После сытного обеда они расположились на бревнах. Сегодня мороз был не таким злым. Можно было позволить себе и некоторую роскошь — поднять у шапки уши, посидеть с пяток минут без рукавиц.

— Присаживайся, Корешов, — показал рядом с собой Иван Вязов. — Катерина сегодня отменно накормила, на работу аж идти не хочется, — он подмигнул поварихе, которая проносила мимо пустой бидон.

— Да, уж жрать-то вы мастаки, — отшутилась вдова. — Работали бы, как ложками, лесу давно бы не осталось…

— А куда ты со своим Петром будешь бегать, ежели мы его вырубим, а? — вставил долговязый рабочий.

Сидящие на бревне покатились со смеху. Но плоская шутка по ее адресу ничуть не смутила Катерину. Она хвастливо повела высокой грудью, выпирающей из-под ватника, бросила шутнику:

— На нас кустов хватит, а вот тебе со своей вафлей и дома тесно. — Она имела в виду, что долговязый часто ссорился со своей женой.

Смех стал еще дружней. Смеялся вместе со всеми и Петро Суворов, скуластый, смуглолицый, приземистый, ростом на две головы ниже Катерины. Он был донельзя доволен тем, что его возлюбленная этак обрезала насмешника. А долговязый сплюнул от злости — сам не рад, что связался с бойкой на язык женщиной.

— Должно быть, стыдно тебе, а? — ловко вмешался в разговор Вязов. Подсел к долговязому. — Подумай, брат, неужто от людей не стыдно. Не понимаю, отчего дружно не живете с женой. Ведь она у тебя ладная баба! Смотри, отобьет кто.

— Эт мы живо! — сказал подошедший Генка.

— Пошел ты… кобель! — обозлился долговязый, метнул сердитый взгляд на Заварухина.

— Будешь обижать, она сама от тебя уйдет, — убежденно заявил Вязов.

— Да я и не обижаю ее, — погас рабочий. — Это иногда спьяну в башку зайдет, и сам не чувствую, что делаю…

— А что, Иван Прокофьевич, — подсел на бревно Генка, — правда, что скоро лес будут трелевать на вертолетах?

— Верно. Читал я в журнале, такой метод опробывается, — живо отозвался Вязов.

Рабочие заинтересовались заварухинским вопросом, подсели ближе к Ивану Прокофьевичу, а тот неторопливо высказывал соображения по этому поводу.

— Эксперты заключили, что вертолет выгодно использовать в горах. Правда, дороговато пока обходится, ну да мы с вами еще доживем, когда трактористам придется переучиваться на вертолетчиков.

— Вот это здорово было бы! — Генка почесал затылок. — Я бы такое на вертолете выкинул, что всем чертям тошно стало!

— И вниз головой, — бросил реплику Петро.

— Нет, я бы вверх головой летал, — упрямо и вполне серьезно сказал Заварухин. Заложил пальцы в рот, пронзительно свистнул. — Эй, вертолетчики, пошли, — позвал он. — Не то придется сорокинцам хвосты заносить.

Папиросы полетели в снег. Рабочие стали расходиться по верхнему складу. Вязов подозвал Платона, попросил его вечером зайти к нему.

— Дело есть. И Виктора с собой прихвати. Волошиной я уже сказал.

— Что за сабантуй, Иван Прокофьевич? — спросил Корешов.

— Придешь — увидишь, — было ему ответом. Вечером Платон и Виктор побрились, нагладились, пошли на квартиру к Вязову. Дорогой гадали, зачем их позвал Иван Прокофьевич.

— Именины! — стукнул по лбу Виктор. — Честное слово, именины! — Эта мысль парням пришлась по душе. Виктор сетовал на Сашеньку, которая не предупредила их заранее. Свернули в магазин. Долго не раздумывая, купили электробритву. Довольные покупкой, зашагали по переулку. В сенях парней встретила Сашенька.

— Что же ты нас не предупредила?! — выговорил Виктор.

— Это дело отцовское, — тряхнула головой Сашенька, улыбнулась Корешову. — Я здесь ни при чем.

— Знаем, что ты ни при чем. — Виктор ощупал в кармане футляр электробритвы. «Вот молодцы, что догадались», — подумал он.

В комнате за столом сидели Рита и Вязов. На Иване Прокофьевиче просторная белая рубашка, вышитая крестом на рукавах и отвороте. Она резко оттеняла кирпично-красную шею и обветренное усатое лицо.

— Вот и все в сборе, — встретил гостей Вязов радушным жестом. Усадил ребят за стол. — Не хватает только вина и закуски…

«Ох и постные же именины будут», — Виктор пожалел, что не прихватил с собой вина.

— Не обессудьте, ребятки, но позвал я вас по делу… Один разговор к вам имею. Сейчас перешли на семичасовой рабочий день. Времени, значит, свободного прибавилось, а чем мы его заполним? Больше водки станем пить? Или все танцульками будем заниматься? — Вязов посмотрел на смущенного и разочарованного Виктора. — Вот и хотелось с вами посоветоваться… Что скажете?

Виктор пожал плечами. Платон разглядывал узоры на скатерти. Рита накручивала на палец локон. Они ровно ничего не могли придумать и только изредка переглядывались друг с другом.

— Молчите? Та-ак! А что скажете, если, к примеру, на лесопункте университет культуры организовать, а?

— Ого! — в один голос воскликнули ребята. — Вон Корешов скажет, в городе профессора лекции читают, а здесь на весь район ни одного…

— А зачем нам профессора, — широко улыбнулся Вязов. — Вот будущая поэтесса сидит, — кивнул он на Волошину. — Не красней! Читал рецензии на твои стихи, хвалят в один голос… А Корешов пусть о прозе рассказывает, познакомит наших лесорубов с литературой…

— Да не пойдет народ! — перебил Виктор. — Их-то на лекцию на аркане не затащишь!..

— Ты за себя говори, за всех нечего глотку драть, — сурово отрезал Вязов. — Может, кто и не пойдет, а другие пойдут. Вот тебе поручение от партийной группы. После нового года организовать первую лекцию. Обсудите на комсомольском собрании. Ну, как ребята, осилим? — уже весело спросил Иван Прокофьевич.

— Можно попробовать, — сказал Платон.

— Вот и отлично! Может, чаем угостить?

— Спасибо, мы уж пойдем, — поднялся Виктор. Вызвал на крыльцо Сашеньку. — Когда у отца именины?

— Фью, давно прошли!

— На вот, передашь ему, — протянул Виктор электробритву. — Авансом к следующим именинам…

С красной рожей забрел новогодний дед-мороз на лесопункт. Прошлепал своими огромными сибирскими пимами по улицам, остановился за околицей, распахнул полы истасканного за год тулупа, напыжился и ну раздувать праздничное кадило, разбрасывать подарки. Детишкам — что послаще, их папашам — что погорше. Даже участкового Коробушкина не обошел праздник. У Коробушкина посоловели глаза. Коробушкина впервые видели одетого не по форме. На крыльце общежития, в окружении парней, он распевал: «Эх, старшина, старшина…» Глотка у Коробушкина, видать, луженая, — голос его слышно на другом конце села…

Но там тоже не дураки. Там тоже дерут глотки. Лесорубы такой народ — работать так работать, гулять так гулять. В доме у Волошиных дребезжат стекла. Стекла тоже не дураки, знают когда дребезжать. Когда пол ходуном ходит под хозяйскими ногами. Отплясывает Илья, как бывало в молодости — глаза навыкат, рубаха расстегнута. Такие коленца выбрасывает, что ахаешь. А кругом кричат гости, подзадоривают, хлопают в ладошки. Хлопает в ладошки и кричит вместе со всеми Платон. Накачали парня. Хорошо, что крепок, другой бы давно под столом новый год встречал. И Рита слегка выпила, у Риты огнем горят щеки. Переглядываются они с Платоном влюбленно, тянутся друг к другу. Жарко. Душно.

— Ух, хочу на улицу, — шепчет Рита Платону.

Ночь стоялая, звездная. Луна точно елочная игрушка подвешена над такой же игрушечной тайгой. В эту новогоднюю ночь, когда кружится голова от хмеля, все кажется игрушечным…

Отгремел праздник. Отшумели гулянки. Каждый житель поселка стал на год старше, на полмизинца умнее. И еще головы трещали с похмелья, еще не выбросили во дворы новогодние елки, а уже снова за работу. Снова легли на плечи, у кого были заботы, — те же заботы, у кого были переживания, — те же переживания, нашли продолжение в новом году те же события, которые были и в старом…