Как только он скрылся из вида, Барбара очутилась около меня, сияя веселой улыбкой.

– Симон, Симон! – сказала она. – Как я люблю вас за это!

Вслед затем она стала быстро подниматься по лестнице, легкая, как видение, в своей белой одежде.

Мое сердце билось от волнения и голова шла кругом от множества разнообразных дум. Я с удовольствием вспомнил о постели и немедленно отправился к себе.

«И все-таки завтра мы поговорим с господином де Перрен-куром!» – думал я, засыпая.

На следующее утро мое воображение утихло. Я проснулся в очень дурном настроении. Затруднение было значительно и могло вызвать много неприятностей. Мне сразу стало противно все окружающее. До сих пор, храня воспоминание о своей неудачной любви, я обращал мало внимания на интриги придворных; теперь же все это изменилось. Я не мог изгнать из своих мыслей молодую девушку, попавшую в этот омут и ждавшую моей помощи и защиты. Ее приносили в жертву своим целям сначала как приманку, чтобы отвлечь герцога Монмута от честолюбивых целей, сделав их известными герцогу Йоркскому и его креатуре – Кэрфорду. Если теперь дело изменилось, то лучше для Барбары все же не стало. Этому де Перренкуру (я мысленно злобно рассмеялся при этом имени) король не мог ни в чем отказать и не задумавшись отдал бы ему Барбару, если бы тому вздумалось пожелать этого. Король был теперь душа в душу с де Перренкуром, его сын не осмеливался противоречить ему. Хотя галантные французы считали нас, англичан, грубыми и невежественными, но настолько мы знали, что сердце короля обладает преимуществами, против которых бессилен парламент. Теперь эта великая истина стояла предо мной во всей своей отвратительной наготе.

Я сел на своей постели, думая, что «небо найдет свой путь», раз дьявол сумел хорошо найти его. Мне вспомнился Финеас Тэт со своей проповедью.

Джон, квартировавший в городе, пришел на целый час ранее обыкновенного, но увидел меня уже вставшим и одетым, готовым действовать и способным на все. Я мало пользовался его услугами в последнее время, стараясь по возможности поскорее избавиться от его мрачной физиономии. Однако сегодня я был настроен к нему благосклоннее и обошелся с ним ласковее обыкновенного. Но он подошел ко мне и угрюмо сказал:

– Та женщина, что приезжала к вам на квартиру в Лондоне, в настоящее время находится здесь, в Дувре. Она просит вас молчать об этом и скорее прийти к ней. Я могу проводить вас.

Я слушал с удивлением. Я ведь поставил «конец»под этой главой своей жизни. Что еще готовила мне судьба? Притом странно было видеть Джона в роли Меркурия.

– Она в Дувре? Зачем? – спокойно на вид спросил я.

– Не сомневаюсь, что для греха, – решительно ответил Джон.

– И все-таки ты проводишь меня к ней? – улыбаясь, спросил я.

– Провожу, – кисло заявил он.

– Я не пойду.

– Дело касается вас, – сказал он, – но может касаться других.

Было рано; я знал, что при дворе еще часа два никто не шелохнется, а потому мог пойти и успел бы вернуться. Меня влекли любопытство и отголосок старого чувства. Через десять минут я шел за Джоном по берегу, а затем по узкой улице, спускавшейся изгибами к морю. Джон шел быстро, без колебаний, пока мы не остановились пред одним из домов.

– Она здесь, – сказал Джон, указывая на дверь с гримасой отвращения.

Внутри дома раздавался веселый голос Нелл: она громко пела. Мое сердце забилось, и я был готов вернуться, но она увидала нас и сама распахнула настежь двери. Она жила внизу, и, следуя ее пригласительному жесту, я вошел в маленькую комнату. Теперь в Дувре трудно было найти помещение, и комната, судя по тщательно постланной постели, служила ей гостиной и вместе спальней. Не замечая, куда девался Джон, я, смущенный и взволнованный, сел на стул.

– Что привело вас сюда? – неожиданно для самого себя спросил я, глядя на Нелл, стоявшую предо мною и слегка покачивавшуюся на каблуках.

– Как и вас, Симон, – дело, а если хотите знать больше – приглашение короля. Это огорчает вас, Симон?

– Ничуть!

– Немножко? Ну, немножко, Симон? Будьте довольны: король пригласил меня, но у меня не был. И вот мое дело состоит в решении вопроса: почему он не пришел ко мне? Я подозреваю некоторые вещи, но мои глаза, как они ни велики, не могут видеть сквозь стены замка, а ноги, как они ни малы, не могут переступить его порог. Однако я знаю кое-что. Например, что француженка здесь. Какова она с вида?

– Насколько я рассмотрел, она очень красива.

– А у вас зоркий глаз, Симон. Она останется здесь долго?

– Герцогиня пробудет здесь дней десять.

– И француженка будет с нею?

– Этого я не знаю.

– Не знаю и я, – промолвила Нелл, после чего помолчала с минуту и вдруг резко добавила: – Вы не любите Кэрфорда?

– Не понимаю вашего вопроса. Что Кэрфорду до француженки?

– Думаю, что вы можете узнать это. Любовь проницательна, не правда ли? Да, если хотите знать, мне немного досадно, что вы снова готовы влюбиться. Но это между прочим… Симон, я не люблю этой француженки.

В прежнее время Нелл снова овладела бы мною, теперь же мне было только как-то сострадательно жаль ее. Прежнее чувство страсти не зажигалось во мне. Но об этом надо было молчать – она только бы рассмеялась в ответ. Однако мне казалось, что ей обидно мое равнодушие: женщина не может спокойно терять поклонника, как бы мало ни ценила его раньше. Впрочем, это – общечеловеческое свойство: мужчины, как и женщины, делают то же.

– Но, по крайней мере, мы-то – друзья, Симон? – рассмеялась Нелл. – И, по крайней мере, мы – протестанты, – она снова засмеялась, – и оба мы ненавидим французов. Я, по крайней мере, не выношу их…

– Но что можем мы сделать?

Она подошла ближе ко мне и, осторожно оглянувшись кругом, шепнула:

– Вчера ночью у меня был посетитель, который меня не особенно любит. Это, однако, ничего не значит: мы теперь попали в один мешок. Это был герцог Букингэмский.

– Но, говорят, он помирился с лордом Арлингтоном?

– Да, как мирятся кошка с собакой, когда велит хозяин. Герцог Букингэмский подозревает, что теперь дело идет о гораздо большем, чем война с Голландией. Собственно, я не люблю войны – она поглощает слишком много королевских денег.

– Это делает, по слухам, и не одна война, – заметил я.

– Тсс… Так теперь идут переговоры не только о войне?

– Не нужно быть герцогом или министром, чтобы угадать о чем.

– А, подозреваете и вы? О религии короля? – шепнула Нелл.

Я утвердительно кивнул головой; это было мне известно.

А что же еще знает герцог Букингэмский? – спросил я.

– То, что король слушает иногда женские советы, – улыбнулась красавица.

– Удивительная проницательность! – усмехнулся я. – Может быть, ему открыли это вы?

– Нет, он знал это еще до меня. Так что если король станет католиком, то будет еще лучшим в обществе католички. А эта де Керуайль (так, кажется, зовут ее?) – ярая католичка. Она предана своей вере не меньше, чем я – королю. Не хмурьтесь, Симон! Итак, французский король послал из Кале…

– А, из Кале? Это герцог сказал вам? – улыбнулся я, видя, что доверие герцога к своей союзнице не безгранично: он должен был знать де Перренкура в Париже.

– Да, он сказал мне все. Французский король прислал сказать из Кале, что потеря Луизы де Керуайль лишит его двор лучшей красавицы, а герцогиня Орлеанская уверяет, что не отдаст самой красивой из своих фрейлин. Однако она нашла, кем заменить ее, и король Франции, увидев ее портрет, думает, что это возможно. В общем, наш король чувствует, что не будет хорошим католиком без Луизы Керуайль, а король Франции желает во что бы то ни стало получить для себя другую красавицу… Ее имя не вертится у вас на языке, Симон?

– Я знаю, про кого вы говорите, – ответил я, – так как мои наблюдения привели к тому же выводу. – Но что думает об этом герцог Букингэмский?