русского существа тотальная безответственность. Просто противно! Никто не написал

об этом лучше, чем Федор Михайлович Достоевский в своих "Бесах". Гениальный, пророческий роман.

Быть может, сегодня он еще актуальнее, чем в эпоху Федора Михайловича. Ни

один человек, знающий себе цену, не рискнет позволить бесконечно потешаться над

самим собой. Я никогда не раскаивался в своем решении. Никогда даже малейшее

303

сомнение не посетило меня. Я убежден, что друзей у меня (в том смысле, как понимаю

слово дружба) никогда не было*; и настоящей дружбы не может быть там, где нет

свободы. И если вообще кто-то и страдал от моего образа действий, то это были Лара и

я, наша семья и наши дети. С приездом же Андрюшки и Анны Семеновны у меня

полностью улетучилось то чувство, которое мы обычно называем ностальгией и

причина которого, очевидно, в моей тоске по любимым.

Я думаю, что именно те, кто громче всех кричит о свободе, меньше всего способны

страдать. Свобода означает ответственность, и поэтому многие ее боятся.

С Володей Максимовым и Славой Ростроповичем мы в Москве не были знакомы.

Однако когда они узнали о нашем безнадежном положении, они сразу среагировали и

начали нас поддерживать. Володя организовал нашу пресс-конференцию, вместе со

Славой поехал в Милан и активно мне помогал в не лучшее время моей жизни, не

говоря уже обо всех остальных хлопотах о нас. Ему удалось также с большими

усилиями, но все же переправить в Москву деньги для Анны Семеновны, что на тот

момент было главным делом. Сейчас я чувствую себя окруженным их вниманием, что

помогает не ощущать себя одиноким; еще есть люди, готовые в любой момент прийти

на помощь, что в моем нынешнем положении не является несущественным.

* Ср. определение дружбы, вложенное Тарковским в уста Глюка в сценарии

«Гофманиана»: «Друзья — это те, кто сможет ради тебя пожертвовать всем. И не ради

афиширования своих дружеских свойств, а втайне, так, чтобы никто и никогда не узнал

об этой жертве, сознание которой могло бы омрачить наше существование. Есть у вас

такие Друзья?»

304

304

Если бы от моих прежних "друзей" пришло письмо или телефонный звонок! — но, замечу между прочим, я уже ничего от них не жду. Здесь неожиданно объявился Р., позвонил нам. У него выставка в Париже. Неужели он действительно не может понять, что я не хочу иметь с ним ничего общего после того, как он пришел к нам в Москве с

Витей (обоих привел в наш дом Г., с которым я попросил Анну Семеновну не

общаться), чтобы востребовать назад свою картину, подаренную им мне пятнадцать

лет назад — будто бы для выставки,— и так ее потом не вернул. Помимо всего прочего

картина еще и называлась "Дар". Мне стыдно за него. Я вспоминаю, что когда-то он

был совершенно другим, но все это действительно было очень давно. Позднее он

изменился до неузнаваемости, становясь все мельче и ничтожнее.

И это так прискорбно! Но к черту их всех! Единственное стоящее — это жить в

ладу со своей совестью».

В марте произошло первое улучшение состояния Тарковского, и 15 марта впервые

вся семья отправилась гулять по Парижу. Был прекрасный весенний день, и они

пообедали в уличном ресторанчике.

Тарковский в это время и почти до самой смерти работает над новыми редакциями

своей книги «Запечатленное время».

Самочувствие его вскоре снова ухудшается, однако 11 апреля он переживает в

клинике в Париже очередное блаженное состояние «Присутствия Господа».

12 апреля он записывает: «...Если жизнь буквально по пятам следует за идеями, которые высказываешь, то тогда эти идеи больше не свои, они — только послания, которые получаешь и передаешь дальше. В этом смысле Пушкин прав, когда говорит, что каждый поэт, каждый подлинный художник — помимо своей воли пророк».

Величие анонимности истинного творца, передатчика «сакрального огня». В случае

с Тарковским — «сакрального времени».

304

Ко времени Каннского фестиваля самочувствие у Тарковского было отвра-тительное, и мысль о поездке он отверг. 10 мая позвонил Свен Нюквист и поздравил с

успешной премьерой «Жертвоприношения» в Стокгольме. 12 мая позвонил из Канн

Михаил Лещиловский и рассказал о том, что на показе для критиков многие плакали.

13 мая звонил Франко и сообщил, что итальянские критики на фестивале говорят о

величайшем когда-либо бывшем успехе в истории кино.

Тарковский неожиданно отправляет за наградой своего сына, и тот прекрасно

справляется с ролью посланника. Он привозит три награды: международная премия

кинокритиков, международная премия журналистов и экуменическая премия.

Тарковский страшно горд за сына. «Он выглядел очень красиво и достойно. Ему много

аплодировали, а он вел себя так, будто для него это самая обычная вещь — получать

премию в Каннах. <...>

Мы объединены силой духа, и я знаю и чувствую, что Андрюшка мой единственный духовный наследник, он тот, кто продолжит мое творчество. Это дает мне

силы встретить мою судьбу, а может быть и конец».

Немецкие и шведские друзья советуют больному пройти курс лечения в

антропософской клинике под Баден-Баденом. Анна-Лена ВибуМ подключается к сбору

необходимой для этого суммы. На семейном совете решают, что Тарковский проведет

там месяц в одиночестве. «Лара не сможет там жить, так как это будет слишком

дорого, к тому же она не может оставить Анну Семеновну и Андрюшу одних». Кроме

того, Лариса Павловна должна в это время подыскать для всех них жилье на берегу

моря и все приготовить для отдыха.

Жена привозит его в клинику, а через несколько дней отправляется в Париж

выправлять документы сыну и матери, а затем летит в Италию. Каждый день больной

разговаривает с семьей по телефону... В одиночестве он особенно часто вспоминает

жену. 16 мая: «Лариса умеет создать домашнюю и уютную атмосферу, чего нельзя

отрицать. Уже больше двадцати лет она вынуждена заниматься этим, не имея

необходимых средств. Не знаю, откуда она берет столько энергии и терпения». 16 августа: «Хочу о многом говорить с Ларой — о нашей будущей жизни, обо всем. Очень

скучаю без нее и очень ее люблю. Она, действительно, единственная женщина, которую я люблю по-настоящему, и никакую другую женщину я полюбить бы не смог

никогда. Слишком много она значит для меня».

Из клиники Тарковский едет в Италию. Самочувствие у него неплохое, и два

ближайших месяца в кругу семьи у моря, пожалуй, лучшее время его последнего года.

Своего рода подлинное прощание с Землей. И с Водой.

«18 августа 1986. Сегодня я приехал в Анседонию. Лара сняла виллу, при-надлежащую певцу Модуньо. Она расположена совершенно на отшибе, здесь большой

парк, простирающийся вниз к морю и плавательному бассейну. Дом уютен и

просторен, но прежде всего удобен. Моя комната — наверху, есть терраса, выходящая

к морю. Синее прозрачное небо, солнце, море, волшебный воздух не оставляют

равнодушным даже смертельно усталого человека. Здесь царит особая атмосфера, которую можно найти только в Италии и которая возвращает радость жизни и вливает

новые надежды. Недаром Пушкин назвал Италию "старым раем", хотя он никогда

здесь не был. Италия наполняет мирным блаженством. Это единственная страна, в

которой я чувствую себя дома и в которой я хотел бы жить вечно.

Мое прибытие превратилось в большой праздник. Лара, Андрюшка и Анна

Семеновна не могли скрыть своей радости. Все были счастливы так, словно моя

болезнь была уже позади. Как бы мне хотелось так думать! Это был чудесный ужин.

Впервые после многих месяцев я испытывал чувство покоя и радости. Как это все же