"В моем фильме до 18 изменений положения камеры: длинные проходы, ведущие

из реальности в воспоминания, оттуда — в мечту и потом снова в реальность. Все это

достигается только движением камеры, сменой освещения или перестановками

актеров, которые исчезают из поля зрения и появляются в других костюмах. Когда ты

работаешь, то удается снять лишь две или три сцены в день". В заявленный срок он не

уложился, однако он сможет снять фильм "Ностальгия" до конца так, как он хочет...»

По окончании фильма Тарковский рассказывал американскому киноведу Гидеону

Бахману, наблюдавшему за съемками: «Это не просто моя первая работа за границей. Я

впервые столкнулся с заграничными условиями работы. Разумеется, снимать фильм

трудно везде, но трудно по-разному. Самая большая проблема здесь, на Западе,—

постоянная нехватка денег, из-за чего возникает и нехватка времени. <...> Здесь, как я

убедился, существует прямая экономическая зависимость, которая рискует стать в

будущем формой киноискусства. <...>

258

Г. Б. Есть ли у твоих главных героев качества, которые ты мог бы сопоставить со

своими?

А. Т. Больше всего в людях я люблю надежность в сочетании с безумием и

упрямством в попытках достичь еще большей ясности. Это упрямство следовало бы

назвать надеждой.

Г. Б. Отношения, которые объединяют двух героев, являются результатом твоих

личных чувств?

А. Т. Горчаков относится к "безумцу" как к последовательной и сильной личности.

Доменико уверен в своих действиях, тогда как Горчакову как раз не хватает

уверенности, поэтому он очарован им. Благодаря такому развитию их отношений

Доменико становится его единомышленником.

259

Самые сильные люди в жизни — это те, которым удалось до конца сохранить в

себе детскую уверенность и интуитивную надежность. <...> Все беспокоятся за будущее, и наш фильм говорит об этом беспокойстве. Он также

говорит и о нашем легкомыслии, которое позволяет идти развитию истории своим

обычным лутем. Несмотря на наше беспокойство, мы ничего не делаем, то есть делаем

слишком мало. Нам следовало бы делать больше.

Что касается лично меня, то я могу лишь снять фильм, и мой малый вклад —

показать, что борьба Доменико касается нас всех, показать, что он прав, обвиняя нас в

пассивности. Он "безумец", обвиняющий "нормальных" людей в их слабости и

жертвующий собой, чтобы встряхнуть их и заставить действовать, дабы изменить

положение.

Г. Б. А ты сам разделяешь взгляды Доменико на мир и на его метод действия?

А. Т. В характере Доменико важен, прежде'всего, не его взгляд на мир, который

толкает его к жертвоприношению, а тот метод, какой он избирает для решения

внутреннего конфликта. Поэтому мне не особенно интересно исходное начало

конфликта, мне хотелось понять и попытаться показать, как родился его протест и как

он его выражает. Мне кажутся важными все способы протеста, на которые человек

решается.

Г. Б. Является ли для тебя существенным, чтобы твои идеи привлекали большую

публику?

А. Т. Я не считаю, что есть какая-то форма художественного фильма, которую

могли бы понять все. Или он не являлся бы художественным произведением.

Такой режиссер, как Спилберг, всегда привлекает огромную публику, его фильмы

приносят ему баснословные деньги, но он не художник, и его фильмы не искусство.

Если бы я снимал такие фильмы — во что я не верю,— я бы умер со страха. Искусство

— это как гора: есть вершина горы, а есть внизу расстилающиеся холмы. Тот, кто

находится на вершине, не может быть понят всеми.

В мои задачи не входит завоевание публики.

Самое важное для меня — это не стать понятым всеми. Если фильм — это форма

искусства — а я уверен, что мы можем согласиться с этим,— то не нужно забывать, что художественное произведение не является товаром потребления, а скорее тем

творческим максимумом, в котором выражены различные идеалы своей эпохи. Идеалы

никогда нельзя сделать доступными для всех. Для того чтобы хотя бы приблизиться к

ним, человек должен расти и развиваться духовно. <...> Г. Б. В своих фильмах ты часто используешь путешествие как метафору. Но

никогда у тебя это не было так ясно выражено, как в "Ностальгии". Считаешь ли ты

себя самого путешественником?

259

А. Т. Есть только один вид путешествия, которое возможно,— в наш внутренний

мир.

Путешествуя по всему свету, мы не очень-то многому учимся. Не уверен, что

путешествие всегда оканчивается возвращением. Человек никогда не

260

.

может вернуться к исходному пункту, так как за это время изменился. И

разумеется, нельзя убежать от себя самого: это то, что мы несем в себе,— наше

духовное жилище, как черепаха панцирь. Путешествие по всему миру — это только

символическое путешествие. И куда бы ты ни попал, ты продолжаешь искать свою

душу. <...>

Г. Б. Не кажется ли тебе, что сейчас понятие времени у нас вроде измерительной

линейки для изображения восприятия существования?

А. Т. Я убежден, что "время" само по себе не является объективной категорией, так

как оно не может существовать без восприятия его человеком. Мы живем не

"мгновенье". "Мгновенье" так кратко, так близко к нулевой точке, хотя и не является

нулем, что у нас просто нет возможности понять его. Единственный способ пережить

мгновенье, это когда мы падаем в пропастЫчМЫ находимся в состоянии между

мгновеньем (жизни) и будущим (конца).

Потому-то ностальгия — не то же, что тоска по прошедшему времени. Ностальгия

— это тоска по пространству времени, которое прошло напрасно, потому что мы не

смогли опереться на свои духовные силы, привести их в порядок и тем выполнить свой

долг»* (Журнал «Чаплин», Стокгольм. Перевод Е. Иванчиковой).

Между Востоком и Западом

«Запечатленном времени» Тарковский писал: «Я хотел рассказать о русской

ностальгии — том специфическом для нашей нации состоянии души, которое

возникает у нас, русских, вдали от родины. Я видел в этом, если хотите, свой

патриотический долг, каким я сам его чувствую и осознаю. Я хотел рассказать о

роковой привязанности русских к своим национальным корням, к своему прошлому, своей культуре, к родным местам, близким и друзьям,— о привязанности, которую они

несут с собою всю свою жизнь,— независимо от того, куда их закидывает судьба.

Русские редко умеют легко перестроиться и соответствовать новым условиям жизни.

Вся история русской эмиграции свидетельствует о том, что, как говорят на Западе,

"русские плохие эмигранты",— общеизвестна их драматическая неспособность к

ассимиляции, неуклюжая тяжеловесность в попытках приспособиться к чужому стилю

жизни. Мог ли я предполагать, снимая "Ностальгию", что состояние удушающе-безысходной тоски, заполняющее экранное пространство этого фильма, станет уделом

всей моей жизни? Мог ли я подумать, что отныне и до конца дней буду нести в себе

эту болезнь, спровоцированную моим безвозвратно утерянным прошлым?..»

* Ср. в «Запечатленном времени»: «В противоположность надписи на соломоновом

кольце, как известно гласящей, что "Все проходит", мне хочется сосредоточить

внимание на обратимости времени в этическом его значении. Время не может

бесследно исчезнуть, потому что является лишь субъективной духовной категорией...

Говоря формально, мы при помощи совести возвращаем время вспять...»

260

* В «Запечатленном времени» Тарковский писал: «В "Ностальгии" мне было важно