С самого начала я знал, что большинство убийц были подосланы одним тенором другому. Мне сказали – все певцы такие. Но некоторые оказались наняты кем-то другим, кем-то, кто, вполне возможно, прямо сейчас сидел в зале. Я скользнул взглядом – мимо дёргающихся голов певцов хора – по строгой, усыпанной драгоценностями аудитории. Они сидели здесь, в Большом Театре, неподвижные как статуи. Лучшие из лучших. Всё на них сияло – бриллиантовые колье, золотые серьги, серебряные волосы, лысые макушки и остекленевшие глаза. Особенно глаза. Скука, покорность, сонливость. Не самые привычные мотивы для убийства. Большинство зрителей было не в состоянии выказать интерес, что уж говорить про угрозу.

И тем не менее в воздухе витала смерть. Я чувствовал это. Кто-то замыслил недоброе.

Мог быть и один из певцов. И если толпа в зале была безучастна, то эти наоборот – слишком много рёва, топота, стенаний, падений, дрожи, куража, шатаний, прыжков, рыданий, борьбы, обмороков, и, конечно, ора, ора, ора… Неуёмно страстные, эти лунатики, скачущие, брызжущие слюной и воющие на луну.

Тониас, тенор помоложе, был заводилой в этом дурдоме. Пухлячок с золотыми волосами и бородой, он стоял посреди сцены в обруче, венчавшем голову. Блеск волос усиливался этой короной, делавшей его королём Орфеем, лордом-завоевателем из Дисталии. Он носил пышное белое жабо, тунику из ярко-жёлтого шёлка, плотный коричневый жилет, плащ, подбитый горностаем, и жёлтые же трико, подчёркивавшие каждую мышцу ног. Беря высокую ноту, он возносил меч, позволяя каждому в первом ряду вплотную насладиться его тремоло. Он больше походил на булочку, нежели на убийцу.

С другой стороны, старший тенор, безупречно подходил на эту роль. В опере он играл злодея Гаррагия, бывшего короля Дисталии. Свергнутый с трона и объявленный преступником, он притворялся прокажённым, чтобы подобраться к Орфею и убить. Но суть представления заключалась не только в злобе. Оно было о зависти, незамутнённой и такой обычной. Ведь пока Тониас красовался в центре, Ви’Торресу приходилось шнырять сзади. Старый тенор не носил украшений и хорошей одежды, только чёрное тряпьё – почерневшее от постоянных столкновений с напольными свечами. Его реплики были полны рычания, тявканья и животных угроз. На низких нотах он звучал, точно бык в период гона, на высоких же – как мартовский кот.

Но так было не всегда. Когда-то и он был молодым тенором, сенсацией, самородком Сембии. В те времена он обладал голосом героя – высоким, чистым и ясным.  Громким, но приятным. Полным силы, но трагическим. Очень трагическим. Его карьера завершилась на самом пике, обернувшись против себя, подобно змее, пожирающей собственный хвост. Чтобы избежать назойливого внимания поклонниц, Ви’Торрес напивался до беспамятства. Но проблема заключалась в том, что в любом случае он просыпался рядом с одной из них. Со временем выпивка подточила печень, а сифилис – рассудок. К тому моменту, как тенор охладел к обоим видам развлечений, он опустел внутри и напрочь потерял голос. Теперь Ви’Торрес остался практически ничтожеством, и зависть поглощала его.

Зависть, возможно, смертоносная.

А Тониас вполне подходил на роль того, кому можно позавидовать. Рано или поздно он прекращал завывать и пел что-то по-настоящему воодушевляющее и милое.  И тогда даже я понимал, что он хорош. В такие моменты его голос вмещал всё – надежду и ужас, желание и преданность. Звук его вонзался в мою грудную клетку и волнами расплывался по рёбрам, затем по позвоночнику до самого основания черепа. Казалось, будто уши улавливают только малую часть всего богатства звучания, а всё остальное впитывается через кости. Сейчас он пел именно так. Посреди восторженного и обожающего стрёкота хора стоял король Орфей – пузо выпячено вперёд, голова откинута назад, верный меч вознесён ввысь:

Я восстаю! Взлетаю над рассветною надеждою Дисталии

Как будто я – пыльца, гонимая весенним ветром

Я восстаю, как снова восстаёт вся жизнь, зелёная и малая

Сквозь твердь земли стальную пробиваясь к свету.

Я восстаю. Тянусь я от корней, что обращают твою мерзость

В листву; а смертный холод почвы обращают в семя.

Я восстаю. Я – жизнь, я – восстаю!

И пока король Орфей пел, Гаррагий рычал ответную партию. Чёрные отрепья облепили его ломаную фигуру. Под одеждой злобно поблескивал кривой кинжал, отражая огненные зубы свечей. Вцепившись в нож, Гаррагий приближался к королю.

Смерть тоже всюду восстаёт… Не знал? Поверь,

Что в каждом фрукте и цветке взрастает червь.

Сжирая дом свой и сжигая плоть с костей

Неутомимый червь – извечный зверь!

Гаррагий дотащился до ног поющего короля и трясущимися руками занёс кинжал. Король Орфей продолжал петь, не обращая внимания на то, что из теней, намереваясь убить его, возник недруг. Издав последний вопль, полный животной ярости, Гаррагий всадил изогнутое лезвие прямо в выпирающий живот правителя Дисталии. Брызнула струя крови.

Я был впечатлён этим проявлением театральной магии – более правдоподобным, чем в предыдущих пятидесяти с лишним представлениях. Кровь даже дымилась в прохладном воздухе.

Пение Тониаса прервалось душераздирающим криком – в смятении и ужасе он уставился на торчащий из живота нож. «Он убил меня!» - совсем не музыкально завопил актёр. Оркестр внезапно стих. Ведущая скрипка – худая бледная женщина – ошеломлённо приподнялась с места.

Тониас оторвал испачканную багровым руку от живота.

- Ви’Торрес убил меня!

Ви’Торрес? Я отбросил занавес и кинулся на сцену. Слишком поздно. Всё тело тенора содрогнулось. Рука с мечом обмякла и упала, увлекая с собой и оружие.  Сталь сверкнула оранжевой дугой и ударила Ви’Торреса прямо по шее, в то же мгновение породив новую струю крови.

Крик Ви’Торреса оказался заглушён воплями толпы. Зрители шарахнулись от сцены, карабкаясь через спинки кресел, турнюры и метры сатина – лишь бы подальше от крови. А я бежал к ней. Я успел вовремя, чтобы подхватить Тониаса, обмякшего без сознания. Вес внушительного тела увлёк меня в суматоху под сценой. В следующую секунду в кучу свалилось и тело Ви’Торреса, чья рука уже не прикрывала рану на шее.

Вот тогда и я начал орать. Горячая кровь пропитала мою одежду, а сверху меня придавило полтора центнера теноров. Но орал я по большей части из-за того, что люди, которых меня наняли оберегать, на глазах тысяч достопочтенных свидетелей только что прирезали друг друга насмерть.

Ладно, не насмерть, хвала жрецам Латандера в первых рядах. Заручившись их помощью, я приказал им следовать за несущими тела стражниками в две раздельные гримёрки, где должен был начаться процесс исцеления. Раздав ещё пару указаний для успокоения толпы, я смыл с себя кровь и направился в гримёрку Тониаса.

Постучал. Дверь открыла та самая ведущая скрипка. Уставилась на меня большущими глазами – коротко стриженые волосы неопрятным ковриком покрывают череп, а мужская туника и брюки все заляпаны кровью.

- Чего?

- Я Болтон Куэйд, телохранитель.

- Поздновато ты, да? – ядовито поинтересовалась женщина-музыкант, но посторонилась и дала войти.

Комната пышностью убранства не уступала забитости людьми – ковры из шерсти, застеклённые окна, серебрёные зеркала, плетёные кресла. Тониас, массивный и пропотевший, лежал на слишком маленькой для него оттоманке, с грудью и животом накрытыми скомканной жёлтой рубашкой. У изголовья стоял облачённый в серое стражник, ещё один – в ногах. Женщина быстро переместилась за тахту и опустилась на колени на махровый ковёр династии Шу Лунь. Ноги оказались как раз рядом с окровавленным мечом, почти убившем Ви’Торреса. Я прошёл мимо одетых в красные с жёлтым рясы священников и навис над тенором.

Увидев меня, Тониас застонал.

- Вот он. Вот человек, которому, как мне сказали, я мог доверить свою безопасность, саму мою жизнь! Вот он, бродяга из Глубоководья, ревностно следящий за поступлением платы, но не за выполнением обязанностей.