– Посланник очень просил поторопиться, государь!

– Успокойте его. Вы видите, что если ваши подозрения верны, все это дело требует большей осмотрительности. Я не желаю скандала. Поэтому поезжайте обратно сейчас же!

Он обещал повиноваться, и я поехал дальше, догоняя своих спутников, с немного облегченным сердцем. Поиски обо мне должны быть приостановлены недели на две; а этот умный чиновник поразительно близко добрался до истины. Его ловкость могла быть полезной вообще, но в данном случае она могла страшно повредить королю. От души мысленно выругал я Джорджа Феврелэ за его болтливость.

– Что ж, – спросила Флавия, – окончили вы свой разговор?

– К общему удовольствию, – сказал я. – Не пора ли нам повернуть назад? Мы почти въехали во владения моего брата?

Действительно, мы находились на окраине города, в том месте, где гора подымается по направлению к замку. Мы подняли глаза, любуясь могучей красотой старых стен, и увидели шествие, медленно спускавшееся с горы. Оно приближалось к нам.

– Поедем назад! – сказал Зант.

– Мне бы хотелось остаться! – отвечала Флавия, и я поставил свою лошадь рядом с ее.

Теперь мы уже могли разглядеть приближающуюся группу. Впереди ехали верхами два лакея в черных ливреях, обшитых серебряной тесьмой. За ними следовала колесница, которую везли четыре лошади: на ней, под тяжелым покровом, стоял гроб; за гробом ехал верхом человек в простом черном платье, держащий шляпу в руке. Зант обнажил голову, а мы стояли в ожидании; Флавия положила руку на мою.

– Это верно один из убитых в этой ссоре! – сказала она.

Я сделал знак конюху.

– Узнай, кого они провожают! – приказал я.

Он подъехал к лакеям, а затем к господину, ехавшему сзади.

– Это Руперт фон Гентцау! – прошептал Зант.

Действительно, то был Руперт; через секунду, остановив шествие, Руперт галопом подскакал ко мне. На нем лежал отпечаток грусти, и он поклонился с глубоким уважением. Но вдруг он улыбнулся, и я улыбнулся также, потому что рука Занта направилась к внутреннему карману куртки; Руперт и я, оба отгадали, что лежало в этом кармане.

– Ваше величество спрашивает, кого мы провожаем, – сказал Руперт. – Моего дорогого друга, Альберта фон Лаунграмма!

– Граф, – возразил я, – никто не может сожалеть более меня об этом несчастном событии. Мой приказ о дуэлях в том порукой.

– Бедный! – сказала тихо Флавия, и я видел, как глаза Руперта блеснули в ее сторону. Я вспыхнул; если бы было в моей власти, Руперт Гентцау не осквернил бы ее даже взглядом. Но он смотрел на нее и осмеливался показать во взоре все свое восхищение.

– Слова вашего величества милостивы, – сказал он. – Я скорблю о своем друге. Но другие, государь, скоро будут лежать в гробу, подобно ему.

– Мы хорошо сделаем, если будем помнить об этом, милорд! – подтвердил я.

– Даже короли, государь! – сказал Руперт тоном моралиста; старый Зант, стоя около меня, выругался вполголоса.

– Правда, – отвечал я. – Как поживает мой брат, милорд?

– Ему лучше, государь!

– Я рад тому.

– Он надеется, как только поправится, выехать в Стрельзау.

– Значит, он еще только выздоравливает?

– Остались еще небольшие заботы и задержки! – отвечал дерзкий мальчик самым кротким голосом.

– Передайте ему мои искренние пожелания, – сказала Флавия, – чтобы они скоро перестали тревожить его!

– Желание вашего королевского высочества я смиренно разделяю! – отвечал Руперт со смелым взглядом, вызвавшим краску на лице Флавии.

Я поклонился; Руперт, кланяясь еще ниже, осадил свою лошадь и сделал знак шествию двигаться. По внезапному внушению, я поехал за ним. Он быстро обернулся, опасаясь, что даже в присутствии покойника и на глазах у дамы я оскорблю его.

– Вы храбро сражались в ту ночь, – сказал я. – Послушайте меня: вы молоды, граф. Если вы выдадите мне вашего пленника живым, вам никто не причинит вреда!

Он посмотрел на меня с насмешливой улыбкой и вдруг подъехал ближе ко мне.

– Я не вооружен, – заметил он, – и старик Зант может подстрелить меня каждую минуту.

– Я не боюсь! – возразил я.

– Правда, черт вас бери, – отвечал он. – Послушайте: я когда-то передал вам предложение от имени герцога.

– Я ничего не хочу слышать от Черного Майкла! – перебил я.

– Так выслушайте меня, – он понизил голос до шепота. – Атакуйте смело замок. Пусть Зант и Тарленгейм ведут атаку.

– Продолжайте, – сказал я.

– О времени условитесь со мной.

– Я питаю к вам такое безграничное доверие, милорд.

– Глупости! Я говорю теперь о деле. Зант и Фриц будут убиты; Черный Майкл также будет убит.

– Что?

– Черный Майкл будет убит, как собака; пленник, как вы его называете, отправится к чертям, по лестнице Иакова, – вы, видно, знаете о ней. Останутся два человека – я, Руперт Гентцау, и вы, король Руритании!

– Он замолчал и потом голосом, дрожащим от нетерпения, прибавил:

– Неужели ставка не стоит игры? Престол и принцесса! А для меня богатство и признательность вашего величества.

– Право, – вскричал я, – пока вы на земле, аду не хватает его главного беса!

– Подумайте об этом, – продолжал он. – Про себя скажу, что я бы не долго колебался, если бы дело шло об этой девушке! – и его наглый взгляд снова сверкнул по направлению той, которую я любил.

– Уходите, пока целы! – сказал я; но через минуту невольно расхохотался над смелостью его плана.

– Неужели вы бы восстали, против своего господина? – спросил я.

Он обругал Майкла словом, не подходящим к отпрыску хотя бы и морганатического, но законного брака и сказал почти конфиденциальным и, по-видимому, дружеским тоном:

– Он встал мне поперек дороги. Ревнивое животное! Клянусь, я чуть его не пырнул ножом вчера вечером.

Я совершенно овладел собой; я начинал узнавать кое-что новое.

– Дама? – спросил я небрежно.

– Да, красавица, – кивнул он. – Но вы ее, кажется, видели?

– Не видел ли я ее за чайным столом, когда кое-кто из ваших друзей очутился под столом?

– Что ж ожидать от таких дураков, как Детчард и Де Готе? Жаль, что меня там не было!

– А герцог вам мешает?

– Видите ли, – сказал Руперт задумчиво, – сказать по правде этого нельзя. Я собираюсь мешать ему!

– А ей больше нравится герцог?

– Да, глупая женщина. А теперь, подумайте о моем плане! – и с низким поклоном он пришпорил лошадь и поскакал за гробом своего приятеля.

Я вернулся к Флавии и Занту, размышляя об этом странном человеке. Скверных людей я знал много, но Руперт Гентцау остается единственным в своем роде. Если же встретится еще ему подобный, пусть его немедленно схватят и повесят. Таково мое мнение!

– Он очень красив, не правда ли? – сказала Флавия.

Она, конечно, не знала его так хорошо, как я, но я огорчился, так как думал, что его смелые взгляды рассердят ее. Но моя дорогая Флавия была женщиной, – а потому не рассердилась. Напротив, она заметила, что молодой Руперт очень красив, – каким, впрочем, этот негодяй действительно и был.

– Какое грустное было у него лицо, когда он говорил о смерти своего друга! – продолжала она.

– Лучше бы он заранее погрустил о своей смерти! – заметил Зант с мрачной улыбкой.

Что касается меня, я вдруг стал не в духе; чувство это было, конечно, неблагоразумно, так как я не более имел права смотреть на нее с любовью, чем наглые глаза Руперта. Мое скверное настроение продолжалось, пока, при наступлении ночи, мы не подъехали к Тарленгейму, и Зант не отстал от нас, чтобы наблюдать, не следует ли кто-нибудь за нами. Флавия, ехавшая около меня, сказала тихо с полусмущенным смехом:

– Если вы не улыбнетесь, Рудольф, я заплачу. Отчего вы рассердились?

– Я рассердился на то, что сказал мне этот мальчишка! – отвечал я, но я улыбался, когда мы подъехали к дому и сошли с лошадей.

Здесь лакей подал мне записку; на ней адрес не был написан.

– Это ко мне? – спросил я.

– Да, государь, какой-то мальчик принес записку! Я разорвал конверт.