ШПИОНЫ И СЕКРЕТНАЯ ПУШКА

В ушах раздавался звон. Я открыл глаза и сразу увидел будильник. Наш старый голубой будильник с выбитым стеклом. Он стоял на табуретке у самой кровати. Стрелки показывали десять часов и пять минут. Пират зубами стаскивал с меня одеяло. Я вскочил как ужаленный. Снова послышался звон. Только теперь я понял, что это не будильник, а звонок у двери бренчит.

Я открыл дверь. На пороге стоял мой приятель Женька. Поверх бархатной куртки у него был ремень — наискосок от плеча до штанов. Как у командира.

— Приехал? — спросил Женька и быстро прошёл в квартиру. — Тут у нас такие дела! — закричал он, размахивая руками. — Фашисты к Гатчине подошли. Наши делают укрепления вокруг города. Мощные рвы, доты и дзоты. Понял?

У меня горели уши. Я не знал, что такое доты и дзоты, но спрашивать не стал — было стыдно за своё невежество.

Женька осмотрелся по сторонам и прошипел:

— В квартире никого нет?

— Никого, — ответил я в волнении.

— Надо проверить!

Хотя я знал, что мы одни, — всё же недоверчиво оглядел комнату. Даже буфет открыл, будто там мог кто-нибудь спрятаться. В буфете на двух полках стояла посуда, а внизу разные пакеты лежали — сахар, крупа, консервы — наш дачный запас. На дачу мамка всегда брала уйму продуктов — на всё лето.

— А за столом? — покосился Женька. Огромный письменный стол стоял в нише. Вместо стены окно — три стеклянных полосы. Здесь — папкин кабинет. За столом никого не было.

Мы прошли в мою и Галкину комнату. Посмотрели под кроватями. Женька даже в камин заглянул, в чёрную пасть для дыма. Потом мы проверили кухню, коридор.

- Надо окно закрыть, — сказал Женька. Я хотел возразить, но Женька так посмотрел на меня, что я сразу язык прикусил. Когда окна были закрыты, Женька вытащил из-за пазухи серую бумажку.

Бумажка оказалась листовкой. В то время фашистские самолёты сбрасывали листовки, в которых хвастали, что они непобедимы и сопротивление бесполезно.

Я с любопытством прочитал листовку, а потом зло меня взяло — зачем Женька притащил эту брехню, да ещё окно закрывать заставил. И фасонит чего-то.

— Подумаешь, — сказал я, — такими бумажками только печки топить. А ты за пазухой носишь...

Женька сначала только глазами моргал, а потом возьми да и скажи:

— Это, думаешь, обыкновенная? Это лично у главного шпиона отобрали. Понял?

— И тебе дали? — не поверил я.

— Тебе-тебе... — протянул Женька. — Бате моему дали. Он в специальном авиаотряде... Мне доверили на один день...

Женькин отец — военный лётчик. У него в петлицах по две шпалы^[1]. Я поверил Женьке — мало ли для чего нужна нашему командованию эта листовка. Может, на ней есть тайные надписи, каких не видно простым глазом.

— Ты давай квартиру укрепи, — сказал Женька.

Я не знал, что это значит. Но Женька сам объяснил.

— Видел — на всех окнах бумажные кресты?

— Ага.

— Это на случай бомбёжки. Бомба упадёт, и все стёкла разобьются, а клееные — ничего. Их бумага удержит. Клей делают из муки, — продолжал Женька. — А на кресты газета подойдёт. — Он помолчал и спросил: — Мука-то у вас есть? Если нет — ко мне зайди, а то в магазинах очередь. Я килограмма два дам — хватит.

Пока мы сидели на даче, Женька здорово освоил военное дело. Пакет с мукой я отыскал в коридоре под вешалкой. Как варят клей, я знал — видел, когда квартиру ремонтировали. Я налил в таз воды, вскипятил её, а потом высыпал пять больших чашек муки. Пока я нарезал газету полосами, пока искал кисть, пришли мамка с Галкой.

— Ты чего это? — удивилась мама, увидев на столе таз с клеем и целую кучу бумажных полос.

— Все уже давно к бомбёжке готовы, а мы даже окна не оклеили, — сказал я сердито. — Ты видела — на всех окнах кресты. Это на случай бомбёжки. Они здорово помогают.

Мама ничего не ответила, только вздохнула и вытащила из сумочки какие-то голубенькие листочки. На одних листочках было написано «хлеб», на других «крупа и сахар», на третьих «мясо, рыба, жиры». Это были карточки. Галка без умолку болтала — всё радовалась, что теперь продукты будут по карточкам. Меня это не занимало. Есть дела и поважнее, чем какие-то продукты и карточки.

Вечером мама опять ходила в жилищную контору — ЖАКТ.

— Ну вот, — сказала она, — нам советуют эвакуироваться, а пока не решили, как быть, я буду ездить на оборонные работы.

— Эвакуироваться — это дудки, — сказал я, — а на оборонные работы ты меня возьми.

— И меня, мамочка, — заскулила Галка.

— Нет, нет, — сказала мама, — этого делать нельзя. А вам тоже придумаем дело, здесь.

По утрам мамка стала уезжать па окопы. Из нашего дома многие ездят окопы рыть, а нас не берут. Но мы с Женькой без дела не сидим.

Я теперь читаю все газеты. Газеты теперь жутко интересные. Я развернул «Ленинградскую правду» и стал сводку Совинформбюро читать: «...Наши войска вели упорные бои на Мурманском, Кексгольмском, Минском направлениях.

На Кексгольмском направлении противник в нескольких местах перешёл в наступление и пытался углубиться в нашу оборону... Атаки противника были отбиты с большими для него потерями».

— Ясно? — спросил я у Пирата. Пират встал и хотел лизнуть меня.

Я стал читать сводку дальше.

«...Осуществляя планомерный отход, согласно приказу, наши войска оставили Львов...»

Львов... Над папкиным сколом, сбоку, висела карта. По вечерам, после работы, отец читал газеты и втыкал в карту булавки с красными шляпками. Булавки означали места, где шли бои. Они всё больше углублялись на нашу территорию.

— Гады! — сказал я и сунул в карман бутерброд. Времени на завтрак не было. Часы показывали без пятнадцати девять. За окном раздался свист. На улице стоял Женька. На голове у него был настоящий лётчицкий шлем.

— Пошли! — крикнул Женька и потрогал на голове шлем.

— Погоди маленько... Только Галку отыщу...

— Некогда! — Женька снял, снова надел шлем и пошёл.

Я бросился к чердачной лестнице.

Галка оказалась на чердаке и своим писклявым голоском напевала:

Мы врага встречаем просто —

Били, бьём и будем бить!

— Ты чего здесь! — набросился я. — Пшла домой!

Галка отбежала к бочке, возле которой «колдовал» начальник объекта МПВО дядя Гриша, и показала мне язык.

— Домой живо иди! — потребовал я и показал Галке кулак.

Начальник исподлобья посмотрел на меня и стал опускать резиновый шланг в бочку, чтобы с его помощью налить туда воду.

— Девочек обижать, — сказал он, — последнее дело. За это буду отчислять из отряда.

Мы макали кисти в ведро и мазали, доски, брёвна — всё, что из дерева. Краска была противопожарная.

— Если бомба попадёт, где покрашено, — рассказывал дядя Гриша, — даже дерево гореть не будет.

Краска эта из извести и воды. Белая и жутко кусачая

— Лётчику руки надо беречь! — сказал Женька и отложил кисть.

— А ты и не лётчик, — сказал я.

У меня тоже руки щипало от извёстки. И потом я не очень верил, что эта краска спасёт от «зажигалок».

Я посмотрел в чердачное окно — почти вплотную пушистая ветвь берёзы. Желтогрудый чиж распустил крылышко и чистит его по очереди то клювом, то лапкой. Как он только удерживается на ветке?

Машинально я взглянул вниз, на наш двор. У забора щель — укрытие от бомб. Она вроде окопа, только зигзагами, а сверху закрыта брёвнами и землёй. Зигзаги — это чтобы если бомба упадёт, так не вся щель сразу рухнула. Во дворе людей не видать. Только дядя Федя — дворник — прошёл. Маленьким и горбатый.

Вдруг я заметил, как по двору, оглядываясь по сторонам, медленно идёт высокий мужчина. Он сразу показался мне подозрительным в своём коротком сером макинтоше и большой шляпе. Под мышкой у человека был малюсенький коричневый чемоданчик.

Вот незнакомец остановился. Закурил. Вот достал из чемодана... ого... фотоаппарат...