и протянул Константинэ «Приму».

— Я предпочитаю болгарские, — улыбаясь сказал Константинэ и тоже закурил. — Я знаю: как раз на этом месте четырехэтажное здание. Вокруг него — фруктовый сад, около главного входа — фонтан… — Он помолчал немного. — У фонтана начнется сквер. Площадь. От площади будут расходиться шесть дорог: две — к тутовым плантациям, две — к виноградникам, одна — к фруктовым садам, а последняя — школу и сохранившуюся со старых времен часть деревни соединит с совхозом. — Константинэ посмотрел на Гуласпира. — Все это отражено в плане строительства. Я видел макет, который стоит на огромном столе самого министра. И все, товарищ Гуласпир, должно быть как на макете. А вот когда мы закончим работы, к нам пожалуют представители министерства проверить, что мы сделали… Но как мы будем строить, — Константинэ повернулся в сторону навеса, — я спрашиваю, как мы будем строить, если ваша пила не пилит?

— Динамо вышло из строя. Вчера привели мастера. Он обещал сегодня до полудня исправить.

Константинэ посмотрел на часы.

— Полдень уже скоро. Посмотрим, что будет. Ну хорошо, строителям велели отдыхать, а остальные где?

— Работают, — решительно сказал Гуласпир, глядя Константинэ в глаза.

— А дорожная бригада? Где она?

— На двенадцатом километре.

— Я должен был бы их встретить!

— Бригада вот там, — Гуласпир махнул рукой в сторону хребта. — Они пошли короткой дорогой.

Пауза.

Какубери окинул внимательным взглядом территорию совхоза и далеко отбросил сигарету.

«Здесь поместятся два Итхвиси, если не больше. А когда на склонах разобьют террасы, сколько еще земли прибавится! Конечно, большую часть Чапичадзе отведет под виноградники. Ведь у винограда корни на шесть метров уходят в землю, и он как раз любит места посуше. Тутовые деревья — это только начало…»

— Значит, так… — очнулся от своих мыслей Какубери. — Строители отдыхают, дорожная бригада где-то там, на двенадцатом километре, — посыпает дорогу гравием… Да, гравием… Вот и все дела.

— Посмотрите в сторону участков Джиноридзе, как мы огораживаем совхоз! — сказал Гуласпир, протягивая Константинэ бинокль.

— Трактором, что ли?

— Да, трактором натягивают проволочные сетки и с помощью трактора же забивают столбы. Осталось натянуть еще десять километров.

— Это хорошо, — заметил Константинэ, не выпуская, из рук бинокля.

Джиноридзевские дворы стоят огороженные заборами из проволочной сетки, но без ворот. А во дворах — кирпичи, цемент, песок, бревна, доски…

И странно выглядел один-единственный уцелевший деревянный дом.

— Это, случайно, не переселенцы ли из Итхвиси? — словно между прочим поинтересовался Константинэ, возвращая Гуласпиру бинокль.

— Кто, Джиноридзе? — нарочно спросил Гуласпир.

— Да, они.

— Нет.

— А тот старый дом чей?

— Гра-ми-то-на Джи-но-рид-зе, — почему-то по слогам произнес Гуласпир и улыбнулся.

Константинэ заметил это.

— А что такое?

— Да так, ничего.

— А что за человек этот Грамитон Джиноридзе?

— В свое время он переселился отсюда в Сурами, — продолжая улыбаться, сказал Гуласпир. — Когда Реваз Чапичадзе написал ему и спросил, не соизволит ли его сиятельство вернуться в Хемагали, тот задержался с ответом — в Сурами, мол, замечательный воздух и он там очень хорошо себя чувствует. Он заведовал там пекарней и конечно же прекрасно себя чувствовал. Но, узнав, что в Хемагали строится пекарня, он поторопился вернуться, на скорую руку подремонтировал дом и в прошлом же году привез сюда свою семью. Реваз обещал назначить его заведующим пекарней, и гляньте, — Гуласпир показал в сторону лесопилки, — пекарня почти готова. Грамитон здорово постарался. Когда у нас кончился цемент, он из Каспи целый вагон цемента пригнал.