— Не подходит, — загнусавил Женька. — Я пробовал. И потом, мне доктор приказал не разговаривать и стоять у двери не велел.
Коля Богданов достав на кармана связку ключей. Побренчал ими.
— Погоди, я попробую своими.
— Нельзя! — закричал Женька. — Я очень заразный. Все заболеете. Доктор даже расписку взял...
— Ладно, — сказали ребятам. — Давайте пойдём составлять план фронтового отделения.
Мне совсем даже не хотелось видеть в этот день Женьку. Я не верил в его болезнь.
Только стали мы спускаться по лестнице, вдруг слышим Женькин голос:
— Ребята, погодите! Куда вы?
Обернулись - Женька на площадке стоит. В пижаме, а рожа вся замотана в полотенце.
— Я у матери ключ взял, — объяснил Женька и захлопал белёсыми ресницами.
— Не трави, — сказал я, — никто и не проходил по лестнице.
— У матери в шинели ключ был. Выпал. Понял? — затараторил Женька и покосился на мою красную повязку командира отделения. — Вы заходите. Чего тут стоять?
— Мы к заразному не пойдём, — сказала Люська, — а то в другие квартиры заразу занесём.
— Я вот тебе дам! — цыкнул Женька. — Ты сама, наверно, заразная.
— А ты же говорил, — вмешался Коля и посмотрел на меня. Я понял: командир фронтового отделения должен принять справедливое решение.
«Сначала надо самому с ним потолковать, решил я. — Батя у него командир и вообще...» Если бы я был просто боец, тогда ясное дело, как с Женькой говорить. А вот командиру... Командир пример должен всем показывать и нг драться...
— Ребята, — сказал я, — вы давайте обстановку у себя проверьте. Список фронтовиков сделайте, а я с Орловым беседу проведу.
— Есть, командир! — сказал Кода и честь отдал. Ему нравилось честь отдавать. И мне тоже нравилось. А вот Люська прямо дугу из руки делала — один позор.
Пока мы договаривались о работе, Женька смылся. «Ясно, — подумал я, — теперь его никакими силами пе вытянешь». Для очистки совести я всё же дёрнул дверь. Она открылась. Что это Женька задумал? Я с опаской вошёл в коридор. Нет, ничего на меня не падало. Я открыл дверь комнаты.
— Женька!
Ни звука в стает. Я прошёл в другую комнату, в гостиную. На полу, весь скрючившись, лежал Женька и дергался.
— Женька! — позвал я.
— У-у, — застонал Женька.
— Ты чего?
— Припадок у меня, понял? — пробормотал Женька и затрясся весь. Я даже напугался.
— Погоди немного. Я врача вызову. Только по звоню.
Телефон стоял совсем рядом, на письменном столе. Я схватил трубку и стал набирать «03> — «Скорую помощь». Никто не отвечал, и гудков не было домашние телефоны к тому времени поотключали и приёмники у всех отобрали.
— Я мигом, до телефона-автомата, — стал я успокаивать Женьку.
— У-ух, — сказал Женька и встал на колени.
— Сейчас, капельку ещё потерпи. Я мигом.
— Не надо, — сказал Женька. — Уже прошло.
— У тебя паралич? — спросил я.
— У-ух, — вздохнул Женька. — Наверно, паралич.
— Да, — сказал я, — в отряд фронтовой тебя никак нельзя.
Женька как подскочит с полу.
— Можно! — заорал он, как здоровый. — У меня рецепт есть. Понял?
И он принёс бумажку со штампом. Там его фамилия была написана и ещё что-то не по-русски.
— Понял? — обрадовался Женька. — Меня первого на фронт надо. Уже всё готово.
Тут я сразу догадался, что Женька опять хитрит. Вспомнил, как он волосы у меня дёргал, и зло такое во мне поднялось, что кулаки сами сжались.
— Опять травишь?! — закричал я и двинулся на Женьку. А он — раз на пол — лежит и ещё кричит:
— Лежачего не бьют. Понял?
— Трус, — сказал я. — Никто и не собирается руки о тебя марать. Я перевоспитывать тебя буду. Ясно?
— Валяй, — согласился Женька — Только без бокса. И в отряд зачисли.
Я стиснул зубы — до чего ж нахал! А что поделаешь — командир, перевоспитывать должен. Во всех книжках командиры воспитывают бойцов.
Школьные занятия то и дело прерывались воем сирен.
- Быстренько в бомбоубежище! — говорила учительница, и мы бежали в подвал. В подвале стояли парты и подвешенные к потолку большие белые лампы. Здесь мы занимались до тех пор, пока по радио не сообщали: «Отбой воздушной тревоги! Отбой воздушной тревоги!»
С Женькой творилось что-то непонятное.
— Орлов, — сказала однажды Александра Афанасьевна, — объясни, какие глаголы относятся к первому спряжению, и приведи примеры их написания.
Женька встал, замахал руками и стал мычать, как немой. Все напугались, даже Александра Афанасьевна. Тут Женька как ни в чём не бывало сказал:
— Всё. Уже прошло. — И стал задание отвечать . На уроках он всё чаще закатывал глаза, а когда я спрашивал, что с ним, он только головой мотал. Александра Афанасьевна ходила к Женьке домой, беседовала с его матерью. Я тоже пришёл поговорить с ней.
— Даже не знаю, что с ним такое творится. — Женькина мама достала из гимнастерки маленький белый платочек и стала вытирать им слёзы. — К врачу ходила — ничего не обнаружил. Говорит — само пройдёт... А ведь все замечают ..
Женькина мама - телеграфистка... Раньше она на обычной почте работала, а теперь в штабе МИВО. Женька счастливчик — у него даже мать почти красноармеец. А вот сам Женька... Уж не рехнулся ли?
Я стал незаметно следить за Женькой. На людях он был как ненормальный, а останется один -всё в порядке. Никаких заскоков.
По утрам Женька забирался на высоченную иву и с самой макушки спускался вниз по ветвям прогнётся одна ветка, он ухватится руками за ту, которая ниже, потом ещё ниже... и так до самой земли. Потом, озираясь, Женька шёл к поленнице, что между двумя сараями, и доставал из тайника что-то. Читал какие-то бумаги и делал разные упражнения — бросил камни в цель, то правой рукой, то левой.
Я выследил Женькин тайник и обобрал его. Я бы, может, и не сделал так, но как вспомнил, что именно здесь, у этой поленницы, Женька выдирал у меня волосы в обмен на выдуманные им секреты, тут уж не удержался... Из тайника я забрал всё, что там было: книжку по борьбе джиу-джитсу, повесть «Записки разведчика», тетрадь с какими-то иероглифами, три бутылки из-под вина, двухкилограммовую гирю, две пачки галет и выточенный из напильника финский нож. Я провёл кончиком ногтя по лезвию. Ого! Ноготь срезало, как бритвой. В бутылки на нитках были опущены маленькие тряпочные мешочки. «Ясно, — подумал я. — Бомбы сооружает». Ещё до войны мы делали такие бомбы из негашёной извести. Нальёшь в бутылку воды немного. Закроешь пробкой, а потом взболтнёшь бутылку и бросишь что есть силы. Взорвётся, как настоящая граната.
Женькины припасы я завернул в куртку и отнёс к себе. На следующее утро встал рано-рано, забрался на балкон и сел наблюдать за Женькиным двором.
В половине восьмого ушла на работу Женькина мать, а скоро появился и он сам. Приложив руки к груди, Женька быстро добежал до сараев. Вот остановился, осмотрелся. Во дворе было пусто. Женька исчез между сараями. От волнения я закусил губу. Так... Женька выскочил как ошпаренный и стал озираться но сторонам. В руке он держал бумажку. Я-то хорошо знал, что написано на ней печатными буквами всего одно слово «дурак».
В тот дань Женька ходил, как туча, и больным не притворялся.
— Тайник твой... — сказал я, когда мы подошли к Неве посмотреть, не появились ли военные корабли.
Договорить Женька не дал. Он так ударил меня в поддыхало, что искры из глаз посыпались и дышать нечем стало.
— Отдашь? - заорал Женька.
Я привалился к иве, которая склонилась почти до самой воды.
— Вот увидите — в школе всё расскажу, — послышался из-за деревьев голос Шульберта.
— М-мы... тренируемся, — с трудом выдавил я.
Мне было больно и очень обидно. Я никак не ожидал, что Женька без предупреждения так стукнет. У нас был неписаный закон: если драться, то по-честному, с объявлением войны, с договором, до каких пор и как сражаться — на кулаках, борьба или бой на саблях, a тут...
