«Как себя заставить? Илья! Да, я это тебе, мелкая ты гнида, — продолжал общаться я сам с собою. — Разбрасываясь словами из трех букв с «у» посередине, ты считал себя взрослым, а сидя под столом, прикрывшись еще и стулом, ты, как дитя малое, впадаешь в ступор, теряешь достоинство, теряешь свою взрослость и растешь в обратную сторону. Такими темпами, Илья, ты станешь всего лишь мыслями своих родителей о планировании ребенка».
Я ударил себя по щеке — два раза. Этих ударов хватило, чтобы дурацкие, искривленные мысли запутанного разума улетучились. На смену им приходили новые. Я продолжал бить по щекам, пока не покраснели ладони. Щеки же горели так, что на них можно было зажарить яичницу, расплавить свинец. В ушах звенело.
Время тянулось.
Я прятался под столом от самого себя с закрытыми глазами, опустив голову в колени и прижимая их руками к своей груди. Мне было себя жалко.
«Она делает тебе только хуже. Каждое твое действие только мешает жизни. Не засоряй ею свой мозг. Ты создан не для нее. Забудь ее. Отпусти ее. Ты не должен страдать. Она лишь пользуется тобой. Ты не ее джин, не ее золотая рыбка. Она для тебя никто. Ты для нее — пустое место, ничтожество, неосязаемое нечто, которым она манипулирует. Она играет с тобой в игру, правил которых ты не знаешь. Тогда, в туалете, она поняла, что из знакомства с тобой можно извлечь выгоду, но до сих пор не поняла, какую именно. Только поэтому держит тебя на расстоянии вытянутой руки, а руки у нее километровые. Ты для нее навсегда останешься запасным вариантом, планом Б, В, Г… Я. Ты нужен ей на столько, на сколько целому числу нужен ноль после запятой. Ноль десятых. Ноль сотых. Ноль миллиардных».
Даже прижатые к ушам ладони не помогали мне не слышать окружающие, сжимающие со всех сторон голоса. Даже когда герметичность между ладонями и ушами была идеальной, когда ни единый звук не просачивался к барабанным перепонкам между щелями пальцев, голоса надписями появлялись в закрытых глазах. Черное ничто озарялось белыми фразами, разбросанными в… в том, что мы видим закрытыми глазами. Совсем скоро фразы надвигались друг на друга в несколько слоев. «Ноль миллиардных» попросту заполнили своими жирнющими буквами мое… Воображение? Что? Темное помещение с формой вселенной, с ее же объемом? Чьими были эти голоса, я не понимал. Не понимал, чьими были эти напечатанные белым на моем черном «чем-то» фразы, овалы: 00000000.
Я испугался. Открыл глаза. Увидел над собой стол, перед собой — стул. За ними — свою комнату. Я видел свою рюкзак и торчащий из него уголок своего Профессора (тебя). Но при этом я продолжал видеть и ноли, летающие повсюду. Такое бывает, когда резко выключишь яркую лампу, на которую долго смотрел: продолжаешь видеть ее очертания, куда ни посмотри. Она словно проявляется на зрачке, пока глаз не привыкнет.
Я продолжал видеть очертания кругов, только они не собирались тускнеть, пропадать. Они деформировались: из белых и жирных становились красными и сплошными кругами, потом — смайликами. Анимированными, говорящими смайлами с ноги Козлова. Они говорили: «Ноль, ноль, ноль…» Эти ухмыляющиеся рожи не рассеивались.
Мне пришлось им помочь. Я заорал, вскочил, ударился головой о столешницу, рожи превратились в звезды, но на секунду. Сестра за стенкой приглушила музыку и что-то меня спросила. Мне было не до нее: я уже во всю силу размахивал стулом, удерживая его за спинку.
— Свалили отсюда, очковые кольца!
Ножки стула проходили сквозь круглые тельца смайлов, а те рассеивались, растворялись, как капли акварельной краски на поверхности воды. Вот только краски в стакане придают оттенок воде, а смайлы бесследно пропали, исчезли. Почти исчезли: от них все-таки остался осадок — вопросы себе: «Может быть, они правы? Может быть, пора перестать думать о Вике, пока не поздно?»
Пускай мне не нравились (я их ненавижу) эти смайлы, пускай они были ужасным сном или галлюцинацией (других вариантов у меня нет), я все же попытался забыть (ага! пф! конечно!), отвлечься от Вики. Я даже достал тебя из рюкзака, даже взял твою любимую ручку, скользящую по твоим страничкам жирными линиями. Все, как ты любишь, Профессор. Вот только прикоснуться шариком я так и не смог. Побоялся, что вместо предложений, изрисую белое полотно корявыми смайликами, а потом изорву их, изрежу. Пришлось отложить тебя в сторону до лучших времен, которые, к слову, наступили на следующий день относительно вчера — сегодня.
Второй попыткой отвлечься от Вики был телефон. Я удобно расположился на кровати, подключился к Wi-Fi и окунулся в просторы интернета. Поначалу считал, что получится не думать о Вике. Совершенно случайно я забрел на интересный сайт с занимательными, провокационными, шокирующими новостями и статьями о городе. Их автором, как и автором сайта, был некий Бумажный Макс (псевдоним?). В одной из статей он рассказывал о таинственном парне, путешествующем сквозь пространство и время, об Арчи Пинтене, таинственным образом попавшем в Россию из США, таинственным образом за ночь в совершенстве овладевшем русским языком. Статья эта больше напоминала вымысел, сказку, но я охотно верил каждому слову. Почему? Потому что откуда-то я уже слышал имя Арчи Пинтена.
Через какое-то время, радуясь тому, что не думаю о Вике, я поймал себя на том, что информационный портал Бумажного Макса плавно сменился ее фотографиями в социальной сети. Я просмотрел все ее снимки, разглядел домашний интерьер, ее комнату, на одной стороне которой висела книжная полка, забитая до отказа тем, для чего предназначалась, и сувенирами, и фигурками героев мультфильмов, а на другой — компьютерный стол с ноутбуком, иногда открытым, иногда закрытым, и кровать, укрытая леопардовым пледом. У третей стены Вика фоткала себя в зеркало широченного шкафа, в котором я видел ее отражение, ее телефон с надкусанным яблоком и окно за ее плечами, в котором, кроме неба и деревьев, ничего не было. Никаких опознавательных признаков, способных помочь мне узнать ее дом, хотя в этом уже не было необходимости. Потому что ее комната для меня как для гостя недостижима. По крайней мере, я так размышлял, лежа на кровати, уткнувшись носом в ее снимки на тусклом экране мобильника, пока не обнаружил то, что наконец-таки не заставило меня действовать. То, что пульсировало между ног и, поднимаясь к потолку, оттопыривало трусы и брюки. То, что Витька называл стрелкой компаса, указывающей верный путь заплутавшему туристу. Я и был тем самым туристом, а «стрелка» направляла меня к Вике, и я шел к ней, только дополнительной точкой моего маршрута была выбрана встреча с Витей. Только он мог в своем логове с мозаикой Пенроуза повсюду своими методами помочь мне.
И я побежал, правда бег мой закончился через несколько шагов. Когда я открыл дверь своей комнаты, в ноздри ударил запах жареного мяса. Хоть желудок не требовал пищи, слюнки все равно потекли. Оказывается, родители уже полчаса-час назад вернулись с работы. Они уже готовили второй «традиционный» ужин.
Я подкрался к входной двери, натянул башмаки и отвернул запорный механизм. Приоткрыл дверь. Из подъезда в ноздри пришелся второй удар. Запах жареной на жиру картошки с луком нельзя было ни с чем спутать. Запах, заполонивший все пять этажей: с пятого по первый. Почему с пятого? Да потому, что наша соседка с пятого, бабушка Рая, ничуть не отличающаяся (разве что возрастом) от покойной, царство ей небесное, бабушки Любы, той, что работала уборщицей, пока ее не раздавила тысяча детских и не очень ног, всегда готовила жареную картошку по «фирменному рецепту», который знал наш и еще два соседних подъезда. Этот запах — ее визитная карточка и моя неудача. Два запаха жареной пищи, два притягательных запаха столкнулись, вступили в схватку в прихожей, перемешались, ударили по ноздрям ароматной симфонией, но тот, что уже три четверти (если не больше) века, дымясь, поднимался из засаленной чугунной сковороды бабушки Раи, одержал победу и залетел на нашу кухню. Потом рассредоточился по всей квартире.
В прихожую вышел папа. Он подумал, что не закрыл дверь, но ошибся.
