— Да? Спасибо большое! Я не покину двор до утра, можете закрывать въезд.

Женщина кивнула, понимая, что мне нужно личное пространство и скрылась за углом дома. А я все-таки решилась на самый сложный для меня шаг.

В багажнике моей малышки всегда лежал плащ-дождевик с ярко-оранжевыми полосками. Он то и прикрыл мой нелицеприятный внешний вид.

Хотя и это была не очень хорошая защита от любопытных глаз, но и сидение в авто уже начинало привлекать ненужное внимание. То тут, то там колыхались шторы окон, и велось наблюдение за машиной, приехавшей еще за светло, и из которой так никто и не вышел.

— Яна? — удивленно спросила открывшая дверь женщина, которая так и не растеряла своей красоты. — Ты почему в таком виде?

Вопрос с ее стороны был скорее риторический. Ведь все произошло именно так, как она всегда и предсказывала. Отчего-то, Слава сразу не понравился моей матери. Она часто не скрывала своего отношения к новоявленному зятю, зачастую несмотря на то, что вокруг нас приличное количество народа. Так, постепенно, Слава уговорил меня все реже и реже приглашать маму на совместные мероприятия, а потом и вовсе спровоцировал громкий скандал, после чего мы с мамой перестали общаться, если не считать редких сообщений с поздравлениями.

— Мама, можно мне войти?.. — тихо спросила я, видя, что мама так и не отошла от двери. Видимо, все-таки ждала ответа на свой вопрос.

Спохватившись, женщина отскочила в сторону, раскрывая дверь еще шире, что бы я могла войти в квартиру.

— Конечно, проходи! Что за глупые вопросы? Это ведь и твой дом тоже!

Мама была права. Перед самой смертью, папа переписал завещание. Эта квартира принадлежала нам обеим в равных долях. Но на тот момент меня этот вопрос мало волновал, а вот Слава, при очередной ссоре пригрозил маме, что продаст мою долю каким-нибудь черным риелторам, а уж они придумают, как выжить пожилую женщину с ее половины. Конечно, я пыталась объяснить родительнице, что он не станет так делать на самом деле, но мама была напугана. Она знала, какое влияние на меня имеет муж и была встревожена, не меньше моего.

— О, Господи! — воскликнула родительница, когда я сняла плащ и предстала перед ней во всей красе. Разорванная пижама мало что скрывала, и некоторые участки кожи, покрытые наливающимися синяками, так же не скрылись от внимательных маминых глаз. — Ты должна идти в полицию и снимать побои! Он не должен остаться безнаказанным!

— Мам, у тебя есть во что переодеться? Я завтра куплю новые вещи, мне бы пока хоть что-то на время…

— Конечно! Иди пока в душ, а я посмотрю, что можно тебе подобрать. Халат там, на крючке, совершенно чистый.

— Спасибо, мама! — горячо прошептала я и поцеловала ее в напудренную щеку. Мама была из тех женщин, которые смывали макияж только ложась спать, а наносили с первым пробуждением. Я помнила, что мама всегда была такая, даже тогда, когда я ходила в школу. Просыпаясь под шкворчание сковородки, я уже видела маму накрашенной и нарядной. Папа тогда еще шутил, что если увидит маму без косметики, то не узнает, скорее всего. Я смеялась, а мама шутливо замахивалась на него полотенцем, но тут же ставила перед нами тарелочки с сырниками или плюшками, которые успевала испечь к нашему пробуждению.

Зайдя в ванную комнату, яна некоторое время выпала из реальности. Здесь все было так, как и в то время, пока был жив папа. Мама даже сохранила его зубную щетку и пасту, его бритву… Его любимое полотенце висело на самом высоком крючке. Это он так придумал, что бы маленькая я не вытирала о его полотенце свои искупанные игрушки…

Не сдержав слез, я самым позорным образом разревелась. События минувшего дня, воспоминания о папе, разочарование от влюбленности, все это навалилось на меня и сейчас должно было выходить вместе со слезами, но облегчения не было. Врут, когда говорят: поплачь и легче станет! Это все лож! Ты поплачешь, но проблемы-то останутся. Они не утекут вместе со слезами, но это понимаешь уже тогда, когда рыдаешь на чьем-то плече, размазывая по лицу слезы и сопли.

Я никогда не умела красиво плакать, это всегда сопровождалось красными опухшими глазами, пятнами на лице цвета спелого помидора, и заложенным опухшим носом поэтому мама сразу поняла, чем я занималась в душе.

— Извини, я забыла предупредить тебя… Все никак не могу убрать… — мама всхлипнула, готовясь заплакать. — Мне все кажется, что он куда-то уехал и вот-вот вернется…

Я подошла и обняла самую дорогую для меня женщину. Мы обе любим, но она любит того, кого нет в этом мире, а я того, кого никогда и не было нигде, кроме моих собственных фантазий…

— Чайку? — спросила мама, когда мы вдоволь наплакались и начали приходить в себя. Ответить я пока не могла, поэтому только кивнула, предчувствуя предстоящий расспрос и еще не мало пролитых слез.

Утром мама выделила мне свой любимый желтый сарафан, длинною в пол, для прогулки по магазинам с целью покупки одежды. Завтра был последний день моих затяжных выходных, и я не могла появиться в офисе в том, в чем ходит моя мама. В этом плане мне очень повезло с родительницей, она не только не пыталась нарядить меня в то, что десятилетиями храниться у нее в шкафах, но и вызвалась пройтись по магазинам со мной, научив, тем самым, необходимой сейчас экономии. Естественно, я не возражала!..

Просыпаясь утром под такой родной запах жарящихся на ароматном масле сырников, я будто действительно вернулась в беззаботное детство. Даже попытки Макса вернуть меня туда были не столь удачными. Было несравненно трепетно прокрадываться на носочках по прохладному полу на кухню к маме, что бы обнять ее сзади и вдохнуть такой родной запах. Мне всегда нравилось, как пахнет моя мама… Дома — непременно запах ванилина и нерафинированного масла, на улице — запах солнца, нагревшего ее кожу и свежего сена, словно она вот-вот приехала из деревни. Мама никогда не пользовалась туалетными водами или какими-либо дезодорантами, она доверяла только мылу с ароматом спелой клубники и яичному шампуню, которые использовала ежедневно всю свою сознательную жизнь. Именно эти запахи у меня всегда ассоциировались с мамой, с теплом и уютом, со счастьем и любовью.

Выйдя на улицу, я сразу же начала замечать на себе изумленные взгляды людей. Но это и не удивительно, мама этот сарафан любила уже лет тридцать, если не больше, а в наше время в таких только замуж выходят, а ни как не за хлебом в ларек. Ну, это, если честно, уже не вызывало какого-то волнения или переживания, не в том я возрасте все таки.

Идя в сторону любимого богемой бутика, мы с мамой вели неспешный и не особо культурный диалог о моем муже. Ее очень волновало, что я собираюсь делать дальше и как планирую ему отомстить, и вот вообще отказывалась понимать, что я не планирую писать на него заявление, а только подавать на развод. Она обвинила меня в бесхребетности, а потом по новой обматерила, узнав, в какой именно магазин мы идем. Объясним мне, как неразумному дитяти, что не в моем положении отдавать по половине зарплаты за блузку, мама утянула меня в противоположную сторону, где через несколько домов перед нами открылись двери в мир одежды и обуви, где когда-то давно папа наряжал всю нашу немногочисленную семью. Это была наша маленькая традиция, ходить каждую субботу в этот магазин и покупать нам с мамой какую-нибудь «красоту». С того времени здесь ничего не изменилось, разве что, кроме продавцов. Я могла по памяти сказать, где какой отдел находится, чем немало удивила маму.

— Так, девчонки! Не глазейте, это дочь моя с деревни приехала, помогите лучше приодеть, а то ходить с ней стыдно.

Мамины слова вызвали не только хихиканье продавщичек, но и густой слой красноты на моем лице. Вот ведь знала же, с кем иду по магазинам, и все равно согласилась на эту пытку. Но и я не отставала от мамы в оттачивании науки сарказма. Чего в этот день только не слышали бедные работницы магазина, сгибающиеся от смеха. Мы искали пояса из собачьей шерсти, шаль для поясниц, мерили платья, годные разве что для последнего фото, безразмерные кофты, юбки, чья длинна была далека от грани приличного. И все это конечно же, комментировалось двумя великими специалистами моды, то есть мной и мамой…