Дареджан расстелила на траве ковер, а Татия принесла из машины сиденье и, приспособив его как подушку, улеглась в тени.

Реваз и Сандро пошли к Арагви, и Реваз прямо у мельницы забросил сети. Сандро отошел подальше и закинул удочку в том месте, где был водоворот.

Мысли Русудан: «Не позвонил, не сообщил, что приедет. Нагрянул как снег на голову. Неизвестно, для чего приехал? Сколько времени останется дома?

Ни разу не поинтересовался, как мои родители, словно они вообще не существуют на белом свете. Может быть, ему безразлично, как живут его тесть и теща? И про Звиада ничего не спросил».

Реваз почти двадцать раз закидывал сети, и все безрезультатно. Сандро тоже счастье не улыбнулось, и отец с сыном оставили свое бесполезное занятие и вернулись к мельнице. Дверь в мельницу оказалась открытой, а на ее пороге стояла девушка. Ревазу показалось, что она насмешливо улыбалась, глядя на них.

— Вы напрасно закидывали сети, — сказала она.

— А почему вы так решили? — удивился Реваз.

— Рыба не любит шума и уходит отсюда, — уверенно сказала она, показав на мельницу, а потом с улыбкой обратилась к Сандро: — Хорошая у тебя удочка!

Сандро, крутивший в руках сложенную удочку, услыхав такую похвалу, гордо поднял голову и, как ружье, приставил удочку к плечу.

На девушке было темно-красное платье в полоску. На ее смуглом лице выделялись ослепительно белые ровные зубы. Такие зубы обычно бывают у горянок. И когда они разговаривают, издали кажется, что они все время улыбаются.

Реваз разложил сети на траве для просушки и велел Дареджан собирать завтрак.

Татия вскочила и, почему-то показав Сандро язык, побежала к матери.

Девушка вошла в мельницу и закрыла за собой дверь.

Шумит бегущая по желобу вода, гудит мельница, и ее гул теряется в шуме Арагви.

Семья Чапичадзе расположилась на траве для трапезы. Дареджан послали на мельницу, чтобы она пригласила к импровизированному столу незнакомую девушку. Та, извинившись, от угощения отказалась, так как, кончив молоть, должна была спешить домой. Пришлось Ревазу проявить инициативу, и девушка постеснялась отказать ему.

Какое-то время все молчали.

— Как вас зовут? — вышла из положения Русудан.

— Джавара.

— Джавара, эта мельница ваша? — наивно спросил Сандро.

Джавара улыбнулась:

— Она ничья.

— Как это ничья? — включился в разговор Реваз.

— Сейчас ничья, — убедительно сказала девушка.

— А раньше?

— Раньше она была наша.

— У вас что, ее отобрали?

— Нет. Отец умер, мать стала часто прихварывать, и, когда я уезжала в город учиться, я передала мельницу деревне.

— Безвозмездно?

— Нет. За помол нам платили зерном. Три пуда пшеницы в месяц.

— А сейчас?

— Я же сказала, что теперь мельница никому не принадлежит. Нет деревни, и мельница ничья! — холодно сказала Джавара.

— Ничья! Ничья… — прошептал Реваз и побледнел. Его неприятно кольнуло в сердце, и он встал.

— Вся деревня ушла?

— Наша деревня была маленькая. Вон ту гору видите? — продолжала Джавара, показывая в сторону небольшой горы. — За ней, на плоскогорье, и была наша деревня в сорок дворов. Она называлась Гиоргицминда. Хорошая была деревня. Летом кое-кто из наших еще приезжает сюда, вот и я тоже, — грустно закончила она.

Прислушавшись к шуму мельницы, Джавара подбежала к желобу и перекрыла воду. Жернов еще некоторое время продолжал вращаться, а потом затих, и Джавара вошла в мельницу.

Мельница умолкла, и шум Арагви стал явственней. Этот рукав Арагви хоть и был маленький, но чувствовалось, что силу свою он берет высоко в горах.

Через некоторое время Джавара вышла из мельницы с белым кулем под мышкой.

— Скоро тень дойдет до реки, а чуть ниже мельницы, где вода из желоба попадает в Арагви, мелко, и там водится форель, — сказала она и, подняв куль на плечо, зашагала в гору. Реваз проводил ее взглядом. Уверенным шагом поднималась она по горной тропинке, потом свернула в сторону и скрылась в кустарнике.

…Откуда-то появились хемагальские тропинки и прилепились к склону Арагви. По одной из них легким твердым шагом идет маленькая Екатерина. Она спешит домой с белым мешком на плече… Вот и хемагальская мельница без крыши. Она молчит, потому что Екатерина перекрыла воду в желобе. Мельницу закрывает тень, и целые полчища воробьев с громким чириканьем атакуют ее в поисках какого-нибудь корма.

Отец не пустил Татию в кино, и, обидевшись, она пошла к соседям.

Русудан, сказавшись усталой, легла спать, не поужинав.

Дареджан собрала ужин, и Реваз, Сандро и Дареджан сели за стол.

Сандро оказался напротив отца.

— А Татия? — спросил Реваз.

— Татия? Она вышла к Гардапхадзе, — сказала Дареджан.

— Позови ее сейчас же! А как у тебя с уроками на завтра? — поинтересовался Реваз у сына.

— Я еще вчера их приготовил.

— Почему ты ничего не ешь?

Сандро взял хлеб с сыром, но Реваз протянул ему кусок хлеба, намазанный маслом. Нельзя сказать, чтобы Сандро очень любил масло, но, не желая перечить отцу, он откусил бутерброд и запил его чаем.

В комнату вошла Татия.

— Ну, как поживают Гардапхадзе?

— Гардапхадзе? — удивилась Татия.

— Да, именно Гардапхадзе.

— Их нет в Тбилиси.

— А у кого же ты была? — Реваз посмотрел сначала на Татию, а потом на Дареджан.

Татия молчала. Увидев, что Дареджан стоит опустив голову, она обо всем догадалась и, залившись краской, тоже потупилась.

— Ну, отвечай! — повысил голос Реваз.

Татия еще больше покраснела, но не произнесла ни слова.

— Садись! — сердито сказал Реваз.

Татия села. Дареджан налила ей чай, и она выпила, забыв положить сахар.

Реваз вошел в свой кабинет, включил свет и сел за письменный стол. Средний ящик оказался незапертым. Ревазу бросился в глаза конверт, на котором рукой Русудан было написано: «Последняя зарплата Реваза Чапичадзе, присланная из института». К конверту была приколота записка: «Хергский район, село Хемагали. Ревазу Чапичадзе. Вчера ваша институтская кассирша принесла твою последнюю зарплату. Высылаю тебе ее полностью. У нас все хорошо. Русудан».

Реваз закурил, встал и, открыв окно, взглянул во двор.

Свет из его комнаты освещал инжирное дерево, и Реваз увидел, как на нем блестят спелые плоды.

Он позвал Дареджан.

— Почему до сих пор не собрали инжир?

— Сандро сказал, что будем собирать, когда папа приедет, — шепотом ответила Дареджан.

Мысли Реваза: «То еще инжир не успеет дозреть, а он под деревьями ходит, как кот вокруг сметаны, да и Татия тоже. Дареджан нужно было заставлять следить за ними, чтобы не наелись недозрелого инжира. Русудан пугала их, что животы разболятся. Но где там! Татия с Сандро все же улучали момент, забирались на дерево и… Сейчас же все ягоды перезрели, полопались, а до них никто не дотрагивается… Сандро решил дожидаться приезда отца, и все с ним согласились…»

И Ревазу вдруг стало очень жалко сына. Он ведь целый день крутился около отца. Сначала помогал в гараже, а потом в машине, сидя рядом с ним, такими преданными глазами ловил каждый взгляд отца и все время молча улыбался. И только когда машина въехала в Жинвали, он заговорил, сказав, что хочет пить.

Реваз вошел в столовую. Дареджан убрала со стола и, видно устав за день, уже легла. За столом сидел Сандро и что-то читал. Увидев отца, он встал.

— А ты сказал, что сделал уроки? — ласково упрекнул сына Реваз и взглянул на книгу. Это был «Шахматный бюллетень» с отчетом о гастингсском турнире. В бюллетене разбиралась партия Ноны Гаприндашвили и Пауля Кереса. Реваз улыбнулся. Он сам любитель шахмат и знает, что эта партия продолжалась два дня и закончилась вничью. Знает он и то, что Гаприндашвили победила тогда всех англичан, участвовавших в турнире, но Ревазу не известно, что его сын посвятил гастингсскому турниру свой рисунок «Королева мира побеждает рыцарей». Шахматная королева восседает на коне, в левой руке у нее букет, а в правой — меч, и, пораженные этим мечом, лежат у ног ее коня английские гроссмейстеры…